Сергей Самойленко: Перевести комедию — это головоломно сложная работа

Из чего возникла идея заново переводить французскую классику?

С переводами «Тартюфа» и «Мизантропа», мне кажется, все совпало, сложилось, будто паззл. Во-первых, без ложной скромности, я как не последний поэт кое-что умею и понимаю, хотя мои собственные стишки сильно отличаются от того, что получилось в переводах Мольера, ничего общего. Во-вторых, французский язык я знаю неплохо, хотя и выучил его самостоятельно, когда мне было уже под сорок. А в-третьих, я люблю театр и тоже кое-что в нем понимаю, что-то смотрел, что-то писал о нем. Плюс к этому я с детства просто люблю французскую культуру, французскую литературу, не меньше чем английскую — франкофил в той же степени, что и англоман.

Что подтолкнуло заняться этим именно сейчас?

Лет шесть до этого я переводил современные французские комедии, занявшись переводом совершенно случайно: когда закрылся Центр современного искусства и я остался без работы, Юля (Юлия Чурилова, бывший директор «Первого театра» в Новосибирске, жена Сергея Самойленко, прим ред.) дала мне контакты одного французского агентства, которое хотело выйти на российский рынок с новыми пьесами. Им нужен был переводчик, подозреваю, что известные в этой профессии персоны сразу просили гонорары, а я попросил только тексты. Они мне дали десять или двенадцать пьес, и почти сразу их начали ставить. Первая постановка в Саратовской облдраме была меньше, чем через год. И дальше дело худо-бедно пошло. Не могу сказать, что сразу случилось преуспеяние, но хватало, чтобы сводить концы с концами.

Проблема в том, что театр как институция у нас в отечестве — машина довольно инертная, склонная к традиции. Да, есть какие-то модные тенденции, но набор наименований в афише очень ограниченный. И новым пьесам непросто пробиться на сцену.

Еще одна проблема в том, что у нас в стране нет транспорта для новых переводов, механизма распространения. Даже журнальчик «Современная драматургия», который хотя бы одну иностранную пьесу раз в квартал печатал, почил в бозе, а других площадок не появилось.

Даже в онлайне?

Да, нигде. Для современной российской драматургии есть фестивали, читки и другие активности, а для переводной — нет ничего. Тем более для комедии.

А я люблю комедии, у меня невзыскательный вкус, я вырос на французских кинокомедиях, которые высоколобые критики считают дурным тоном, низким жанром.

Но это же головоломно сложная работа — перевести комедию. Тут не просто «с языка на язык», а «с культуры на культуру». И более того — «с юмора на юмор». Куча вещей, которых нет ни в нашем языке, ни в нашей культуре — и это все надо перепридумывать, чтобы было понятно сразу, без сносок.

И все-таки, как появился Мольер в этой истории?

Юля мне сразу сказала: «Современные комедии — это хорошо, но переведи Мольера». Я почесал затылок — нет, к Мольеру еще не готов. А потом они ставили в «Первом театре» своего «Тартюфа» и позвали меня прочитать пару лекций про Мольера, его эпоху и театр, про современные постановки. Я стал смотреть и нашел уйму самых разных Тартюфов — диктаторов, лидеров тоталитарных сект, жуликов. Тартюф — это совершенно архетипичный образ, он сегодня актуален, пожалуй, даже больше, чем во времена, когда его придумал Мольер.

Я стал смотреть постановки в разных переводах, и сразу бросилось в глаза, что даже последний по времени перевод Михаила Донского несколько обветшал за пятьдесят лет. За это время изменилось буквально все — контекст, язык, интонации. Советские переводчики традиционно сильно историзировали и архаизировали классику, переводили в основном для собраний сочинений, а не для живого театра, притом о многом они знали чисто теоретически. Могли ли они представить сегодняшнюю власть церкви, что они знали о тоталитарных сектах? О том, что такое рейдерский захват? Судебные приставы? А для нас это все так же актуально, как и во времена Мольера.

Я переводил для живого театра, чтобы это воспринималось остро и смешно именно сегодня. В результате получился перевод, который оказался даже избыточно остер. Режиссеры, которым я его предлагал, в результате брали какой-нибудь из старых переводов и ставили «костюмную драму о семейных отношениях». Хотя месяца за четыре до начала пандемии была отличная постановка в городе Березники, в Пермском крае.

В ваших переводах герои Мольера порой говорят буквально языком социальных сетей. Это действительно необходимо или это такая игра в ультра-современность?

Можно, конечно, обойтись и без современного сленга и жаргона. Когда я адаптировал свой перевод для киноверсии спектакля Иво ван Хове, я как раз и убирал из него излишне современную лексику, шутки, остроты — чтобы он соответствовал довольно «нуаровому» психологическому триллеру, в который превратил режиссер комедию Мольера. Но когда ты делаешь перевод для сцены, то хочется, чтобы текст прозвучал максимально созвучно со временем, с моментом. Когда я открываю «Мизантропа» и там буквально в третьей строчке Филинт говорит Альцесту: «Почему ты на меня сердишься, ведь я же твой лучший друг?», а тот ему отвечает: «Кто? Я твой лучший друг? Вычеркни меня из списка друзей!», — естественно, большой соблазн провести параллели с френд-листом. Тем более что вся пьеса о том же самом, о чем сегодня срутся в социальных сетях. Только во времена Мольера это обсуждали в салонах: что такое дружба, что лучше — вежливость или искренность, какие нормы нужно соблюдать. Поэтому я сознательно заострял это сходство, подчеркивал параллели. Да, я понимал, что рискую, такая злободневность может сделать жизнь перевода довольно короткой — через десять лет изменятся и технологии, и жизнь, и устареет. Ну, что ж, найдется другой перевод, подходящий к тому моменту.

Текст: Павел Ютяев
Фото: Сергей Черных