В издательстве PERLOV DESIGN CENTER вышел красочный альбом-трехтомник «Иосиф Бродский в Риме». Его автор Юрий Левинг изучил сотни документов, встретился с римскими друзьями и коллегами Иосифа Александровича и побывал во всех важных для него локациях. Первый том издания сделан как путеводитель, второй сопровождается подборкой римских текстов Бродского, третий состоит из архивных писем, расшифровок из ежедневников и не публиковавшихся ранее интервью. Во времена, когда реальные прогулки по Риму невозможны, «Собака.ru» публикует фрагменты из книг — виртуальное путешествие по восьми значимым для поэта местам: от баров до достопримечательностей.
ФЛИГЕЛЬ В САДУ ВИЛЛЫ РИЧАРДСОН
[VIA GIACOMO MEDICI, 11]
Иосиф Бродский занимал маленький флигель в саду виллы Ричардсон во время пребывания в Американской академии в Риме с начала февраля по начало июня 1981 года. В беседе с Соломоном Волковым этот локус он представлял следующим образом: «В Риме я жил четыре месяца как стипендиат Американской академии. У меня был двухэтажный флигель, на отшибе, с огромным садом. Панорама оттуда открывалась совершенно замечательная: справа Рим дохристианский, языческий, то есть Колизей и прочее. Слева христианский — Св. Петр, все эти купола. А в центре — Пантеон».
Следует внести маленькое уточнение: из самого флигеля увидеть описываемую Бродским панораму физически невозможно (дом стоит на боковой улице), но за углом, в нескольких десятках метров, все соответствует процитированному пассажу. Здание XIX столетия на Яникулском холме перешло в собственность Академии по завещанию семейства миллионеров Ричардсонов в 1963 году. В жилой его части обитала семья директора Академии, а в залах проводились торжественные приемы. В первой половине 1980-х годов. виллу Ричардсон сдали в долгосрочную аренду под резиденцию посла США при Ватикане (иностранные представительства, аккредитованные при Святом престоле, ввиду его малой территории находятся вне анклава). Для независимой от поддержки государственных структур Американской академии данный шаг был вызван прежде всего финансовой необходимостью пополнения ежегодного бюджета. В более поздние свои приезды в Рим Бродский останавливался в десяти минутах ходьбы от этого места — на фешенебельной вилле Аурелия.
Живя в двухэтажном флигеле (по-видимому, перестроенном гараже или доме садовника), Бродский мог бы вспоминать о строках из Горация в переводе Пушкина, в которых поэт обращался к товарищу по военной службе, Помпею Вару:
И ныне в Рим ты возвратился,
В мой домик темный и простой.
Садись под сень моих пенатов,
Давайте чаши.
В начале 1980-х годов это был романтичный дворик, заросший кустарником… Теперь, как того требует статус, деревья и кусты в саду виллы Ричардсон подстрижены в форме безупречных конусов и шаров, а вход охраняется вооруженными карабиньерами.
Фасад флигеля обращен к тихой улице Медичи, которая когда-то считалась не вполне благополучной, особенно по ночам, поскольку в силу ее относительной удаленности от более шумной виа Гарибальди здесь, по воспоминаниям стипендиатов прошлых лет, промышляли наркоманы, и парочки уединялись для занятий любовью в припаркованных на узком тротуаре автомобилях (ср. в «Бюсте Тиберия»: «Гвалт, автомобили, / шпана со шприцами в сырых подъездах, / развалины…», 1985). Жившая на вилле Ф. Консагра, дочь директора Академии, утверждает, что Бродский был тихим соседом, и видели его довольно редко. Правда, несколько стипендиатов, занимавших одновременно с Бродским комнаты в здании общежития (оно до сих пор располагается через дорогу напротив), независимо друг от друга рассказывают о том, как не однажды в теплом бархате римских ночей, когда окна не закрывались из-за духоты, их будил незнакомый женский голос, который негромко, но настойчиво взывал с улицы к спящему (или отсутствовавшему дома) русскому поэту.
ПАРК ВИЛЛА БОРГЕЗЕ И ГАЛЕРЕЯ БОРГЕЗЕ
[PIAZZALE DEL MUSEO BORGHESE, 5]
Вилла Боргезе – третий по величине городской парк в Риме, раскинувшийся на восьмидесяти гектарах земли, на территории которого находится знаменитая галерея.
Проект здания галереи с фасадом, прорезанным симметрично расположенными окнами и глубокими нишами для скульптур, набросал сам кардинал Боргезе, но реализовывали его архитекторы Ф. Понцио и Д. Вазанцио в самом начале XVII века.
В августе 1983 года Иосиф Бродский принимает участие в Четвертом международном фестивале поэтов, организованном в рамках фестиваля «Римское лето» на Вилле Боргезе. Засаженные пиниями, кипарисами, платанами и дубами аллеи украшают статуи и барочные фонтаны. Узнаваемый парковый ландшафт Бродский копирует в пьесе «Мрамор», над которой в то время работает: «…на трех стенах камер появляется изображение парка с аллеями, прудом и статуями». Следует ремарка персонажа: «Что это у нас сегодня — Вилла Д’Эсте или Вилла Боргезе?»
По воспоминаниям писательницы Сильвии Ронкей, она и Бродский за короткий срок трижды успели посетить художественное собрание Боргезе и имели обыкновение подолгу гулять по прилегающему парку. Бродский просил: «Ты не могла бы снова отвести меня в Галерею Боргезе?. Иногда, когда мы отдалялись от самого музея, он спрашивал: Мы можем снова вернуться в Галерею — к той самой картине Перуджино?»
В коллекции музея представлено уникальное по охвату собрание скульптурыи живописи итальянского Возрождения (Караваджо, Бернини, Веронезе, Бассано, Рафаэль, Тициан, Беллини и другие). Основу коллекции заложил кардинал Сципионе Боргезе (1576–1633), не жалевший ни средств, ни связей для утоления своей страсти. Имя кардинальской семьи галерея носит по сей день.
В 1902 году муниципалитет Рима выкупил у наследников художественную коллекцию вместе с виллой и парком за десять миллионов лир, и с тех пор они доступны для посещения публикой.
На открытке с репродукцией картины «Охота Дианы» кисти художника Доменикино (Доменико Дзампьери) из фондов галереи Боргезе Кейс Верхейл писал Бродскому: «Милый Иосиф, Мы ездили по твоим следам — сначала Венеция, теперь Рим. <…> Рим по-прежнему медленно распадается — хотя ритм этого процесса, кажется, нарастает» (18 февраля 1975 года).
ДОМ ГОГОЛЯ
[VIA SISTINA, 125]
Памятную мраморную доску на доме Гоголя с портретным барельефом из бронзы, увековечившую пребывание русского писателя в Риме, установили в 1901 году на средства русской общины. Сегодня на первом этаже дома номер 126 расположено небольшое кафе под названием «Гоголь».
На виа Систина друг к другу примыкают здания, в которых проживали польский поэт, прозаик и художник Циприан Норвид (1821–1883) и Николай Гоголь (помечены нечетной нумерацией, соответственно 123 и 125). Бродский, переводивший в свое время поэзию Норвида, отметил близость расположения итальянских квартир двух славянских писателей и периодов их пребывания в Риме:
В Риме на виа Систина бок о бок стоят дома, и на них — мемориальные таблички. На одной написано: здесь с такого-то по такой-то год, при этом годы одни и те же или, может, есть разница в год-два, они почти пересеклись, — здесь жил Норвид, а рядом — рядом жил Николай Гоголь.
На самом деле писатели в Риме все-таки разминулись: Н. В. Гоголь занимал квартиру с 1838 по 1842 год, тогда как Норвид въехал в соседнее здание спустя пять лет и прожил там около года (1847–1848). О творчестве Норвида Бродский был высокого мнения:
Думаю, что вообще одним из самых сильных моих впечатлений был Норвид. Я перевел Норвида на русский. Не так много, шесть-семь стихотворений, правда довольно больших. И, наверное, я не знаю ни на одном языке стихотворения более великого, чем его «Скорбный рапорт, памяти генерала Бема». Я помню это стихотворение наизусть…
ДОМ ДЕ КИРИКО
[PIAZZA DI SPAGNA, 31]
Музей в римской квартире Де Кирико, одного из любимых художников Бродского, открылся осенью 1998 года, к двадцатилетию со дня смерти Джорджио де Кирико (1888–1978). До 1990 года квартиру занимала вдова де Кирико, которую посещал Андрей Тарковский, находившийся в Риме одновременно с поэтом. Помещение в трех верхних этажах дома постройки XVII века на Испанской площади включает в себя жилую площадь и мастерскую, тщательно восстановленную для музейной экспозиции. Здесь художник жил и работал последние три десятилетия своей жизни.
Для Бродского метафизическая живопись Джорджио де Кирико связывалась с психоделическими опытами деформации пространства:
Я могу говорить об этом бесконечно. Меня всегда интересовали художники, подчеркивающие некий вид пространства, некий вид фона. Живопись Кирико необычайно интересна с этой точки зрения из-за особого рода размеров, слишком больших или малых, из-за особого рода замкнутого пространства.
В беседе с немецкими журналистами (не включенной в книгу избранных интервью под редакцией В. Полухиной) Бродский рассуждает об усвоенных им у Кирико уроках:
Есть один художник, которого вы наверняка знаете, и который мне ужасно нравится — это де Кирико. И, как правило, я стараюсь — сознательно или бессознательно — когда я говорю об интерьере или пейзаже, произвести в стихотворении тот же эффект, что и де Kирико. Это означает, что меня интересует идея тела в безлюдном пространстве, тела в абстрактном пространстве, идея проникновения тела в геометрию, понимаете?
СТАТУЯ МАРКА АВРЕЛИЯ
[PIAZZA DEL CAMPIDOGLIO]
Cтатуя Марка Аврелия (около 175 года) четырехметровой высоты — один из немногих конных памятников, дошедших со времен античности в хорошей сохранности. Спасению от переплавки на монеты или на новую скульптуру бронзовый Аврелий обязан счастливой ошибке: в Средние века полагали, что наездник изображает канонизированного церковью первого христианского императора Константина, и лишь в XV веке ватиканский библиотекарь-нумизмат догадался сличить лицо всадника с профилем на древней чеканке. После того как личность императора была установлена, по распоряжению папы Павла III в 1538 году статую поместили на Капитолии; цоколь для нее изваял Микеланджело.
Впервые, как вспоминал Бродский в эссе «Дань Марку Аврелию» (1993), он увидел «этого бронзового всадника через ветровое стекло такси лет двадцать назад — можно сказать, в предыдущем воплощении». Заметим в скобках, что знакомство происходит в некотором роде также посредством «всадника» — итальянского шофера такси, и вдобавок в движении:
Он показал на вершину громадного каскада мраморных ступеней, ведущих в гору, теперь как раз перед нами, и когда машина резко вывернула, чтобы продвинуться на миллиметр в море автомобилей, я на мгновение узрел залитые прожектором пару лошадиных ушей, бородатое лицо и вытянутую руку.
Иосиф Бродский еще застал Марка Аврелия под открытым небом — в 1981 году для защиты от ненастья статую на площади было решено заменить точной копией. Отреставрированный оригинал демонстрируется сейчас неподалеку — в Новом дворце Капитолийского музея.
В 1993 году Бродский написал одно из своих последних английских эссе «Дань Марку Аврелию» («Homage to Marcus Aurelius»). Строго говоря, это предисловие к фотографическому альбому Александра Либермана, который профессионально увлекался фотографией и на протяжении двух десятилетий римских путешествий подробно запечатлевал площадь в разных ракурсах и в разное время суток. Людмила Штерн присутствовала при концептуальном рождении книги, соединившей высокую прозу и фотоискусство. В 1992 году в разгар вечеринки, «стоя у „шампанского“ фонтана, Алекс рассказывал Бродскому об идее своей новой книги»:
Зная, как Иосиф знает и любит древний Рим, Алекс спросил Бродского, не согласится ли он написать для этой книги эссе о Римской Империи и Марке Аврелии. (Я в очередной раз поразилась его деликатности — сопровождалась словами «мне неловко вас беспокоить, я понимаю, как вы заняты, но если вы найдете время…» и т. д.)
Иосиф охотно согласился, и Алекс через несколько дней прислал ему коробку с фотографиями.
Два года спустя, в 1994 году, вышла книга «Campidoglio» — художественный альбом фотографий Александра Либермана, предваряемый блистательным эссе Иосифа Бродского.
Роскошное издание «Кампидолио» — больше, нежели набор безупречно изданных снимков Капитолия — это признание в любви отдельно взятой римской площади и императору-всаднику в самом ее сердце. Что касается эссе Бродского, то, переизданное с тех пор неоднократно, оно зажило как самостоятельное произведение. Между тем Бродский, несомненно, ценил фотографическое обрамление текста и дарил книгу близким друзьям, подписывая ее как один из полноправных соавторов.
Посвящение при этом варьировалось. Петру и Элле Вайль на Рождество в 1994 году:
This man and his horse
Coul
Than putting in use
Two Jews
Иосиф
П. Вайль полагал, что надпись сделана по-английски оттого, что книга издана в США; в его же приблизительном переводе: «Этому человеку и его коню еще повезло, что они дали занятие двум евреям»6. Причина, почему посвящение было сделано на английском языке, скорее всего, другая — ведь Бродский воспользовался домашней заготовкой. Немного ранее он уже вручил экземпляр этой же книги Михаилу Барышникову:
Man and his horse
Couldn’t do worse
Than putting in use
Two Russian Jews.
(В конце 1990-х годов Лосев и Барышников задумали издание дарственных надписей, сочиненных Бродским, но от воплощения этого проекта отказались — вероятно, не в последнюю очередь обнаружив их повторяемость .)
Как афористически выразится Бродский в том же подношении Марку Аврелию, «памятник, в общем и целом, — вертикальная вещь, символический уход от общей горизонтальности существования, антитеза пространственной монотонности».
BAR GIANICOLO
[PIAZZALE AURELIO, 5]
Бар «Джаниколо» находится напротив ворот Святого Панкратия, и в этом уютном кафе собирается местная публика, чтобы обсудить последние новости и выпить эспрессо; на завтрак чаще заказывают горячие панини и свежевыжатый сок из фруктов.
В середине 1980-х годов при баре Джаниколо жил черный кот по имени Нерон, которого Бродский упомянет в интервью L’Espresso. Внутреннее помещение разделено на два закутка, эклектично украшенных в стиле шестидесятых годов. Изображения итальянских кумиров — популярных киноактеров — соседствуют с выцветшими газетными вырезками и панорамными гравюрами-видами Рима с холма Яникул, а портреты полководца Джузеппе Гарибальди — с Мерелин Монро (сказывается непосредственная близость бара к Американской академии, откуда прибывает львиная доля англоговорящих завсегдатаев). Столики кафе выносятся на веранду под тень растительного навеса и расставляются вдоль тротуара на улице через дорогу от массивных ворот с гербом семейства Барберини, описание которого попало в стихотворение Бродского «Пчелы не улетели, всадник не ускакал. В кофейне…» (1989). Благодаря удобному расположению между мемориальным комплексом в честь героя Гарибальди и виллой Дориа-Памфили (с холма Яникул начиналась римская Аврелиева дорога), в баре удобно отдохнуть перед тем, как продолжить пешую прогулку до ворот виллы Аурелия (для посещения туристами эта частная вилла закрыта) и здания академии (виа Анджело Масина, 5), чтобы затем пройти вниз по виа Джакомо Медичи мимо бывшего флигеля Иосифа Бродского, ныне относящегося к ведению американского посольства в Ватикане.
GINO
[VIA DEI FUNARI, 21]
В ресторане «Джино» Иосиф Бродский по приезде в Рим забирал оставляемые там для него хозяйкой соседней квартиры М. Продан ключи во время ее отъезда в частые командировки. В остерии заправляли сам Джино и его жена Патриция (любовно прозванная соседями «ля мамма»): Патриция отвечала за приготовление пищи, ее супруг варил отменный кофе. Порции были большими, но без излишеств, по скромным ценам: ньокки с белыми грибами порчини; паставетчиной; свиные отбивные, тушеные в белом вине; рыба и тоннарелли (типично римский тип квадратных спагетти). С фасада, где раньше находился семейный ресторанчик, название с именем Джино стерли, и тем не менее следы былых букв можно еще различить с близкого расстояния. Похожая участь постигла в 2000 году и «Борджиа», любимое итальянское кафе Бродского в Гринвич-Виллидже в Нью-Йорке.
В написанном в 1995 году стихотворении «На Виа Фунари» есть строки:
…и Джино, где прежде был кофе и я забирал ключи,
закрылся. На месте Джино —
лавочка: в ней торгуют галстуками и носками …
В опубликованном в феврале 1996 года в The New York Review of Books английском автопереводе имя собственное напечатано как Gino и в точности соответствует своему историческому прототипу. Остерия «Джино» на виа Фунари закрылась относительно недавно, а при жизни Бродского она все еще функционировала в доме № 21. Элитная мастерская по пошиву мужских рубашек Bracci (виа деи Фунари, 18) — «лавочка», о которой пишет Бродский, — находится по соседству, с правой стороны от подъезда, где проживала Микела Продан — адресат стихотворения (виа деи Фунари, 16А). По-видимому, небольшое заблуждение Бродского объясняется следующим: до 1990 года вместо швейно-галантерейной лавки ее хозяин, синьор Джанфранко Браччи, владел ювелирной мастерской, но затем решил перепрофилировать бизнес, и с тех пор дело его удачно продолжает сын. Другими словами, поменялась лишь витрина, и в ней по сей день выставлен приблизительно тот же ассортимент, что и воспетый в стихотворении двадцатилетней давности (см. фото здесь и в разделе «Улицы Бродского).
VIA DEI FUNARI
Название улицы Фунари происходит от слова «канат» (лат. funari) — в Средние века здесь располагались мастерские по плетению веревок и канатов.
Стихотворение «На виа Фунари» — один из трех лирических текстов Иосифа Бродского, которые озаглавлены по римской улице или площади, и в каждом случае, как следует из их содержания, для автора существовала глубокая внутренняя эмоциональная привязка к местной топографии. В стихотворении «На виа Фунари» за мнемоническим ореолом вынесенных в название слов проступает образ той, кто на ней жил, — женщины по имени Микела Продан. Окна ее квартиры в доме № 16А выходили прямо на белый травертиновый фасад церкви Святой Катерины (Santa Caterina dei Funari), построенной в 1564 году.
Она же, итальянка Продан, является «подлинной героиней» «Римских элегий» (несмотря на формальный факт посвящения цикла другой, как признался поэт в беседе с Соломоном Волковым). Бродский поделился логикой выставления дедикаций, отвечая на вопрос «о посвящениях женщинам» (Волков: «Возьмем, к примеру, те же самые “Римские элегии” ваши. Каждый раз, когда я их перечитываю, то натыкаюсь на посвящение — “Бенедетте Кравиери”. И это имя стало для меня настолько частью всего цикла, что я стараюсь ее себе вообразить, поскольку никогда ее не видел, ничего о ней не знаю»). Бродский утверждает, что упоминаемый в тексте синий зрачок принадлежит автору, что это — цвет его собственных глаз, тогда как
женский зрачок там — коричневый! Но он принадлежит не Бенедетте Кравери, а совершенно другой девице, Микелине. Ее имя тоже там появляется. А Бенедетте — она, кстати, внучка Бенедетто Кроче — я этот цикл посвятил потому, что она оказалась в Риме как бы моим Вергилием и познакомила с Микелиной. На самом же деле противопоставление синего глаза карему в данном случае есть противопоставление Севера — Югу. Потому что весь цикл — о реакциях северного человека на Юге.
Бродский сам придумал подруге уменьшительно-ласкательное прозвище Микелина — кроме него к ней так не обращался никто. Продан жила на улице Фунари, в юности посещала католическую гимназию Сакре-Кёр для девочек в Тринити де Монте, на вершине Испанской лестницы. Вспоминает ее бывшая одноклассница, познакомившаяся с Продан, когда обеим было по 16 лет:
Микела была необычайно привлекательной и внешне утонченной девушкой, и отличалась от других итальянок нашей гимназии из обеспеченных и буржуазных семей. Она была смешанного происхождения: дед — торговец из югославской Полы (некогда часть Италии), жил в Пекине. Там же, в Китае, родился ее отец, впоследствии взявший в жены шотландку из высшего общества, Сисси (Цецилию) Поллок, будущую мать Микелы.
Отец Микелы оказывал посреднические услуги при продаже предметов китайского искусства музеям Парижа. Девочкой Микелу отправили в Лондон обучаться танцам в Королевской балетной школе, с той ранней поры она усвои- ла легкость и элегантность, присущие классическим балеринам. В 1950-х годах поселилась в Риме. У Микелы не было специального гуманитарного образования, но она всем живо интересовалась, была очень любознательна и глотала какие-то необычные книги — однажды я застала ее читающей Джона Донна, — и это было до того, как она повстречала Иосифа. Еще подростком она подвизалась работать в кинематографе, то был расцвет нашего кино, последовавший на волне успеха итальянского неореализма: Феллини и Антониони были у всех на устах. Микела начинала с должности секретаря-референта у кинопродюсера.
Я упомянула о ее легкости, но не в моральном аспекте, а скорее как у эльфов в сказках — иной раз она попадала в самые эксцентричные переделки, и у нее получалось выходить из них все такой же очаровательной и невинной. При этом Микела отлича лась серьезным прагматическим отношением к жизни — во всяком случае, этика у ней была британская, никак не итальянская. Еще у нее было развито чувство справедливости, и она всюду искала оригинальности — это качество роднило ее с английскими путешественниками, которых тянуло ко всему экзотическому. Так, например, она отправилась работать в Китай только потому, что ее впечатлила идея телевизионного сериала, посвященного Марко Поло. Она обожала эту часть света еще и благодаря отцу. Потом у нее был страстный период увлеченности Тунисом, когда она работала там на международном проекте, на студии, где снимались совместные с американцами постановки. Вот так она «кружилась» по свету.
Она была идеальной парой для дружбы с Иосифом, который тоже по природе своей был путешественником и так же умудрялся быть везде и нигде одновременно. То была сильная, очень сильная дружба, прервавшаяся только со смертью Бродского. Осмелюсь предположить, что между ними был больше, чем любовный роман: настоящие, глубокие отношения. Они понимали друг друга — вечные чужаки, кочующие по свету, обладающие даром обживать незнакомые места как свои собственные.
Комментарии (0)