На премьеру «Процесса» по роману Кафки билетов не достать на два месяца вперед, но наслаждаться успехом главному режиссеру «Красного факела» некогда – нужно лететь в Москву, на этот раз по приглашению Театра Наций.
Довольны тем, как прошла премьера?
Больше да, чем нет. Потому что очень сложный технически спектакль и практически до последнего дня мы над ним работали. Нам даже общественный просмотр пришлось перенести на день премьеры, потому что техника не справлялась, ее в «Процессе» непривычно много для нашего театра.
Спектакль во многом завязан на картинке с камеры. Кого-то из людей кинематографических привлекали, чтобы помочь выстроить изображение?
Надо сказать, что использование видеокамер – это для театра изобретение давнее и вполне привычное. У нас в спектакле придуман такой мир, в котором все фиксируется на камеру, это мир без письменности, мир, где нет бумаги и любая мысль, любое движение фиксируется на видеопленку. Таковы условия игры, и в них видеокамеры становятся необходимым атрибутом. Но в спектакле не существует задачи художественной съемки именно оттого, что камера в этом мире – вещь обыденная и никто не требует хорошо выстроенного кадра. Поэтому никаких консультаций операторов или телевизионщиков нам не понадобилось.
Почему решили обратиться именно к Кафке?
Честно говоря, идея была у меня уже года два или три, я даже предлагал это название нескольким московским театрам. Кафка – это один из моих любимых авторов, и, в частности, мне нравится, как построен, скроен и сшит роман «Процесс». Хотя этот текст очень сложен для театра: трудно найти сценический эквивалент этому языку, который довольно литературоцентричен – давайте так это назовем. Мне хотелось театральными средствами добиться того ощущения, которое испытывает читатель при чтении книги.
Сложно избавиться от ощущения, что к этой постановке вас подтолкнул опыт последних пары лет.
Понятно, что такие ассоциации возникают, и глупо было бы, если бы они не возникали. Но у меня никаких личных мотивов, связанных с моим личным процессом, не было. Они не являлись источником или причиной этой постановки, и я для себя никакой рифмы в этом не вижу, для меня это две разные истории, никак между собою не связанные.
Сейчас у вас есть возможность сравнивать отношение к себе в разных городах. Нет ощущения, что Новосибирск вас недолюбливает?
С городом у меня довольно сложные отношения, опять же в связи с прошлогодними событиями, - хотя нужно сказать, что даже в самый трудный период меня сильно поддержало огромное количество новосибирцев, и я им за это очень благодарен. И у моих спектаклей в «Красном факеле» есть много «своих» зрителей, и их с каждой премьерой становится больше. В любом случае, я стараюсь не вдаваться в контексты, которые здесь кто-то связывает с моим именем и фамилией, иначе я вместо работы буду заниматься собой, а это было бы неправильно. Я просто осуществляю те проекты и спектакли, которые нередко возможны только здесь, как, например, спектакль «Три сестры». Все-таки он довольно необычно ставился, артисты полтора года только учили жестовый язык – такую роскошь я вряд ли себе могу позволить в качестве приглашенного режиссера в любом другом месте.
Остается время, чтобы смотреть чужие спектакли?
Да, я стараюсь смотреть, хотя и очень выборочно. Хожу на те премьеры и названия, которые мне интересны из-за фамилии режиссера или исполнителей.
Хотя бы иногда удается смотреть не механику постановки, а просто зрелище?
Крайне редко. Если такое происходит, то это безоговорочная победа надо мной.
То, что директором театра является ваш отец, для вас помощь или трудность?
Сложно сказать. По моему ощущению, это выгодно для самого театра. Потому что, с одной стороны, прямой роли наше родство не играет, и я вхожу в кабинет к директору не как сын, а как главный режиссер. А с другой стороны, мы можем делиться какими-то мыслями, опасениями и соображениями более откровенно, нежели я бы это делал с человеком, с которым был бы в менее тесных отношениях. Иногда соблюдение дистанции не идет на пользу делу, сейчас же я могу говорить совершенно открыто о проблемах, которые, как мне кажется, я вижу в организации театра, он может говорить о своих опасениях в творческом процессе. И этот разговор может быть не только откровенным, но иногда и жестким в силу того, что мы можем себе это позволить.
В нескольких спектаклях подряд вы касались темы взаимоотношений человека и бога, и было ощущение, что для вас это важная тема.
Да, было такое время, когда она выходила на передний план. Но дело в том, что я по большей части работаю с произведениями классическими, если не сказать хрестоматийными, будь то древнегреческие трагедии, Пушкин или тот же Кафка. А эта тема всегда была одной из трех-четырех ключевых в мировой культуре.
У ваших спектаклей есть узнаваемые приемы: известный текст в некоем вневременном пространстве. Есть шанс, что когда-то вы поставите классическую пьесу в традиционном прочтении?
Я никогда не возьмусь ставить пьесу XIX века в костюмах и интерьерах, воспроизводящих то время, по простой причине: я там никогда не был, и артисты, выходящие на сцену, тоже никогда не жили в этом времени. Тогда люди по-другому ходили, сидели, ели, они дольше одевались и раздевались, и фальшь в итоге начнется с первой секунды. У меня на сцену будут выходить только те люди, про которых я, человек, родившийся в 1984 году, что-то знаю.
ВРЕЗКА: НИКАКИХ ЛИЧНЫХ МОТИВОВ, СВЯЗАННЫХ С МОИМЛИЧНЫМ ПРОЦЕССОМ, НЕ БЫЛО
А еще важно знать, что…
В апреле 2016 года на сцене Большого театра прошла премьера оперы «Дон Паскуале» в постановке Тимофея Кулябина. Сейчас он репетирует в московском Театре Наций спектакль «Иванов» по ранней пьесе Антона Чехова. Тимофей стал участником судебного процесса об оскорблении чувств верующих в его спектакле «Тангейзер» на сцене НГАТОиБ, оправдан. Постановки Тимофея Кулябина регулярно входят в число претендентов на премию «Золотая Маска».
Текст: Павел Ютяев фото: Фрол Подлесный
Комментарии (0)