Андрей Кончаловский

Вы поставили «Трех сестер» практически c той же командой актеров, что и «Дядю Ваню». Чем вызвано такое постоянство?

Я давно мечтал поставить две-три пьесы Чехова — с одними артистами, в тех же декорациях и костюмах. Правда, сценография не играет большой роли в том, как я вижу Чехова. Важны костюм и интерпретация. В каждой пьесе артисты должны играть противоположные характеры. Хотелось бы даже, чтобы зритель не узнавал актера, игравшего в предыдущей пьесе.

Вы второй раз берете на главную роль Александра Домогарова, одного из самых засвеченных в массмедиа актеров. Не думаете, что артиста с сериальным амплуа супергероя, бандита или Казановы трудно воспринять в роли чеховского персонажа?

Я Сашу пригласил на роль после того, как он сыграл у меня в фильме «Глянец». Он показался мне человеком, который слышит, что я говорю. Я привык рисковать. Это большая роскошь — делать то, что хочется.

Чем достигается эта роскошь: внутренней свободой или наличием щедрых инвесторов?

Вот чего я не умею делать, так это доставать деньги. Много лет не могу найти средства на съемки фильма о Рахманинове и еще нескольких сценариев. Хотя «Рахманинов» раз в шесть дешевле «Щелкунчика». Но в России доставать деньги — значит иметь с кем-то хорошие отношения. У меня ни с кем нет плохих отношений, у меня просто ни с кем нет отношений. Так устроена моя жизнь — я нигде не бываю.

Вы плохо социально адаптированы?

Не знаю. Люблю рассказывать, только если внимательно слушают — скажем, студенты, я мог бы быть хорошим педагогом.

Почему не преподаете?

Ответственность большая. Просто почитать лекции, а потом уехать на месяц — невозможно, студентов надо пестовать, как собственных отпрысков. Я достаточно страдаю от того, что своих младших детей редко вижу, потому что они в Лондоне. А учить очень интересно. Когда учишь — учишься сам. Что же до общения, то я просто могу себе позволить выбирать компанию — тоже своего рода роскошь. Но просить за себя мне не очень с руки. В отличие от гениев, которые умели не только делать, но и продавать свои проекты: Рафаэль и Леонардо замечательно торговали своими работами. А Микеланджело тоже не умел.

Тем не менее вы трижды выступали продюсером чужого кино — то есть выбивали деньги.

Для фильма «Последнее воскресенье» я ничего не выбил — понадеялся, что российскому правительству будет интересно поучаствовать в создании фильма о Льве Толстом, который снимает Майкл Хоффман с самими Кристофером Пламмером и Хелен Миррен. Но правительство не выделило ни копейки, хотя я обил все пороги. Поскольку я обещал американским коллегам, вынужден был отдать свои деньги, для меня очень большие: картина стоила 16 миллионов долларов. Вот для фильма Рустама Хамдамова «Яхонты. Убийство», который выйдет в будущем году, я действительно выбил деньги: пошел в Минкульт и убедил людей, что надо дать денег Рустаму, чтобы он успел снять все, что хочет, потому что он уже немолодой человек. Этот проект будет артхаусным, много денег не стоит, но и заработать на нем абсолютно невозможно.

Ваша, пожалуй, самая известная героиня — Ася Клячина, деревенская баба из захолустья. Вы сами — столичный денди. Нет тут противоречия?

Сколько у нас режиссеров, которые хорошо знают русскую деревню? Наверное, немало. Но много ли значительных фильмов о ней? Я знаю жизнь деревни с тех пор, как родился. Нельзя объяснить почему. Точно так же, как мне говорили:
«Вы снимаете картины об Америке, а вы ведь в США не жили». В России таких людей, как моя Ася, можно найти не только в плацкартных вагонах и на комбайнах. Они повсюду: у лифтов сидят, горничные в гостиницах — мне всегда есть о чем с ними поговорить, чему у них научиться. Я и сейчас думаю снять фильм о современном деревенском почтальоне.

Вы знаете, как обустроить Россию?

Нет, конечно. Но задумайтесь, в Англии Хартия вольностей существует с XIII века, именно с тех пор, как мы с татарами обнялись и пошли вперед к Золотой Орде, а потом в течение двухсот лет данью откупались. Русские князья назывались ханами, а хана именовали царем. Мы уже опоздали. Когда школьник отстает, его надо заставить выучить все быстро. Вот возникает вопрос: как? На мой взгляд, нужна индоктринация целого поколения. То есть насильственное внедрение новых ценностей.

Слово «насильственное» не предполагает свободы...

Именно для того, чтобы возникла потребность в ней, нужна новая система ценностей. В первом классе школы что — свобода есть?! Это студент философского факультета может ходить или не ходить на лекции. Потому что он уже сам хочет совершенствоваться, учиться. А позволь это первокласснику — он учиться не будет. Вообще свободу никогда не дают. Ее берут. Вы ходите на марши протеста? Нет. Я не знаю, за что бороться, — никто не понимает, что будет, когда Путин уйдет. Конечно, не сибирская язва, но...

ДК им. Горького, 24 ноября в 19.00

Текст: Светлана Полякова