Судя по тому, что мне доводилось читать, вы всегда вспоминаете свое довоенное детство как счастливейшее время.
Таким оно и было, хотя жизнь мы вели очень скромную. Жили в двухкомнатной квартире на первом этаже флигеля огромного доходного дома на углу Мойки и переулка Гривцова, который до войны назывался Демидов переулок. В маленькой, пятнадцатиметровой комнате размещались мы с папой и мамой, в очень большой, сорокаметровой комнате, разделенной фанерными перегородками, обитали сестры моего отца со своими мужьями и детьми, а также бабушка Шарлотта Фридриховна, которая была центром всей семьи. Народу там жило так много, что подселить кого-то постороннего было невозможно, поэтому нам удалось сохранить отдельную квартиру. В этом же доме до революции располагался обув ной магазинчик моего деда Артура Ивановича с огромными витринами и вывеской «Изящная обувь Фрейндлиха». Замечательный был двор с усадьбой Демидовых, в котором мы гуляли. Что там сейчас, даже не знаю. Однажды ходила, пыталась заглянуть, но ворота были закрыты. Во время первой, самой страшной блокадной зимы у нас по сигналу воздушной тревоги собирались жильцы верхних квартир со всего подъезда. Но когда во время очень сильного авианалета мы укрылись в бомбоубежище, квартиру разбомбило, и мы переехали в комнату папиного брата и его семьи в коммуналке в том же доме, по адресу: набережная Мойки, дом 64/1, квартира 2, где и жили все вместе, свились в одно гнездышко. Окна наши выходили на Исаакиевскую площадь.
ВАРВАРА ВЛАДИМИРОВА Мама до сих пор очень любит Исаакиевскую площадь, рядом с которой прошло ее детство. Они с ребятами играли в классики, прыгали через скакалку прямо у собора, построенного Монферраном. Когда она приходит туда, то вспоминает, как соседние скверы, у Медного всадника и у памятника Николаю I, были в военные годы засажены картошкой и капустой, и удивляется тому, как город уходит вниз: нижняя ступенька собора за эти годы вросла в землю наполовину. Мама вспоминает, что, несмотря на блокадные голод и холод, они умели веселиться, шутить и смеяться — ее мама и тетя Дагмара тогда были совсем молодыми остроумными женщинами. По маминым же рассказам знаю, что прабабушка, Шарлотта Фридриховна, была человеком предельно педантичным, в доме всегда все было регламентировано и налажено, имелись запасы, которые очень пригодились в первые месяцы блокады: где-то у нее лежала прибереженная шоколадка, где-то крупы, специи. Даже простой лавровый листик, брошенный в кипяток, придавал ему супный вкус. Выжили они благодаря тому, что бабушка давала им кусочки хлебного пайка строго по часам. Сама Шарлотта Фридриховна умерла в эшелоне в 1942 году по дороге в эвакуацию. Конечно, четкость, педантичность, порядок в личных записях, пунктуальность — все это у мамы от Шарлотты Фридриховны. Она говорит, что в студенческие годы постоянно всюду опаздывала. Сейчас это сложно себе представить: если мы договорились, что я приеду в полдень, то в 12.01 она уже позвонит с вопросом «А где ты?». Для нее важна точность во всем.
Ваши родители, Бруно Артурович и Ксения Федоровна, познакомились в Ленинградском областном театре рабочей молодежи, ТРАМе. А почему мама вскоре решила уйти из актрис?
Она приехала в Ленинград из Пскова, где участвовала в самодеятельных спектаклях. У нее не было актерского образования, только студия ТРАМа, и когда этот театр развалился, мама окончила рабфак и выучилась на бухгалтера.
ВАРВАРА Моя бабушка, Ксения Федоровна, не была профессиональной актрисой, это было лишь ее увлечением. Она достаточно трезво оценивала свои возможности, понимала, что не станет большой актрисой, а маленькой быть не захотела.
Родители расстались фактически накануне войны. Отец оказался в эвакуации с ТЮЗом в городе Березники, где у него появилась другая семья, и в 1944-м родилась моя сводная сестра, Ирина.
ВАРВАРА Мне кажется, они так похожи с Ириной Бруновной. Тетя крайне симпатичный человек, была преподавателем французского языка. Сейчас уже на пенсии, но остается женщиной очень активной.
Вас крестили в детстве?
Да, в совсем младенческом возрасте бабушка окрестила меня в лютеранской церкви на Кирочной улице втайне от моих родителей, которые придерживались совершенно других взглядов на религию. Не знаю, веровал ли папа или нет, но так или иначе уже в 1974 году, когда играла в Театре имени Ленсовета Марию-Антуанетту в спектакле «Люди и страсти», я записывала под диктовку его сестры, Дагмары Артуровны, молитву Lieber Vater, то есть «Отче наш», на немецком языке. Потом я произносила ее со сцены. А Шарлотта Фридриховна в раннем детстве научила меня немецким молитвам на сон грядущим и после еды. «Gott, wir danken dir für Speise und Trank für alles» — это то, что было ритуально в семье после любой трапезы.
ВАРВАРА Мама и сегодня читает молитву на немецком перед каждым спектаклем или посадкой в самолет. Ее никто не просил и не уговаривал переходить в православную веру, а она взяла и перешла лет десять назад — крестилась заново в Иоанновском монастыре на Карповке, ей дали имя Александра. Она объяснила это тем, что всю жизнь живет в России и ходит в православную церковь. У нее религиозность не показная, внешне не выражается — она может долго не посещать храм, а потом зайти, как душа попросит.
То есть вы осознавали свое немецкое происхождение?
Абсолютно никак! До войны этот вопрос вообще не стоял. У бабушки все время бывали посиделки с ее сестрами, родственницами, подругами, они собирались, пекли пироги, общались между собой по-немецки. Даже наняли учительницу, чтобы учить немецкому языку детей: меня, шестилетнюю, моего двоюродного четырехлетнего брата Эдика и двоюродную сестру Эльвирочку, которая потом умерла от голода во время блокады. Только когда началась война, возникло это отношение: «Ага, немец!» В 1942 году был репрессирован папин брат — его забрали, кажется, прямо из ополчения, а за его женой пришли ночью к нам домой, и я помню этот обыск. Как мы узнали уже потом, их обоих расстреляли. Эдик тогда остался один, без родителей, затем был выслан из города, как и все прочие наши немецкие родственники, а после войны его усыновил уже в Воркуте младший бабушкин брат — так он из Фрейндлиха превратился в Зейтца. Мой отец избежал репрессий только потому, что находился в эвакуации. Мы оказались с мамой вдвоем: она хоть и носила по мужу фамилию Фрейндлих, но по национальности была русская, и я была записана русской в свидетельстве о рождении.
Платье Louis Vuitton
Большинство выживших детей блокады были эвакуированы из города по Дороге жизни после первой же блокадной зимы. Как получилось, что вы провели в Ленинграде всю войну?
Мама работала на военном заводе и высылке не подлежала, а добровольно уезжать из Ленинграда она не хотела. Папина сестра, кстати, тоже могла никуда не уезжать, потому что носила фамилию мужа — Бендерович. Но она не могла бросить пожилую мать и поехала вслед за Шарлоттой Фридриховной, за что поплатилась: после войны ей дали десять лет лагерей «за самовольное оставление места поселения». В школу я пошла в январе 1943 года, когда мне было уже восемь лет. Школа № 239 была тогда общеобразовательной, без всякого физико-математического уклона, которым так знаменита сегодня. И располагалась она в те годы совсем в другом здании — в «Доме со львами», особняке Лобановых-Ростовских на Исааки евской площади. Мы сидели в классе прямо в пальто, в шапках и варежках. Тетрадей не было, и мы учились писать на обороте старых бланков и на полях газет, которые выходили в блокаду регулярно. Как только звучала сирена, предупреждавшая об артобстреле, нас спускали в огромный подвал под зданием школы. Десять лет назад, к моему преды дущему юбилею, обо мне делали телепрограмму, и тогда я зашла со съемочной группой в это здание: нашла свой класс, заглянула в наш бывший огромный актовый зал и даже, как когда-то в детстве, съехала по мраморным перилам лестницы в парадном вестибюле.
После войны вы три года жили в Таллине. Хорошо помните эти годы?
Отлично помню. Мама в 1946 году вышла замуж за морского офицера, которого отправили служить в Эстонию, так мы там и оказались. Училась я в Таллине в русской школе. Ностальгия по этому городу сохранилась у меня на всю жизнь, и всякий раз, когда маячили гастроли туда, я просто рвалась на них. Несколько раз за последние десятилетия была на улице Тоом-Рютли в Вышгороде, где мы когда-то жили, заходила в наш двор. Теперь там смотровая площадка, кафе, а тогда место было довольно запущенным, но все равно очень красивым. Спускалась потом на улицу Лай, к своей школе № 18. Помню потрясающий, сохранившийся еще с довоенных времен магазин марципанов, которые мы, школьники, покупали, едва у нас скапливались какие-то денежки. Гуляли с подружками вдоль крепостных стен, башен Толстая Маргарита и Длинный Герман, запихивали между кирпичей записочки с какими-то пожеланиями. Каждый год мама ездила в Ленинград, отмечалась в паспортном столе, чтобы не потерять нашу комнату на Мойке. Забегая вперед, надо сказать, что Ксения Федоровна так и прожила в этой комнате всю жизнь до самого конца, а я с ней — до своего замужества. В 1948 году так получилось, что мама с моим отчимом расстались, и мы вернулись в Ленинград. Ксения Федоровна работала бухгалтером на канале Грибоедова, недалеко от Львиного мостика, в такой конторе, где театры брали костюмы напрокат. А я снова пошла в ту же 239-ю школу, где сразу оказалась в театральном кружке. У нас там были замечательные педагоги: очень хорошая актриса из БДТ Мария Александровна Призван-Соколова и ее муж, тогда режиссер ТЮЗа, а впоследствии Театра имени Ленсовета Павел Карлович Вейсбрем.
ВАРВАРА Мама рассказывала, что была непростым ребенком, очень хулиганистым, постоянно доставляла какие-то проблемы окружающим. Сегодня мы знаем ее как невероятно доброго, неэгоистичного человека, очень уважающего людей рядом с собой, но подростком мама была непростым. По словам Алисы Бруновны, именно она повлияла на то, что ее мама развелась с отчимом. У нее есть чувство вины перед Ксенией Федоровной: бабушка столько всего пережила, у нее была такая тяжелая, бедная жизнь, она тянула маму одна, работала на трех работах — ей никто не помогал — и при этом сохраняла позитивный настрой. И сегодня мама жалеет о том, что в свое время не смогла дать ей возможность отдохнуть, мир посмотреть, одеться наконец. При бабушкиной жизни материально помочь ей мама не могла, театр особых денег не приносил, а когда появилось кино и определенные доходы, Ксении Федоровны уже не стало. Ни с кем из псковских родственников со стороны бабушки я не была знакома, но мне очень хорошо запомнился уход Ксении Федоровны — наверное, потому, что для ребенка такое впечатление слишком сильное. Бабушка умерла, и на следующий день мне исполнилось три года.
Вы помните свои первые роли в школьном кружке?
Конечно. Мальчиков у нас не было — после войны произошло разделение школ по половому признаку, — и во всех пьесах мне давали мужские роли и характерные. Сыграла Бальзаминова в «Женитьбе Бальзаминова», Леля в «Снегурочке», Феклушу и сумасшедшую барыню в «Грозе». С тех пор так и повелось, что мне доставались на сцене все больше мальчики и старушки. (Смеется.) Уже потом мы стали приглашать на роли в своих спектаклях мальчишек из 210-й школы на Невском проспекте, той самой, на которой сейчас надпись «Граждане! При арт-обстреле эта сторона улицы наиболее опасна».
А с Бруно Артуровичем вы общались в это время?
В школьные годы я бегала на его спектакли в Театр имени Пушкина (Александринский), мы с ним встречались. Потом, когда обсуждалось, идти ли мне в Театральный институт или в Консерваторию, он оплачивал мои занятия музыкой. У меня был хороший голос, и понятно в кого: одна из папиных сестер была певицей, окончила Консерваторию. Я занималась с ней и с ее мужем еще до войны, они же обнаружили у меня абсолютный слух. Помню, что когда я была совсем маленькой, то вставала на табуретку у радио на стене и «дирижировала» карандашиком и операми, и симфониями. Но перед поступлением Бруно Артурович отсоветовал мне музыкальную карьеру, сказал, что с моим маленьким ростом в опере мне делать нечего. И тогда я пошла в Театральный институт. Мой педагог Борис Вольфович Зон был основателем Нового ТЮЗа, у него начинали совсем мальчишками Борис Чирков и Николай Черкасов, но его обвинили в формализме, театр расформировали. А в Театральном институте у Бориса Вольфовича учились Павел Кадочников, Николай Трофимов, Александр Белинский, Зиновий Корогодский, Лев Додин, Зинаида Шарко, Эммануил Виторган.
ВАРВАРА У мамы в юности были разные мечты относительно будущего, но все они были связаны исключительно с творчеством. Ее желанием номер один было стать балериной. Она, конечно, очень подошла бы по своему росту, миниатюрности, но эта карьера не сложилась из-за войны. Все свое детство она участвовала в разных театральных кружках, танцевала, пела, играла в детских спектаклях — математичка в школе закрывала глаза на незнание ею предмета, потому что уже тогда была маминой поклонницей. Возможно, если бы не совет Бруно Артуровича, мама стала бы средней оперной певицей, но он указал ей правильный путь, мама стала поющей драматической актрисой. У меня есть диски с ее записями, на которых у нее такой тоненький, высокий голос, что и узнать невозможно.
Комментарии (0)