По мнению заведующего отделом новейших течений Русского музея, об искусстве надо писать хорошо либо не писать вообще. Он выбирает первое. Вскоре из-под пера критика выйдут биографии двух знаменитых художников: его отца Давида Боровского и Ильи Глазунова.
Вы сын художника. Отец сильно повлиял на вас?
Нет, не скажу. Я всегда был очень самостоятельным, отчего, наверное, и не пошел по его стопам, а стал художественным критиком. Впрочем, благодаря ему и маме, которая работала в Филармонии, я с детства вращался в такой богемной среде и наблюдал множество знаменитых художников и музыкантов, слышал истории о них. Помню, рассказывали, что, когда в Академию художеств приезжал художник академик Иогансон, обласканный Сталиным, он входил в роскошной барской шубе, а за ним по пятам бежал бухгалтер и говорил: «Ну что же вы уже полгода за денежками не приходите?». А Иогансон вальяжно махал рукой и говорил: «Что ты все о деньгах да о деньгах? О высоком надо думать».
Интеллигенция всегда склонна к оппозиции официальному режиму. Вы были диссидентом?
Никогда не диссидентствовал. Я всегда старался писать о лучших художниках. И поверьте, среди тех, кто не имел явных претензий к режиму, было, быть может, больше талантов, чем в андеграунде.
Кого из авторов, пишущих об искусстве, вы признаете?
Мне всегда были интересны авторы 1910–1920-х годов. Я помню, как художница Татьяна Шишмарева говорила, что знаменитый критик тех времен Николай Пунин как-то сказал по поводу ее рисунков: «Сделано мышиной лапкой». С тех пор так точно никто не попадает. А надо попадать. С одной стороны, надо выразить художника, а с другой – выразить себя. Иногда эти моменты не совпадают. Тема знатока искусства и сам термин «знаток» сегодня снова в цене. Наступает период, когда у человека должен быть вкус. Поэтому такие люди, как Николай Пунин, Абрам Эфрос, Николай Евреинов – люди 1920-х годов, люди потрясающего вкуса, – снова в фокусе актуальности. Я себя с ними не равняю, конечно, но считаю, что искусство, как говорил Розанов, надо щупать, а люди, которых я перечислил, были непревзойденными «щупывателями» поэтики. В 1990-е многие высококлассные критики старой школы были отодвинуты, а сейчас понятна их необходимость. Я в этой парадигме.
Во дворе Мраморного дворца, где разместились фонды Русского музея, стоит классическая статуя Александра III работы Паоло Трубецкого, а напротив – динозавр, созданный современной художественной группой АЕС+Ф. Вы с какой стороны?
Я посередине. Кто-то из журналистов по этому поводу написал, что перед «монументом руководителю государства» установили тираннозавра. Этим людям неважно, какой руководитель государства, Ленин или Александр III, но поставить тираннозавра для них недопустимо.
Как вам современная ситуация в искусстве? В Петербурге, говорят, молодое современное искусство на подъеме.
Мне кажется, что это преувеличено, ведь абсолютно отсутствуют имена. Как говорил тот же Александр III, «некем взять». Институтов, выставочных залов, помещений в два раза больше, чем актуально думающих художников. У Томаса Манна есть рассказ о вундеркинде-скрипаче, от которого все без ума, и только старый критик понимает, что через десять лет этот музыкант будет работать в ресторанах. К сожалению, я должен смотреть на молодых художников глазами критика из этого рассказа.
А какова роль музея в данной ситуации?
Музей устал. Мы выставили почти все, что стоило выставлять в Ленинграде – работы таких мастеров, как Тимур Новиков, Владислав Монро, Аля Есипович, Ольга Тобрелутс, привозили картины Энди Уорхола и видеоарт Билла Виолы. Многое из того, что мы делали, было очень смело для своего времени. В 1990-х во время некоторых выставок около музея проходили акции протеста с красными флагами. Наш отдел новейших течений сыграл тогда свою роль, потому что не было других институтов. Но сейчас стоит быть поспокойнее.
Вы сами устали от своей работы?
Да. Но пока меня развлекает писание, как ни странно. Есть несколько книг, которые мне хотелось бы написать.
О чем будут эти книги?
Я хочу написать большую книгу об Илье Глазунове. Беда в том, что такая знаковая фигура по-человечески очень противна. Я бы сказал, что он изменил правила игры с властями: он не стал дожидаться предложений, а сам вышел на вождей и их жен, понял тупую суггестивность низового поп-арта и в высшей степени выразил идеологию образованщины в России. Я вижу, что она и сейчас прежняя, у многих наших вождей такое же утилитарное отношение к искусству, как при жизни Глазунова. Еще хочется написать книгу об отце. Он ведь вполне академический художник, иллюстратор Тургенева. Я бы описал фон его творчества, эти бесконечные семейные истории. Это же практически «повседневная культура цеха красильщиков средневековой Франции»!
Какие семейные истории, например?
Когда мой отец, студент Академии художеств, нищий голодный солдатик, сватался к маме – генеральской дочке, ее семья была против. Но мама настояла, и, смирившись с этим, бабушка, такая железная леди, в сердцах сказала: «По крайней мере, говорят, что евреи не пьют». Это очень смешно, потому что папа был совсем не прочь выпить.
Что вас сейчас вдохновляет?
Меня все еще вдохновляют женщины, хорошая кухня и, как ни смешно, искусство. Я ставлю эти пункты именно в такой последовательности, потому что когда человек говорит, что его вдохновляет только искусство, значит, ему надо немедленно давать пинок под зад и отправлять в лаборанты.
Комментарии (0)