Продолжатель одной из самых уважаемых театральных династий – сын артиста Евгения Лемешонка и критика Марины Рубиной, заслуженный артист России – отметил шестидесятилетие и разменял восьмой десяток ролей на сцене родного «Красного факела».
Вы попробовали себя практически во всех театральных ипостасях. Какая из них для вас первична?
Поскольку я всю свою сознательную жизнь интересовался театром во всех его формах и проявлениях, мне хотелось побывать и режиссером, и актером, и художником. Но в первую очередь я – актер, я им был и остаюсь, все остальное – это так, прогулки.
Какие из этих прогулок вы для себя считаете удачными?
С одной стороны, я ничем не доволен из того, что сделал, с другой – ничто не считаю провалом. Это просто жизнь в театре, она многообразна и очень трудно сказать, удачно ты ее прожил или нет. Ты прожил ее так, как смог, и все, что было тяжелого и неприятного – это опыт. Потом, спустя время, то, что казалось неудачей, тоже отзывается каким-то успехом. Так что нет ни пиков, ни провалов, есть только вот такая кардиограмма жизни, и смысл ни в верхней точке и не в нижней, а в их сочетании, в самой амплитуде.
Самое главное, наверное, в том, что я не могу сказать про отдельные роли, а обычно сужу только спектаклями – сегодняшним, завтрашним, послезавтрашним. Вот вчера был для меня, например, провал, сегодня – ничего, как-то выкарабкался, завтра видно будет. А называть роли более и менее успешными я не могу, каждую из них я играл и плохо и неплохо, и единственная надежда, которая держит на плаву – завтра сыграть лучше, чем сегодня. Это вообще основное – через всю жизнь.
Есть люди, чья похвала для вас была бы особенно приятна и ценна?
Когда-то я достаточное количество времени потратил на то, чтобы дождаться похвалы от моей матери. Она очень критически ко мне относилась, и мне надо было ее убедить, что я одаренный человек. Не сразу, но на каком-то этапе жизни я ей это все-таки доказал. Правда, не знаю, я ли это сделал или она сама себе это доказала, как мать. Она никогда про нас с отцом не писала, просто из соображений этики, это только в личных каких-то отношениях могло проявиться, и не помню, в каком возрасте я в глазах у нее прямо прочитал, что она теперь уже считает меня актером.
Ну, и потом, если я вижу, что человек неглуп и где-то мне созвучен, то мне важно его мнение, если же я чувствую, что этот человек не мой, то мне его мнение не особенно важно. Хотя резко отрицательный отзыв всегда наносит рану – если натыкаешься на него вдруг, как на штык, это очень неприятно.
К театральным династиям как относитесь?
Никак не отношусь, потому что это ничего не значит. Если Константин Аркадьевич Райкин – выдающийся артист, то он выдающийся совершенно несмотря на то, что он сын Аркадия Райкина, все решила его собственная личность. И еще могу сказать (и это я, наверное, далеко не первый говорю), что только людям, которые не были сыновьями или дочерьми известных людей, кажется, что, когда ты чей-то ребенок, то это облегчает твою судьбу. На самом деле, нисколько не облегчает, а во многом и усложняет, потому что первое, что тебя встречает, это: «Ты – бездарь, ведь ты здесь потому, что у тебя папа или мама…». Так что это дополнительная трудность, которую надо преодолевать, а не благо.
Вы нередко участвуете в поэтических вечерах КаФе «Красного факела».
Я всегда любил читать стихи. Понимаете, есть такая беда в актерской профессии, что тебе приходится играть то, что дают, а не то, что ты выбрал сам. Иногда это замечательно и прекрасно, иногда – не так замечательно. А когда я читаю стихи, то, как правило, сам выбираю, что читать, и сам готовлю выступления. Это мое звучание, даже для меня зачастую неожиданное, потому что работает не только мозг, а весь организм. Возможность существовать в таком материале, как, скажем, «Медный всадник» или набоковские стихи – это само по себе и удовольствие, и мука, и все то, что связано с актерской профессией.
На прошлогоднем митинге «За свободу творчества», вы были единственным из актеров, кто выступал со сцены. Чем это было важно для вас?
Я терпеть не могу всякие митинги, мне с детства все эти первые мая и трибуны неприятны, но это был тот случай, когда я не мог отказаться, поэтому преодолел свое отвращение к выступлениям и демонстрациям. То, что происходит сегодня, меня серьезно задевает. Искусство вообще и театры в частности берут под контроль, пытаются что-то им навязывать, опять сделать из них идеологический инструмент, как в свое время делали большевики. Мне кажется, что это смерть всякому живому. Художник должен иметь право на ошибку, на заблуждение – абсолютное право. Мгновенно хватать его за руку – это значит лишать его профессии, которая предполагает свободу. Художник должен искать и ни в коем случае не должен выдавать готовый рецепт. А когда человек постоянно ищет, он и заблуждается, и ошибается, бывает резок и неприятен в какие-то моменты, но он должен иметь такое право. Если у него это отнять, он перестает быть художником. Как говорил Пушкин: «… и не спросясь ни у кого, как Дездемона избирает кумир для сердца своего». Вот это «… не спросясь ни у кого» – это необходимое условие творчества, мне кажется. А потом уже будет время разбираться, была это ошибка или какое-то удивительное предвидение.
Комментарии (0)