Хайп в городе возник вокруг Питерс сразу, как только она запела необычайно драйвовую смесь из соула, джаза и хип-хопа. Теперь Эми и ее группу можно с равной вероятностью встретить на закрытой вечеринке в Константиновском дворце, на показе Mexx или афтепати концерта The Rolling Stones. В мае она представит дебютный альбом Who?.
Как вам удается одновременно писать картины, петь, шить сценические костюмы?
Не знаю. Рисовать я начала, наверное, потому, что у мамы все братья и сестры – художники, хотя сама она специалист по русской литературе. А петь я впервые попробовала в пятнадцать лет, просто запиралась в комнате с кассетником и «снимала» вокал с любимых песен Виктора Цоя, Oasis и Лорин Хилл. Потом мы познакомились с Родионом Балыбердиным и создали группу In Essence. Но в то время, в начале 2000-х, клубы в нашем городе можно было пересчитать по пальцам, причем звучали там либо рок, либо электроника. Нам везде говорили, что если у нас нет своей публики, играть нас не пустят. Тогда мы с Родионом решили уехать в Берлин. И пробиваться там оказалось намного легче: ты только пришел договориваться о выступлении, а тебе уже дают телефонные номера других промоутеров, рассказывают, где еще ты можешь поиграть. Или приходишь, например, на какой-нибудь джем, а там выступает фантастический гитарист – и он совершенно спокойно, без всякого высокомерия, сыграет с тобой экспромтом.
Но вы все-таки решили вернуться в Россию?
Да, через восемь месяцев я вернулась и собрала новый состав. Так получилось, что вскоре нас пригласили поработать в кафе-клуб Che. Это место стало для меня настоящим университетом, ведь самая большая проблема молодых музыкантов в том, что у них нет возможности выступать часто. А в Che нужно было играть несколько раз в неделю, причем перед одной и той же публикой. И надо было сделать так, чтобы люди, которые видели тебя пару дней назад, не заскучали. Кроме того, там мне посчастливилось познакомиться с более опытными джазовыми музыкантами: Гариком Багдасаряном, Сергеем Тарусиным, Григорием Воскобойником.
Вы считаете себя частью джазовой сцены города?
На самом деле я не ощущаю себя джазовой певицей. Я не чувствую себя комфортно, когда пою стандарты, хотя некоторые из них мне очень нравятся. Джаз – технически сложная музыка. Очень часто джазовые музыканты начинают на концертах щеголять своей игрой. Это само по себе прекрасно, но для меня на концерте главное – контакт с аудиторией. Очень важно попасть в настроение публики. К примеру, если на улице дождь и ты чувствуешь, что люди хотят покоя, не нужно насильно заставлять их танцевать.
А какая публика была на частной вечеринке Мика Джаггера в Петербурге, где вы пели?
Только близкий круг родственников и друзей. Это был день рождения дочки Джаггера. Обстановка оказалась очень сдержанной, весельем ее назвать сложно. Было много охранников, они обыскивали все, вплоть до портьер за сценой. Отдельно оговаривалось, что к самому Джаггеру мы близко подходить не можем. Да мне, в общем, и не хотелось, я всегда больше The Beatles любила.
Когда у вас выйдет пластинка?
Альбом полностью записан и сведен. Запись заняла более двух лет, потому что для меня очень важно, чтобы это была зрелая работа, за которую не пришлось бы стыдиться. Очень интересная история получилась с мастерингом. У меня есть одна любимая пластинка – Voodoo неосоул-певца Д’Анджело. Я спросила, сколько будут стоить услуги компании Sterling Sound, которая работала над этим альбомом, но они назвали мне сумасшедшие цены. Потом я узнала, что Эдриан Морган, непосредственно занимавшийся мастерингом этой пластинки, ушел из компании и начал свое дело. Мы начали переписываться, и в итоге он предложил мне сотрудничество. Я никогда бы раньше не подумала, что мое письмо дойдет до кого-то дальше секретарши, что можно вот так просто списаться и начать работать со звукоинженером подобного класса. Но чудеса случаются.
Как вы оказались в Петербурге?
Впервые мы с мамой приехали в Россию в 1992 году. Это было очень важно для мамы, ведь она специалист по «Доктору Живаго» Бориса Пастернака. Окончательно мы переехали из Америки уже в 1997-м, за год до кризиса. Я начала ходить в русскую школу и была там единственной иностранкой. Заговорила по-русски достаточно быстро: я по натуре очень общительный человек. А вот с письмом пришлось помучиться – поначалу я просто списывала с доски, даже не зная некоторых букв.
Ваша мама спокойно отнеслась к тому, что вы решили остаться в России и зарабатывать на жизнь пением?
Я бы ни за что не стала певицей, если бы у меня не было физической потребности петь. Когда я долгое время не выступаю, мне как будто не хватает кислорода. Конечно, жизнь у музыканта очень тяжелая: ты не знаешь, какое тебя ждет будущее, у тебя часто бывают стрессы перед концертами, нет уверенности в финансовой стабильности. Но мама никогда не говорила мне: «Займись серьезным делом». Потому что она и сама достаточно непредсказуемый и храбрый человек: вместо того чтобы спокойно преподавать в каком-нибудь американском университете, в начале 1990-х приехала сюда собирать материалы для своей диссертации.
Легко ли вам с вашими корнями переносить местный климат?
Привыкнуть к нему было очень тяжело. У меня до сих пор постоянно насморк и кашель. Безусловно, Петербург не самое комфортное место для жизни, и нужно как можно чаще выбираться в теплые края. Но я не представляю себе такой ситуации, чтобы я решила уехать отсюда навсегда. Когда я нахожусь, например, в Нью-Йорке, меня не тянет заниматься музыкой – там и без меня слишком много классных музыкантов.
А в Петербурге я чувствую себя на своем месте. Мне нравится ленивый и спокойный дух этого города. Неспроста, наверное, у меня фамилия Питерс.
Комментарии (0)