Мир разделился на технооптимистов, уверенных, что впереди у человечества Золотой век и их противников, технопессимистов, опасающихся создания цифрового концлагеря. Как ни странно, обе эти точки зрения базируются на реальности, уверена политолог Екатерина Шульман. Этой теме было посвящено ее выступление в Центральном выставочном зале «Манеж». «Собака.ru» записала самые интересные тезисы ученой.
Россия и технооптимизм
Россия — страна технооптимистов. Этим мы отличаемся от Европы и радикально отличаемся от Соединенных Штатов. Это кажется в начале несколько контринтуитивным: [ведь именно в США находится] силиконовая долина, это передовая техническая держава — почему же они сами склоняются к технопессимизму? Дело в том, что США — страна довольно патриархальная, религиозная, консервативная, что снаружи довольно плохо понятно, а понятно только изнутри.
В свою очередь, Россия разделяет со странами второго мира веру в технический прогресс. Это очень понятно: если у вас не было толком стационарной телефонной связи, но внезапно и быстро появилась связь мобильная, то вы не можете не заметить, как это улучшило качество вашей жизни. Поэтому для вас естественно полагать, что и дальше технические открытия тоже принесут много-много радостей, как елочка.
Наши с вами сограждане больше, [чем европейцы], верят в технические решения социальных проблем. [На вопрос социологов: «Делают ли] науки и технологии жизнь удобнее»: [положительно отвечают] 85% у нас, 66% — в Европе. Нам, среди прочего, в наследство от советской системы образования досталось почтение к науке. Последние 20 лет оно интенсивно разрушается силами государственных средств массовой информации, но пока вера в разум человеческий, вера в то, что мы в космос полетели и еще что-то хорошее придумаем и изобретем, раскроем все тайны вселенной, у нас все-таки остаточно присутствует.
При этом, к идее, скажем, робота-водителя у нас относятся хуже, чем в Европе. Возможно, одно из объяснений в том, что в России две самые распространенные профессии: водитель и продавец. Может быть, те, кто против этой идеи, как раз водители, которые опасаются, что роботы лишат их заработка, может быть, в обществе просто есть сомнение, что [беспилотные машины] смогут нормально и безопасно ездить. Тем не менее, интересно, что теоретический технооптимизм сочетается у нас с практическим технопессимизмом.
Технологии и безопасность
[Если мы посмотрим на данные опроса 2021 года от] ВЦИОМ о том, чувствуете ли вы себя спокойнее от того, что видите камеру видеонаблюдения [...] скорее спокойнее себя чувствуют 42% опрошенных, ничего не чувствуют 40%, и только 12% беспокоятся, когда видят камеру. Люди, вероятно, рассуждают так: «Я-то не делаю ничего дурного, чего же мне опасаться?»
Большинство людей говорит о том, что [наличие камер] предотвращает преступления или помогает искать преступников. В этом есть резон: действительно, снижение числа определенных нарушений коррелирует с появлением видеокамер. Как ни странно, не так сильно коррелирует с ним раскрываемость. То есть люди, которые видят камеру, скорее не будут выдергивать сумку у посетителя супермаркета. Но если они это все же сделают, то совершенно не факт, что их удастся поймать благодаря записи.
Ну и для того, чтобы совсем всем стало грустно, должна сказать следующее: около 90% тяжких насильственных преступлений в России совершается внутри жилых помещений: там нет никакой видеокамеры. Поэтому большой пласт действительно тяжких преступлений камерами никак не предотвратить и не раскрыть.
Приватность и цифровое общество
То, что мы сейчас называем неприкосновенностью частной жизни, есть очень исторически и географически ограниченное явление. Оно возникло с распространением городского образа жизни не раньше второй половины-конца XVIII века. До этого люди жили на виду: и богатые, и бедные. Одни спали вповалку, другие рожали в присутствии всего королевского двора.
Письма читались родным и соседям — это не были частные письма в нашем понимании. Это были, скорее, публичные дневники как, например, наши с вами блоги. [Поэтому, читая записи в соцсетях], мы вполне можем представить себе то, как себя ощущала образованная барышня в XVIII-первой половине XIX века, когда ей писала подруга из столицы. Когда старый князь Болконский [в «Войне и мире»] берет письмо Жюли Карагиной у своей дочери, он не отец-тиран, который как-то нарушает ее границы. Нет, тот, кто писал [письма], предполагал, что они будут прочитаны [не только адресатом].
Я не хочу подвести публику к мысли "не жили хорошо, нечего и начинать". Но [надо понимать], что атомизированная жизнь городского человека — не характерна для человечества в целом. Все предыдущие века наш биологический вид жил иначе, и, возможно, мы и дальше будем жить как-нибудь по-другому.
Открытость мира и безопасность данных
Люди опасаются утечки персональных данных. Больше этого боятся пожилые, чем молодые, хотя, может быть, последние еще не сталкивались с обманом. Когда пару раз у них со счета деньги снимут, они тоже станут менее доверчивы.
В целом, когда [социологи] спрашивают россиян: «Для чего используются собираемые данные?», большинство респондентов отвечают, что коммерческие компании используют их для персонализации предложений и улучшения своей работы, а государство — для учета граждан и для предоставления им государственных услуг.
Надо признать, что невероятное удобство которое пришло к нам с цифровизацией — это то, от чего трудно или невозможно отказаться. Как бы вы ни берегли свою приватность, вы не откажетесь от геолокации, потому что вам нужно вызвать такси. Менее безопасно ловить такси с поребрика, чем позволить телефону определять, где именно вы находитесь. Но тот телефон который определит, где вы находитесь, когда ждете такси, также определит, что вы ходили на митинг в ненужную дату. Поменяли ли мы удобства на свободу или мы вошли в то будущее, в которое все равно нельзя было не войти?
Цифровой мир и тревожность
Социологические данные не подтверждают представление о том, что в больших городах жизнь нервная и беспокойная, а пользователи социальных сетей более тревожные, чем телезрители. Когда начинаешь смотреть большие массивы данных, все очень просто, грубо и печально. Тревожность людей растет по мере снижения доходов: бедные более тревожны, чем богатые, женщины тревожнее мужчин. В Москве на 20% ниже тревожность чем в среднем по стране в малых городах на 8% больше чем в среднем.
Давайте не будем себя обманывать: ни стремительный ритм большого города, ни бурный поток информации, не нервирует нас. Нас пугает и вводят состояние стресса две вещи: бедность и бесправие, бесправие и бедность.
Технологии и доверие
В России технооптимисты не доверяют государственным институтам. Технопессимисты — доверяют. Можно интерпретировать эти данные следующим образом: технопессимисты старше, менее образованы, надеются на доброго чиновника, на хорошего начальника. Технооптимисты лучше разбираются в том, как мир устроен и поэтому они на доброго начальника не рассчитывают, а, скорее, верят в доброго робота.
[С другой стороны] по событиям последнего времени мы видим, что злой робот и злой начальник замечательно друг с другом сотрудничают. Старая добрая бюрократическая машина имплементирует новые технические возможности для слежки и контроля. Так что, не так легко понять, кто тут более наивен: «замшелый технофоб» или «продвинутый технооптимист».
Я полагаю, технооптимизм переживает в мире некоторую свою золотую осень. Он еще достаточно влиятелен: за ним стоят большие деньги и крупные компании, которые действительно меняют жизнь людей к лучшему, в буквальном смысле делая ее более комфортной, более разнообразной, удовлетворяя их потребительские аппетиты. Однако осознание оборотной стороны всего этого счастья и комфорта нарастает: за технопессимистами стоит растущее число избирателей.
Интересно, каким образом эти большие течения в общественном мнении будут друг с другом сообщаться. Станут ли технопессимисты диссидентами и в политическом смысле этого термина? Перейдут ли они от доверия государству, которое лучше, чем робот, к недоверию государству, которое употребляет роботов, чтобы отслеживать, преследовать и штрафовать граждан? Поймут ли технооптимисты, что они, грубо говоря, служили дьяволу? Поменяется ли их сознание, сочтут ли они себя стражами существующего порядка (в чем была бы логика, потому что они, в конце концов, бенефициары status quo), или все же нет?
Все сценарии будущего сбудутся
Когда мы говорим о вероятностных сценариях будущего, следует иметь в виду: в социальном пространстве сбываются они все. Это особенность, которую не очень часто понимают. Нам говорили: цифровизация приведет к тому, что государство станет более прозрачным, а граждане будут контролировать госаппарат. Сбывается это? Да, до определенной степени. Нам говорили, что возникнет некий монстр — технологическая корпорация — более могущественный, чем государство, и он будет устанавливать свои правила, не по закону, а по внутренним регламентам, которые неизвестно кем принимаются. Случилось это? В некоторой степени случилось.
Нас предупреждали, что государства будут стараться использовать информационные технологии для того, чтобы следить за людьми. Происходит это? В определенной мере — да. При этом нам обещали, что технологии сделают нашу жизнь удобнее, лучше, разнообразнее и веселее. Это тоже произошло.
В конце этого обзора, который может показаться несколько мрачным, я все же хочу напомнить, что, несмотря ни на какие всплески плохих новостей, каждому из нас полезно повторять себе утром, что мы живем в эпоху мира и благополучия. Человечество никогда в свою предыдущую историю так много не ело, и так мало не убивало. Любые локальные всплески насилия, возвращение местных дикостей, ужесточение каких-то стагнирующих режимов — не могут сравниться с тем, как человечество жило до этого.
Мы обвиняем соцсети в том, что они сводят детей с ума, а нас делают одинокими и тревожными. Но это еще и великий инструмент коммуникации, который соединяет семьи, помогает искать близких по духу людей, позволяют практически никому не чувствовать себя изгоем. В наименовании социальных сетей главное слово - «социальные». Однако часть нашей социальной природы состоит и в том, что мы хотим друг друга контролировать, судить, осуждать и наказывать, регулировать поведение ближнего, испытывая наивную надежду, что нас-то никто регулировать не будет, потому что мы и так правильные. Осознание этой многогранности человеческой натуры, как мне кажется, необходимо в той цифровой эпохе, в которой мы все поневоле оказались. Да, мы не очень к этому привыкнем, но мы никуда от этого не убежим.
Комментарии (0)