Нейрохирург Виктор Олюшин: «В блокаду от голода умерла сестра, мать зашила трупик в простыню — на санках мы отвезли его на набережную Пряжки»

Больше 50 лет вы работаете в Российском научно-исследовательском нейрохирургическом институте им. Поленова. Как медицина стала делом вашей жизни? Детская мечта?

Скорее цепочка случайностей. Я любил ленинградского фантаста Ивана Ефремова (палеонтолог, классик советской фантастики, автор романов «Туманность Андромеды», «Час быка» и «Таис Афинская». — Прим. ред.), читал его рассказы про геологов и уже подал документы в Горный институт, но завалил вступительный экзамен: не смог вычислить объем шара в равнобедренной трапеции. До сих пор помню эту задачу. Хотел пойти на радиотехника, но семья была против рабочей профессии: «Ты же сопьешься!» От знакомой по коммуналке — она работала в приемной комиссии Педиатрического института — узнал, что им не хватает абитуриентов-мальчиков. Сдал экзамены, закончил институт с отличием, проникся любовью к медицине. 

А уже в 24 года в одиночку поехали на остров Сахалин в Тихом океане, стали земским врачом.

Да, год отработал в селе Хоэ в участковой больнице на 40 коек: был там единственным врачом, хирургом и главврачом. Потом два года в хирургическом отделении больницы Александровска-Сахалинского. Видите снимок? Купил на Сахалине первый фотоаппарат «Зенит», снимал местную природу. Когда вернулся в Ленинград, хотел пойти в детскую хирургию, но по совету знакомого нейрохирурга заглянул в институт им. Поленова и был поражен: удивительные врачи, сложнейшие операции на мозге. Директор института Вениамин Угрюмов отнесся ко мне доброжелательно, разглядел что-то. 

Петербургские нейрохирурги первыми в мире (!) начали проводить сложнейшие операции на мозге: уже в 1913 году Людвиг Пуссеп, ученик легендарного Владимира Бехтерева, смог удалить труднодоступную опухоль пинеальной железы петербургскому дворнику. Насколько хорошо опухоли мозга поддаются лечению спустя 100 лет?

Опухоли мозга можно разделить на две большие группы. Первые растут из оболочек, сосудов и нервов: они не меняют мозговую ткань, но могут смещать и сдавливать ее, приводить к осложнениям и даже смерти человека. Летальные случаи сейчас стремятся к нулю: мы научились вовремя находить и удалять опухоль, не задевая другие структуры мозга. Вторая группа — глиальные опухоли, с ними все сложнее. Мозговая клетка превращается в злокачественную, беспрерывно делится и распространяется: это делает невозможным радикальное удаление опухоли и приводит к ее продолженному росту. Только хирургически пациенту уже не помочь, требуются химия и лучевая терапия, гамма- и кибернож. Исследования глиальных опухолей и возможностей их лечения продолжаются.

Виктор Емельянович, расскажите, как и где вашу семья застала блокада Ленинграда.

Отец с начала войны служил на военно-морской базе Ханко, погиб при форсировании Днепра в 1943 году. Мы же с мамой и двумя сестрами до наступления блокады жили в Петергофе. Когда 4 сентября немецкие войска вошли в наш город, последним поездом прибыли в Ленинград. Поселились в двухкомнатной коммуналке на Лермонтовском проспекте, 4, — в комнате призванного в армию брата матери. Соседка была из «бывших» — Мария Викторовна Голуб, вдова офицера лейб-гвардии конного полка, погибшего в Гражданскую войну. Она и ее приживалка встретили нас доброжелательно, помогали во всем, хотя мы были социально чуждые им люди: жена политрука, трое детей. В итоге Мария Викторовна стала моей крестной матерью, всегда заботилась, волновалась за меня и мое здоровье, а я в память о ней назвал свою дочь Марией.

Как проходили блокадные будни?

Жили трудно: холодно, голодно, под частыми обстрелами. Мама и старшая сестра с ночи, в мороз занимали очередь в булочную на углу Лермонтовского и Союза Печатников. Стояли до 8 утра, чтобы получить наш скудный паек — по 125 граммов блокадного хлеба на человека. Мать заливала его теплой водой, и мы ели хлеб ложкой, как кашу. 21 марта 1942 года от голода умерла младшая сестра Людмила, ей было меньше года. Мать зашила ее трупик в белую простыню, и мы на саночках отвезли ее на набережную Пряжки, где складировали трупы жителей Коломны. Спустя три месяца наша семья эвакуировалась в Ивановскую область, к родственникам матери, в 1946 году вернулись в Ленинград. 

Вы анализировали, как на ваше здоровье и жизнь в будущем повлияла блокада, голод в детском возрасте?

Меня, как и многих блокадников, по итогу можно отнести к долгожителям. Но в детстве я болел, потому что жили и питались плохо. В 10 лет Мария Викторовна повезла меня к старцу-святителю Серафиму Вырицкому. Тот внимательно посмотрел мне в глаза, погладил по голове, дал две конфеты — «Кавказскую» и «Спорт» — и сказал: «Не волнуйся, крестная мать, он проживет хорошую и долгую жизнь».

У вас феноменальная память! Дайте нам пару советов, как поддерживать мозг в хорошем состоянии.

Наверное, первый совет — быть оптимистом и радоваться каждому новому дню. Надо всегда помнить о том, что Аннушка уже могла купить и даже разлить масло, поэтому оставьте хлопоты будущего дню завтрашнему. Второй совет — научиться не принимать плохие эпизоды в жизни близко к сердцу. Неприятности, ошибки, разочарования неизбежны, но не пытайтесь исправить мир: он не станет таким, каким его хотите видеть вы. Нужно понять, что´ в ваших руках, а на что не стоит тратить усилия, в том числе интеллектуальные.

Задумывались ли вы о том, как поменяется человеческий мозг в будущем? Например, из-за развития цифровых технологий.

В таких долгосрочных прогнозах я пас: если бы 10 лет назад мне сказали, что буду видеть лица своих внуков и детей на экране мобильного, не поверил бы. Мир и мозг наверняка изменятся, главное при этом — нам не потерять радость человеческого общения, не превратиться в бездушных роботов и остаться людьми. Особенно важно это в медицине, поскольку появилась опасная тенденция видеть в больном только его заболевание, а не человека с болезнью.

Помню, как молодой нейрохирург представил мне пациентку во время обхода: «Это метастаз рака в лобную долю». Больная с негодованием ответила: «Я не метастаз рака, а Надежда Павловна, человек и профессор Политехнического института». Медицина без человеческого милосердия, сострадания, чувства такта невозможна при всех ее технических и научных достижениях.