Блокадный портрет: Елена Ерофеева

Как и где вас застала война?

Мне было пятнадцать лет, и летние каникулы 1941 года я проводила в пионерском лагере под Лугой. Однажды мы увидели самолет со свастикой, пролетавший низко над нами, и все решили, что на кинофабрике снимается фильм. А через пару дней меня и еще нескольких ребят забрали домой, и только тогда я узнала, что уже две недели идет война. Оказалось, в июне детские сады начали вывозить из Ленинграда и, по стечению обстоятельств, именно на территории, куда наступали немцы. Тогда детей спешно вернули в город, а родителей отправили на окопные работы и на заводы. Большая путаница вышла, приведшая к панике.

Как складывалась ваша жизнь на осадном положении?

Сначала мама копала окопы, а потом вернулась на свою родную ситценабивную фабрику имени Веры Слуцкой, располагавшуюся на Кожевенной линии. Всех партийных перевели на казарменное положение, и она жила на производстве. Я отправилась туда же на сокращенный рабочий день. Было там у меня и свое местечко для сна — на подшивке газет с репродуктором у изголовья. Трудилась я в техлаборатории, где ткань проверяли на прочность, — мы производили тонкий высокопрочный материал для крыльев самолетов и еще два вида плотных, тоже для военных нужд. Фабрика меня спасла: везде стояли титаны с водой, можно было попить горячего. На территории открыли хлебный ларек, но отстоять туда очередь было целым подвигом и потерей драгоценной энергии.

Вы выходили в город?

Я была самая молодая и относительно крепкая, до войны занималась спортом — два года гребли на академической лодке, постоянно бегала, поэтому меня часто посылали на ответственные задания в город. Мама специально одевала меня как старуху: завязывала платок наглухо, велела горбиться и хромать. Страшно было ходить по улицам: хватали за руки, выдергивали сумки и еду. Нужно было идти или среди множества людей, или совершенно одной. Лишь один раз я столкнулась с фактом каннибализма, дворники не успели убрать мертвеца, мягких мест уже не было. Это у дома на Шкиперке, теперь каждый раз вздрагиваю, проходя мимо. Чаще всего мой путь лежал на Новгородскую улицу, там располагалась Свердловская больница, где можно было достать лекарства. В то время люди больше всего страдали от слабости и заболевали дизентерией, потому что ели что попало: варили ремни, обои, кожаную обувь. В начале блокады технические солод и крахмал, клей со складов отдавали в столовую. Там воду подкрашивали красками и готовили желе. До сих пор люблю его: сытости ноль, но психологически легче, будто что-то съела.

С какими еще трудностями вам приходилось сталкиваться?

Двери квартир во время блокады никто не закрывал, и это было на руку мародерам. С другой стороны, отсутствие замков давало возможность зайти в любой дом и проверить, все ли живы. Мой двоюродный брат остался один в коммунальной квартире на пересечении Ординарной улицы и Малого проспекта. Прихожу, квартира пустая, а он лежит на кровати еле живой. Оказывается, у него украли хлебные карточки, а это смерти подобно. Я бегом вернулась на Васильевский, мама послала грузовик, и его доставили на фабрику. А там уж отпоили примитивными лекарствами, горячей водой. В то время самое страшное было одеться и смиренно лечь спать, многие не просыпались.

Что было самым страшным для вас?

Наверное, бомбежки. Я шла по Невскому проспекту в районе Мойки, у бывшего Дома военной книги. И вдруг буквально за три метра передо мной разорвался снаряд. Я встала как вкопанная, не зная, куда упадет следующая смерть.

А что-то светлое припоминается?

Войну выиграла доброта. Наряду с ворами и спекулянтами были самоотверженные, честные люди, которые находили чужие карточки и возвращали их хозяину, понимая, что без них человек обречен. Хорошо помню, как в конце декабря 1941 года для детей Васильевского острова устроили новогодний праздник. И подарки были: всем отрезали по маленькому кусочку даже не хлеба, а коврижки с повидлом, налили мутный компот.

Удалось ли вам эвакуироваться?

Зимой 1942 года городские власти отправили работников завода в Иваново. Нас везли в холодных вагонах по льду Ладожского озера, вечером нужно было пересесть в грузовой транспорт, а там уже главное — залезть в машину, иначе пришлось бы ждать на морозе следующего рейса. Я до сих пор вспоминаю ощущение примерзших к днищу кузова пяток. Оказавшись в Иванове, мы получили целый месяц отдыха. Отъевшись, двинулись дальше. Приехали в городок на Волге, там я прожила около года. В августе 1943 года вернулась в Ленинград по воде, сидела в самом нижнем трюме. Кругом взрывы, бомбардировки, а я вслух повторяла себе: «Я выживу, не может быть, что я тут погибну, я все равно останусь в живых».

Текст: Марина Трофименко
Фото: Наталья Скворцова
Визаж: Ася Кабакчи
Выражаем благодарность центру художественной гимнастики «Жемчужина» за помощь в организации съемок