Кристина Березовская: «Круто, когда соцсеть заполняется искусством, а не мемами»

Коллекцию русского искусства конца XIX — начала XX века, которая составляет большую часть фонда KGallery, начал собирать мой отец. Он доказал своим подходом к жизни: коллекционерами не становятся, а рождаются. Можно интересоваться искусством, любить или не любить его, но нельзя воспитать в себе настоящую страсть. Папа вообще уникальный человек в этой области. Дело в том, что арт-дилер практически никогда не собирает коллекцию, а коллекционер в свою очередь редко что-то продает. А мой отец всегда изящно совмещал два этих дела.

Если честно, подростком я не то что не ценила атмосферу старых вещей, в которой жила, все это меня вообще не трогало — классическая для переходного возраста история равнодушного отрицания. Помню, как однажды у нас дома я увидела работу Алексея Харламова и услышала, что усатая девушка на ней — вылитая я. «Барышня» мне настолько не понравилась, что на тот момент я решила: живопись — не мое.

Родители крайне мудро не давили на меня. Никто не может сделать из сына или дочери собственный клон. Окончив школу в шестнадцать лет, я вообще не понимала, куда идти учиться, в России ведь странная система образования: в одиннадцатом классе ты уже четко должен знать, врачом ты будешь или пожарным. Факультет международных отношений стал компромиссным вариантом для таких неопределившихся, как я. В 2000-х будущее его выпускников казалось очень многообещающим. Так оно и случилось, да только не по специальности. Думаю, Саша Малич, Саша Цыпкин, Родион Чепель меня поддержат. Было смешно, когда 1 сентября меня с нынешним помощником губернатора Настей Мусинской успешно выгнали с первой лекции первого курса. Это, правда, не помешало Насте окончить МГИМО с красным дипломом, ну а мне получить еще и диплом искусствоведа.

После окончания факультета я недолго попрактиковалась в Министерстве иностранных дел и в небольшой турфирме. И я никогда не забуду свой первый, и, как оказалось, последний, рабочий опыт продавцом в антикварном магазине. Было знойное лето, летали мухи, с ума сходила со скуки. Просидела положенные часы, за которые не то что ничего не купили, не заходил никто! Прочла чуть ли не весь архив журнала «Русский антиквар», вышла из магазина и еще раз пообещала сама себе: никогда я не буду работать с антиквариатом и искусством. Кто бы мне тогда сказал, что спустя два года откроется галерея.

Что такое учиться по-настоящему, я поняла, поступив на кафедру истории искусств, исторического факультета СПбГУ. Вот здесь все стало ясно: и что такое жить в общежитии, приезжая с группой легендарного преподавателя Булкина на раскопки в Новгород, и в XXI веке, со всеми инновационными методиками обучения, модным программным обеспечением писать лекцию при свечах, потому что иначе не видно изображений со стеклянных (!) слайдов, и что такое всем курсом в едином порыве вставать, когда в аудиторию заходит профессор Калитина, которая вырастила несколько поколений выдающихся искусствоведов. Там у меня появились совершенно сумасшедшие, повернутые на искусстве друзья. Со многими из них, кстати, абсолютно к тому времени состоявшимися в других своих профессиях взрослыми людьми, было классно абстрагироваться от реальности: к примеру, вечером решить отправиться на раскопки и к утру уже быть на  месте.

Мне был двадцать один год, когда открылась галерея. Помню, как долго мы выбирали место, не могли определиться с названием: на ум приходили какие-то странные идеи из серии галерея «Белые ночи» или «Петербургская старина». А когда пришло время заполнять регистрационные документы, в строку «Название» я уверенно вписала «К-Галерея». А что? Мне двадцать один, я в себе несказанно уверена и считаю, что первая буква моего имени для юридических бумаг — то, что нужно. Потом все, правда, как-то свык­лись, и название прижилось. Первое, что мы купили, — это рабочий стол в кабинет. Помню, как сидела одна и понимала, что вот сейчас галерея открыта. Было ужасно страшно: что мне делать дальше? Чтобы проветриться, пошла через Невский проспект, зашла в канцелярский магазин, купила настоящий набор бизнесвумен: линейка, ластик, маркер. Стало полегче.

Стартовать с выставкой Бориса Григорьева, блестящего художника, которого еще так масштабно не показывал никто, было осознанным решением. Я вспоминаю, каких огромных усилий это стоило: мы привезли работы из частных коллекций Латинской Америки, Парижа, еще нескольких европейских городов. Не думаю, что сейчас это было бы возможным с моим на тот момент минимальным опытом. Все компенсировали молодость и присущая ей безбашенность: цель вижу, в себя верю. Когда мы готовили Григорьева, такого пристального внимания к художнику еще не было. Он считался талантливейшим автором для очень узкого круга ценителей, нам же удалось вывести его имя на совершенно другой уровень. Хочется верить, что именно KGallery вдохновила Русский музей и Третьяковскую галерею на его персональные масштабные выставки несколько лет спустя. Ведь мы действительно громко заявили о себе.

Кажется, это происходило вчера, но десять лет назад все было совсем иначе: была здоровая конкуренция между галереями, арт-институциями и фондами, о чем сегодня остается только мечтать. Сейчас нас остались считаные единицы, как галерея мы еще существуем только благодаря внимательному анализу того, что происходит на рынке искусства. 

Конечно, многое строится на личных контактах и доверии. Без этого доверия ничего бы не вышло, потому что нельзя просто взять набрать номер телефона и сказать: «Здрасьте, я вот знаю, что у вас Малевич на стене висит, вы нам дайте ненадолго». Так как в фонде галереи есть свое собрание, мы дружим со многими частными коллекционерами. В Петербурге и Москве осталось лишь несколько по-настоящему старых собраний, передающихся из поколения в поколение. Часто сформированные десятки лет назад, нетронутые, они занимают свои законные места в родных рамах и покидают их крайне редко. Обычно, когда их снимают оттуда, остается яркое пятно на выцветших обоях. Вот наибольший успех для нас — получить именно эти работы, потому что особенность KGallery — это как раз выставки из частных собраний. Кроме того, мы ведь единственная галерея в городе, которая так объемно показывает русское искусство конца XIX — начала XX века.

Сейчас, правда, я начала сотрудничать как с западными авторами с современными русскими художниками — галерея развивается. Но суть остается прежней: в KGallery, как правило, ты видишь то, что доступно тебе только здесь и сейчас. Всегда можно вернуться в Русский музей за любимым Врубелем или Серовым, а вот у нас, скорее всего, ты смотришь на не менее значимый шедевр в первый и последний раз. После показа судьба работы неизвестна: она может уехать в частное, закрытое собрание или вообще быть проданной на аукционе и скрыться в неизвестном направлении.

Иногда мы думаем, не провести ли реверсии с тем опытом, который накопили за годы работы: кураторские замыслы и подходы сильно изменились за последнее время. Например, когда мы выставляли Кустодиева, нашли самую румяную девушку в городе, чтобы она изображала ожившую «Купчиху за чаем» и создавала атмосферу на открытии. Сейчас это выглядит китчево, конечно же. Сегодня и искусствоведы, и публика переключились на более поздние периоды русской живописи, и в них можно здорово развернуться. К примеру, мы провели целую серию выставок художников арефьевского круга, которые сами себя называли «орден нищенствующих живописцев». Там всё и все были настоящими, маргиналами от жизни. Им ничего не требовалось: ни еды, ни статуса, ни славы. Чистое искусство. Они даже выставки не любили, считали, что это означает работать напоказ, а ты должен рисовать для вечности. 

Фотовыставки Роберта Уитмена Baryshnikov by me и Аллана Танненбаума John & Yoko: a New York love story мощно привлекли молодежь. Все стали делать селфи для «Инстаграма» на фоне работ, отмечать локацию в галерее. Сначала я восприняла это скептически. Я такой брюзжащий ретроград, который считает, что без айфонов мы больше читали и тратили время на саморазвитие. Но вот говорю про арефьевский круг и нелюбовь этих художников к выставкам, а сама туда же: мол, где искусство, а где «Инстаграм»? И ведь знаю, что не права, что это нормальная примета времени, и вообще это круто, когда соцсеть заполняется не ерундой, мемами и дурацкими хештегами, а искусством. Кстати, «все побежали — и я побежал»: я ведь тоже поделилась этими моментами с подписчиками.

Сейчас я активно занята подготовкой крупнейшего события в юбилейном для галереи году — выставки Константина Сомова. Не знаю, будет ли у нас еще возможность так масштабно показать такого уникального автора — подобных имен, как Сомов, мало. Сын хранителя Эрмитажа, он вырос в искусстве. Учился в одной гимназии с Альбертом Бенуа, Дмитрием Философовым — с ними стоял у истоков «Мира искусства» — и объединения, и журнала. Посмотреть на работы Сомова будет интересно, даже если ничего о художнике не знаешь: его полотна дважды били рекорд стоимости русской живописи на аукционе Christie's — 2,4 миллиона фунтов стерлингов за «Русскую пастораль» в 2006 году и 3,716 миллиона фунтов за «Радугу» в 2007-м.

В конце марта мы покажем больше восьмидесяти работ Константина Андреевича из частных коллекций Петербурга и Москвы. Это громадная ответственность, эмоции от того, что у нас есть шанс сделать такую экспозицию, захлестывают. И хочется замедлить то, что происходит, на слоумоушн, насладиться процессом. Потому что это дико заводит, это настоящий драйв.

Выставка Константина Сомова с 24 марта по 14 мая 2017

Текст: Кристина Шибаева

Фото: Евгений Копалкин