Полина Осетинская: «Мне стыдно быть плохой матерью или плохо играть»

Вашу биографию вы изложили в книге «Прощай, грусть», написанной десять лет назад: непростые отношения с отцом, публичное разоблачение вами в телепрограмме «600 секунд» его методов воспитания вундеркинда через унижения, страх и побои. Как вы сегодня смотрите на эту исповедь, почему она была вам необходима?

Я ни минуты не жалею о том, что написала ее. До того, как она вышла, на протяжении многих лет я была вынуждена отвечать на множество идиотских вопросов и отбиваться от ярлыка Павлика Морозова. Сама не думала, что расскажу все так, как смогла — предельно откровенно.  Сбежав из дома в возрасте тринадцати лет, я боролась за свободу и жизнь без страха. Сейчас я сама родитель и понимаю, что в желании отца что-то мне дать было много и здравых мыслей, но собственных гордыни и честолюбия в сто раз больше— он не руководствовался любовью,  и это, пожалуй,  самая большая беда в нашей истории. Для меня книга имела психотерапевтический эффект, хотя и не для конца сработавший — как выяснилось, у меня была чрезмерная уверенность в способности к восстановлению. Я и сегодня борюсь с отзвуками всех тех переживаний, которые описала.

Вы пытались примириться с отцом?

Я сделала такую попытку, но обнаружила, что это совершенно бесполезно и мы по-прежнему не общаемся — ничто никуда не исчезает и люди не меняются.

Ваша книга — готовый киносценарий.

И ко мне неоднократно обращались с предложением ее экранизировать. Но я хочу, чтобы это сделал какой-то действительно хороший режиссер. Сегодня меня скорее заботит жизнь книги на других языках — ее переводят в Германии и собираются и издать в США. Это расширит аудиторию и возможно в одной из этих стран найдется кто-то, кто сможет снять по ней кино.
Но вообще автора этой книги от меня сегодняшней отделяет очень насыщенный событиями отрезок времени — разумеется сейчас я бы написала ее по-другому. Я говорю не о фактологии, а о том, что я сегодня знаю и как чувствую.

Вы сбежали от отца в 1988 году — к тому времени о вас снимали телефильмы в СССР и за границей, в гости к вам заходили Джордж Сорос и Иегуди Менухин, впереди были грандиозные гастроли в США и Олег Осетинский уже собирался получить лавры мировой славы и пересчитывать миллионы долларов. Насколько реалистичны были его планы? Вы были в шаге от попадания в обойму шоу-бизнеса с клеймом «современного Моцарта» или в шаге от грандиозного провала?

Первое время я бы наверно продержалась, но потом появился бы первый отзыв в прессе, затем второй, которые меня разоблачили бы. Мне ведь пришлось по сути заново учиться играть на фортепиано после того, как я переехала в Ленинград и поступила в школу при Консерватории.

Мнение, что «быть знаменитым некрасиво» в Петербурге особенно распространено. Можно ли сказать, что нежелание жить по правилам шоу-бизнеса появилось у вас благодаря учебе в нашем городе? 

Возможно. В моем окружении известность никогда не была мерилом человеческой ценности. 

А кто те люди, которые сформировали в вас такой взгляд на жизнь?

Меня воспитывали несколько людей — мой педагог в петербургской десятилетке и впоследствии в Консерватории Марина Вениаминовна Вольф, композитор Леонид Десятников, искусствовед Аркадий Ипполитов, пианист Алексей Гориболь, художник Сергей Болмат. В нашем кругу считалось: важно только то, что сделано и сделано хорошо, а тот, кто бежит мелькать в телеке, занимается не настоящим делом,  а самопиаром. 

Но ведь известность можно конвертировать в добрые дела?

Да, разумеется, и я использую свою известность, как инструмент. Как раз сейчас мы готовим вместе с Ксений Раппопорт совместный спектакль в том числе и для того, чтобы сборы от него поочередно переводить подопечным фонда «Дети БЭЛА», который помогает «детям-бабочкам», и фонда «Кислород», который поддерживает больных муковисцидозом. Попечителем первого фонда является Ксения, а второго — я. Мы знакомы с этой замечательной актрисой около пятнадцати лет, но я не перестаю восхищаться женщиной,  которая с удивительной силой воли преодолевают чудовищные препятствия, которые существуют для благотворительности в нашей стране. Она могла бы рекламировать бриллианты, ездить на «Феррари» и быть женой депутата Госдумы, но почему-то вместо этого в любую свободную минуту сидит на телефоне, чтобы организовать еще одно благотворительное мероприятие и собрать на нем деньги для детей. Хотя и понимаю ее — я тоже вряд ли стану женой депутата Госдумы.

Не зарекайтесь.

Ну хорошо, если вы советуете, я не буду.  

Расскажите об этом проекте, который вы покажете в Малом зале Филармонии?

Мы с Ксенией давно задумали спектакль «на двоих», и его первое публичное исполнение пройдет в рамках Международного скрипичного фестиваля. Ксения выбрала рассказ Бунина «Неизвестный друг». Это не драматическая постановка в полном смысле слова: у нас есть костюмы театрального художника Ольги Шаишмелашвили, но нет декораций и реквизита. У меня нет никаких сценических реплик, хотя я исполняю вполне определенную роль — у героини Бунина в этом рассказе есть играющая на рояле дочь, которую я в некотором роде воплощаю в ее музыкальном развитии от пятнадцатилетного возраста и до зрелых лет. Режиссер — Валерий Николаевич Галендеев, который работает с Ксенией над текстом, интонацией, характером, подачей, сцендвижением, а кроме того, на равных со мной придумал музыкальный материал — начинаем мы с гамм, продолжаем «Детским альбомом» Чайковского, а затем через Дебюсси, Форе и Рахманинова приходим к современным авторам-минималистам — Антону Батагову и Павлу Карманову. Рассказ Бунина — абсолютно вневременная история иллюзий, любви, самообмана и человеческих чувств.

Где спектакль можно будет увидеть впоследствии?

В декабре мы покажем его в том же МЗФ на фестивале «Площадь Искусств», а после надеемся на его триумфальное шествие — так, мы едем на гастроли в Израиль в феврале, есть приглашение Михаила Барышникова показать спектакль в его центре в Нью-Йорке.
В рамках Международного скрипичного фестиваля 24 января пройдет и вечер «Желтые звезды». Почему вы считаете для себя важным участвовать в концерте памяти жертв холокоста?
Я человек эмоционально отзывчивый и переживаю холокост как одно из главных преступлений ХХ века наряду со сталинскими репрессиями и блокадой. Во мне нет еврейской крови, но как известно русский интеллигент всегда испытывает чувство вины за что-то: и мне действительно стыдно за то, что эти события произошли. Пока у нас от лица государства никто не покается и не извинится за революцию, голодомор, гибель миллионов людей в лагерях, пока не будет ежегодных общенародных траурных шествий памяти этих жертв — мы так и будем снова и снова ходить по исторической спирали.

С годами все мы становимся похожи на своих родителей. Сегодня вы воспитываете троих детей, как вам удается не следовать в этом примеру отца?

Одной из главных задач моей жизни на данный момент является установка «Прервать цепь зла», как выражался Достоевский. Поэтому я довольно жестко с собой работаю для того, чтобы не повторить все то дурное, что есть в моих родителях. Каждый день я задаю себе вопрос, где та граница, до которой я буду стараться чего-то добиться от своих детей, а где буду останавливаться.

Насколько сложно быть концертирующей пианисткой и одновременно матерью?

Это трудно, конечно. Но у меня нет другого выбора — мне просто стыдно быть плохой матерью или плохо играть. Дети — безусловно главное в моей жизни. Другое дело, что я не смогу жить и без своей профессии — только в ней я реализуюсь и хотела бы прожить в ней как можно дольше. Я хочу, чтобы мои дети имели перед глазами пример человека, который всегда занимается любимым делом, несмотря ни на что. И не хочу через двадцать  лет выставлять им счет за то, что ради них бросила все.

Вы ведете детский абонемент в Московской и Пермской филармониях — это результат обучения собственных детей?

Нет, меня давно склоняли к этому разные люди. Но до рождения своих детей такая аудитория меня не очень интересовала, мне нужен был сразу Карнеги-холл или парижский Плейель (Смеется). А с возрастом приоритеты изменились, мне стало интересно, я вошла во вкус.

А студентов обучать не собираетесь?

Еще одна семья в виде учеников — это слишком сложно. Мне очень интересно преподавать взрослым людям в режиме мастер-классов, но брать на себя ответственность за класс в Консерватории я не хочу — у меня довольно обширная концертная практика, а педагог, который всерьез преподает, как правило перестает играть сам. Но я нашла себе другое  занятие и только что организовала первый в нашей стране центр поддержки профессионального здоровья музыкантов — почему-то до сих пор никому не приходило в голову, что у многих моих коллег есть целый ряд стандартных проблем, с которыми каждый справляется самостоятельно, хотя это можно делать централизованно.

Что это за проблемы?

Основных две. Психологическая — страх сцены и публики, боязнь забыть текст. А это, в свою очередь, рождает мышечные зажимы, которые приводят к  патологиям в организме — к «переигранным» рукам, к блокировке спины и шеи. В итоге люди теряют профессию и идут, например, в педагоги. Я решила объединить усилия психологов и терапевтов, с тем чтобы рассказывать музыкантам, как с этим бороться. Это будут длительные тренинги с полным погружением в Москве, а также выездные семинары в других городах — наши потенциальные пациенты сидят в каждом оркестре и в каждой ДМШ. Достучаться до них — моя задача.  

Очень часто не только от публики, но и от музыкантов приходится слышать, что с Бахом или Шостаковичем сравнить сегодня некого. А вы часто исполняете произведения современных композиторов наряду с классикой. Чем хороши Валентин Сильверстов, Георг Пелецис или Арво Пярт?  
Вы же не едите пищу, приготовленную 200 лет назад? А культурная пища также важна для нашего ума, как обычная для тела. Мы должны хотя бы иногда потреблять тот продукт, который производит наше время. Ведь мы смотрим фильмы и читаем книги, снятые и написанные сейчас. Почему же должны исполнять только музыку XIX века? Композиторы хотят услышать свои произведения, а кроме того — они ведь кормят детей в зависимости от того, как часто играют их сочинения.

Вы молодая женщина с концертным стажем 35 лет. Как менялись ваши музыкальные вкусы?  

Во многом то, что я много играла современной музыки, воспитало меня: я поняла, что не Шопеном единым жив человек. В юности я очень любила исполнять романтическую музыку. Обожала Шумана и не любила Бетховена, сложно относилась к Брамсу и совсем не понимала Шуберта.  А сейчас ситуация категорически изменилось — любое произведение с чересчур сильной романтической мелодией превратилось для меня в слишком надрывное. Я приучилась к чтению между строк в музыке и жизни, и поэтому мне стали близки те композиторы, которые говорят не о сиюминутных чувствах здесь и сейчас, а высказываются о чем-то более важном.  Я все больше люблю играть Баха, Генделя, Скарлатти — сочинения из тех времен, когда еще не пришла в моду открытая эмоция. Что касается XX и XXI века, то я по-прежнему не очень люблю авангард и отдаю предпочтение пост-минимализму. Хотя и хардкор тоже иногда приходится играть.

А кто может заставить вас это делать?  

Сейчас мы репетируем большую программу с Антоном Батаговым, который полностью ее придумывает и он, убедил меня исполнять раннюю вещь Филиппа Гласса под названием «Тюрьма» — это такая жесткая и бескомпромиссная музыка с миллионном повторов, технически очень сложная. Но когда я прорвалась через пучину своего непонимания и смогла увидеть там глубины, о которых мне долго повествовал Антон, я признала, что имеет смысл сыграть эту вещь.

текст: Виталий Котов
фото: Валентин Блох