Он учился в Тверском военном училище, был отчислен, отслужил в сухопутных войсках, а после поступил в Театральную академию и стал актером. Кто-то помнит его как рядового Рябоконя из «Девятой роты» Федора Бондарчука, кто-то – как наркобарона из «Нирваны» Игоря Волошина. А в новогодней премьере «Обитаемый остров» по роману братьев Стругацких он сыграл одну из главных ролей – ротмистра Чачу, верного воина инопланетной империи.
Вы поступили в театральное училище поздно, в двадцать четыре года. Однокурсники вас, наверное, сторонились?
Поначалу. Первые полгода я ни с кем из них не общался, думал: «Господи, что это такое, когда же это закончится?» – и не ожидал, что это закончится так быстро. Нашел-таки с ребятами общий язык и стал негласным лидером: у меня были свои кружки, и я, как Керенский, их взращивал. Но это естественно. Я был старым для них, даже у педагогов вызывал некую настороженность, потому что знал и понимал чуть больше. Меня трижды выгоняли: на первом, третьем и четвертом курсе. И трижды восстанавливали.
За что выгоняли?
Слишком много снимался в кино: в картине «Свои» у Дмитрия Месхиева, в «Девятой роте»… Да к тому же прослыл полным циником. Но я не в обиде. Благодаря этим уходам и возвращениям я понял, что, оказывается, искусство многогранно, офигительно многогранно. Я владею только двумя-тремя гранями, а впереди еще непаханое поле. А жизнь, она, к сожалению, короткая. Хочется поскорее что-то узнать,
пройти, понять, прочувствовать, поэтому приходится иногда все обнулять.
Из военного училища вас тоже отчислили.
Но оттуда за шалости. Подражал, к примеру, командирским голосам: звонят в роту, а я чужим голосом отвечаю. В самоволки, само собой, ходил. В общем, в училище это терпели, терпели и в итоге сказали: «До свидания». Но зато потом был ЛГИТМИК.
А не жалеете, что не попали во ВГИК, «Щуку» или в школу-студию МХАТа?
Нет, конечно! Я даже больше скажу: если мне позвонят из моей любимой академии и скажут: «Миш, мы отзываем диплом, надо еще годок поучиться», – я с удовольствием приду и поучусь. Я фанат академии, но недавно мне было очень горько: пришел в альма-матер, а охранники меня выгнали практически взашей. Я им говорю: «Я здесь учился, можно я просто постою в холле?» А они в ответ нахамили. Когда я был студентом, туда можно было спокойно зайти, сейчас же стоит дурацкий турникет, как в метро.
Вы как-то сказали, что не видите для себя будущего в Петербурге. До сих пор в этом уверены?
В Питере меня никто никуда не приглашал, в тех же местах, куда я приходил сам, меня не брали. В этом городе я испытываю необычайное душевное равновесие, но не вижу развития для себя как для актера. У меня здесь жена, сын, квартира, но творчество мое, оно в Москве. Работа в столице, и я тоже в столице. В голове у меня нет никаких «тараканов» по поводу Москвы, я ведь родился в роддоме на Покровке, а детство провел в Московской области, в Красногорске.
Почему больше не играете в театре?
Я исповедую отчасти панковскую философию: жду, когда все само придет. Хотя театра мне действительно не хватает.
А что хотите сыграть?
Для меня неважно, что играть, кого играть, важно, с каким сердцем это делать, потому что «как» и «что» – это мы всегда сумеем. Понимаешь, актер должен быть ретранслятором искреннего и сердечного. Нужно, чтобы на сцене твое сердце плакало и этот плач слышали тысячи зрителей и говорили: «Б…, у нас же то же самое происходит!» Я очень много хожу на спектакли, слушаю и плача этого не слышу: актеры на сцене, а я сижу в зале и уже строю планы на завтра, – все это грустно, грустно.
На что должно откликнуться сердце в вашей новой работе «Обитаемый остров»?
Я играю там ротмистра Чачу, солдата тоталитарной империи планеты Саракш, куда попадает главный герой. Персонаж у меня, конечно, отрицательный, но он чистый и искренний, он фанат, он патриот своего мира, он, я тебе скажу, непризнанный гений. В этой работе я растворялся абсолютно, я выкладывался, иногда шалил, хотя это и не вызывало восторга у режиссера.
У Федора Бондарчука что, можно пошалить?
Можно, но мы всегда расстаемся друзьями. Бондарчук чувствует меня, я чувствую его, а это самое важное, это значит, что трындец исключен и мы вместе можем горы свернуть.
Говорят, вы интересуетесь историей Белого движения.
Оба моих деда были белыми офицерами. Один до революции служил на крейсере «Аврора», второй принимал участие в знаменитом Тамбовском восстании, когда Красная армия применила против поднявшихся крестьян химическое оружие. Это интерес на генетическом уровне. Но я не могу сказать, что однозначно на стороне белых. Я чту историю такой, какая она есть.
Вы недавно ездили в Индию. Это было просто путешествие или духовный поиск, как, например, у музыканта Бориса Гребенщикова?
Миф о том, что в Индии можно найти что-то духовное, о просветлении – это ложь и провокация. Я был не в Гоа, а проехал по самой настоящей Индии, там, где гной, черви и лихорадка. Это важная для меня страна, потому что я женщину первый раз воспринял как женщину именно в индийском кино. Я открыл для себя, что женщина интересна, когда увидел пышногрудую красавицу, кровь с молоком, клубничку, которую хочется ух!.. Но в реальности передо мной предстала такая бомжатская страна, что все мои благостные представления о ней растворились. Если хочешь понять, как чувствует себя обычный индиец, то выйди в Москве на площадь Трех вокзалов и постой на пятачке вместе с бомжами, – это будет то самое ощущение.
Комментарии (0)