Как искусствовед Галина Габриэль собрала лучшую коллекцию авторских ювелирных украшений в стране?

Когда Петербург был ювелирной столицей мира?

Как был устроен ювелирный мир Петербурга до революции? Фаберже и пустота?

Петербург — это была столица ювелирного искусства России! Скажу больше: Петербург был в определенном смысле ювелирной столицей мирового масштаба. Специалисты работали здесь высококлассные: Позье и семейство Дювалей, Кехли, Бутц, Ган, Зефтиген. Десятки блистательных ювелиров трудились на фирму Фаберже. А такие гиганты, как фирмы Сазикова, Овчинникова, Рюкерта, развивавшие в том числе и русский стиль! В Петербурге сосредотачивались лучшие иностранные мастера, обслуживающие императорский двор. Москва больше обслуживала купечество, церковь, городское население.

Все у нас знают Фаберже — это хорошо, но, наверное, только специалисты в курсе, что на самом деле ювелирные украшения для императриц, их дочерей, высшего света, большинство коронационных украшений, во всяком случае со второй половины XIX по начало ХХ века, как правило, делались не фирмой Фаберже. Зачастую это фирма «Болин», присутствовавшая на нашем рынке уже с XVIII века. Ушла она из России только в 1918 году. Так вот если положите рядом чеки на украшения работы Фаберже и Болина, работы последнего могут стоить в десятки раз дороже.

Вы все так описываете, что кажется, дореволюционный Петербург можно было увидеть из космоса благодаря блеску изумрудов! А расскажите про запредельную роскошь!

Дипломаты писали, что такого количества бриллиантов и такой роскоши, как в России, они не видели нигде. Достаточно посмотреть завещание, например, Марии Федоровны, жены Павла I, где расписаны ее украшения, чтобы понять объем сокровищ Романовых. Или посмотреть портреты русских императриц с этими волшебными диадемами на головах. А когда придворные дамы входили в бальный зал, то зал весь светился от бриллиантов, так они играли.

Эти роскошные вещи делали разные ювелиры, иностранные, отечественные, и можно вспомнить десятки имен. У жены Николая I Александры Федоровны было более 500 браслетов. А украшения Марии Федоровны, супруги Александра III, — на ее портретах: какие коронные украшения на ней! Коронные украшения —это те, что нельзя продавать, они передаются только по наследству. Например, на свадебную церемонию великой княжне могли дать знаменитые серьги-вишенки с огромными бриллиантами, они, кстати, не вставлялись в мочку уха, а зацеплялись особыми крючками, потому что никакая мочка такого не выдержит! После церемонии их возвращали в алмазную кладовую.

Что же прервало этот полет?

Мы всё умели делать, но нас подкосила революция в самом расцвете. В 1918 году вышел указ о запрещении работать с драгоценными материалами ювелирным мастерам. Только несколько предприятий имели на это право: «Русские самоцветы» и еще несколько. А был ли спрос? Посмотрите на живопись 1920-х годов, много вы там видите девушек в золоте? Все в красных косынках да в кожанках. Вот моя бабушка, когда я ее спрашивала: «Бабуля, ты чего не оставила маме-то украшений? Мне бы что перепало», — она говорила: «Деточка, всё в Торгсине. Надо было детей спасать от голода» (Торгсин — государственная организация в СССР, которая обменивала валютные ценности: золото, драгоценные камни, предметы старины — на еду и предметы быта. — Прим. ред.).

Вы встречали вещи царского уровня в частных петербургских коллекциях?

На весь мир свои ювелирные коллекции афишируют знаменитые актеры и певцы, достаточно вспомнить коллекцию Элизабет Тейлор. У нас же это всегда было по ряду причин совсем закрытым сюжетом. Хотя не только у нас, во всем мире на аукционах чаще всего драгоценности покупаются анонимно. Когда я работала на комбинате декоративно-прикладного искусства, ко мне обратилась скромная такая женщина с просьбой посмотреть одну вещь. Она открыла старинную бархатную коробку — и я ахнула: там лежал фрейлинский бриллиантовый шифр с лентой муаровой. Спрашиваю: «Это откуда у вас?» Говорит: «От мужа-пьяницы, а ему от прабабки досталось, она была фрейлиной. Предлагала в Эрмитаже, там сказали, у них нет таких денег, чтобы эту брошь купить». А это были 1990-е годы. Я говорю: «Спрячьте, спрячьте, даже забудьте! Пусть ваши внуки этим пользуются. Вас просто убьют, если кто-то узнает».

Как искусствовед насобирала целый музей ювелирного искусства

Как так вышло, что у бюджетника из академической среды собралась настолько внушительная (и дорогостоящая!) коллекция ювелирного искусства? 200 экспонатов — это же музей!

Я была студенткой заочного отделения факультета истории искусств в Академии художеств, когда начала работать на комбинате ДПИ, куда меня привел папа, художник по диорамам. Там я познакомилась со многими художниками, среди них были и ювелиры старшего поколения, и молодые ребята. Появилось желание делать выставки авторского ювелирного искусства, и мы их делали. Постепенно стала приобретать какие-то работы, мне их начали дарить. Затем упал железный занавес, мы стали ездить за рубеж, появилась возможность покупать ювелирные вещи там.

Предложили преподавать в Америке: читала лекции ювелирам и модельерам по русскому искусству в FIT в Нью-Йорке и в RIT в Рочестере. Там тоже мне студенты иногда дарили милые ювелирные подарочки. Так моя коллекция и прирастала. Теперь я довольно много покупаю вещей, иногда — если честно — чтобы поддержать ювелиров. Не все художники являются хорошими бизнесменами, иногда необходимо им помочь.

А бывает, что украшения попадают в вашу коллекцию странным образом и из странных мест?

В моей коллекции в основном петербургские художники, хотя есть и работы москвичей, ювелиров из Новосибирска и Екатеринбурга, работы зарубежных мастеров. Почему больше всего петербургских ювелиров? Потому что я в этой среде росла, была с ними знакома, наконец, хотела запечатлеть в своей коллекции уходящую натуру. Одна из самых ранних — работа 1960-х годов замечательного художника Юты Паас-Александровой. Недавно я получила эту вещь в дар от художника Анны Терещенковой. Паас-Александрова — это основатель нашей авторской петербургской ювелирной школы. И, как ни печально, эти экземпляры Анечка нашла и выкупила в какой-то лавочке антикварной, куда их сдает ее сын, а музеи наши этим не интересуются. Теперь у меня есть две вещи Юты Паас-Александровой. Есть работы других старейшин петербургского ювелирного искусства, таких как Рэм Харитонов, Виктор Горин. Имеется и несколько работ блистательных художников Геннадия и Натальи Быковых, много сделавших для развития авторского ювелирного искусства в нашем городе. Я не собираю тиражные работы, мои вещи исключительно авторские. За каждой работой стоит художник, какие-то воспоминания, живые лица, ситуации, поэтому они мне очень в этом плане ценны и дороги.

Про водочку, картошечку и котлетки (по 7 копеек!)

Расскажите про самые ценные — и вещи, и воспоминания!

Лет 15 назад в Петербург приехала группа американских художников, я им делала выставку в одной из наших галерей. И я ювелирам говорю: «Ребята, вы такие замечательные, какие у вас работы!» А они в ответ: «Да мы-то что, вот на этого посмотри дяденьку. Это мировая величина». Скромный такой, с виду простоватый, всё о своей жене, Ханне, заботился. А это была легенда — Бернд Мюнштайнер, который еще в 1960-х годах в Германии первым предложил абсолютно инновационную схему огранки камня: обычно камень гранится с лицевой стороны, а у него — с обратной, и получался фантастический эффект, когда огранка видна сквозь прозрачный камень. Только сейчас многие ювелиры в мире освоили этот прием, а он предложил его еще в середине XX века! Мы как-то сдружились невероятно, и Бернд пригласил меня в жюри Международного конкурса ювелирного искусства и цветного камня в немецкий Идар-Оберштайн, мировую мекку ювелирного и камнерезного искусства. В это жюри обычно приглашают только один раз за всю жизнь, и там сидят пять самых известных художников, но меня-то, видимо, по знакомству туда вставили. Это был потрясающий опыт: я судила конкурс с самым известным в мире огранщиком бриллиантов Габриэлем Толковским, правнуком того самого Толковского, который в 1919 году математически рассчитал идеальную огранку бриллианта.

Удалось ли добыть работы Бернда Мюнштайнера в коллекцию?

Возвращаясь к Бернду: он сделал в местную приходскую лютеранскую церковь XII века потрясающие витражи из камня. Это тончайший нарезанный агат, и солнце сквозь этот камень просвечивает. А в церкви на престоле лежит огромный крест, вырезанный из аметиста, и церковь эта никогда не закрывается. Однажды у Бернда обокрали мастерскую. Он мне написал: «Они мои камни из этих украшений не смогут продать, настолько они узнаваемые». Так и вышло: камни вынули, разбили, металл переплавили. У меня несколько вещей от семейства Мюнштайнеров, и всегда, когда надеваю эти работы, я вспоминаю Бернда, его жену, Ханну, детей, тоже известных ювелиров.

Каждое украшение для вас — это еще и история ювелира, который его создал?

Я очень люблю вещи Анны Фаныгиной, у меня есть несколько ее работ, в том числе брошь «Венеция». И каждый раз, когда я смотрю на эту вещь, Анечка встает перед глазами, красавица, рождается ощущение дежавю, ностальгия по Венеции. Она умница, замечательный художник.

Очень ценю работы Рэма Харитонова, который уже ушел из жизни. У меня несколько его работ, в основном кольца с античной тематикой, и за каждым — история: как он их делал, как я их теряла. Он все время звал меня: «Галонька, приходите на котлетки». Эти котлетки по 7 копеек, которые он покупал и жарил нам, — вкуснее ничего в жизни не было.

Или вот у меня есть кольцо замечательное, которое мне подарил Владимир Долбин, и я это кольцо почти не снимаю. Художнику уже 81 год, а сделал он эту вещь замечательного дизайна буквально где-то полгода назад. Такой трудяга, который, когда идешь к нему по делу в мастерскую, всегда нажарит бифштексов с картошечкой, водочки охладит. Это все очень трогательно.

А работы молодых ювелиров попадают в вашу коллекцию?

Много работ среднего поколения петербургских ювелиров — Ани Терещенковой, Олега Тихомирова, Натальи и Татьяны Тарасовых, Оксаны Наумовой. Они все талантливые художники, разные в мышлении, средствах выражения. Это на сегодня, пожалуй, творческое ядро петербургского ювелирного искусства. Особенно много работ Ани Терещенковой — очень теплые, радостные. Есть вещи мастеров из следующего поколения — Юры Былкова, Маши Мамкаевой, которые представляют в том числе такие актуальные направления в ювелирном искусстве, как ресайклинг, апсайклинг. А вообще мне очень приятно, что сейчас художники уже стали дарить вещи даже не лично мне, а в мою коллекцию.

При этом у меня практически нет украшений из драгоценных материалов. Они могут быть из серебра, латуни, пластика, из чего угодно, но из золота почти ничего нет. У меня нет вещей с бриллиантами, вернее есть один бриллиантик крохотный, который вставлен в подвес с галькой — украшение Володи Шестакова, еще одного замечательного петербургского ювелира. Потому что при всей моей любви к камням у меня к ним не материальное отношение, а просто я ими любуюсь.

Про украшения из льда, бумаги и мышей! И как на современное ювелирное искусство влияют проблемы экологии?

Когда авторское ювелирное украшение вдруг стало возможным делать из гальки? Из дерева? Из бумаги?

Вообще авторское ювелирное искусство зарождается в мире на рубеже 1950–1960-х годов. Но сначала ювелиры экспериментировали с традиционными материалами, а в 1970-е годы появляется интерес к этнике, а в этнических украшениях всегда использовались дерево, ткани и другие нетрадиционные материалы. Тогда, вслед за десятилетием чистого дизайна 1960-х годов (это блистательное десятилетие, когда вырабатывались такие концептуально дизайнерские вещи, по-новому осмыслялись золото, серебро) появился интерес, например, к Индии. И если в 1960-е все увлекались космосом и синтетикой, то в 1970-е годы все поехали в индийские ашрамы. Появилась другая одежда, другие украшения. И вот тогда впервые в авторском творчестве стали применяться нетрадиционные материалы. Плюс помним про местные реалии: отечественный ювелир не мог работать с драгоценными металлами. Золото нельзя, серебро нельзя, шел вынужденный поиск других материалов.

Schiaparelli на последней кутюрной неделе показали чучелообразные броши метровой величины. Украшения оверсайз есть в коллекциях Bottega Veneta, Chanel, Loewe. Откуда эта гигантомания?

Украшения постепенно стали укрупняться, завоевывать пространство. Почему? Потому что появились ювелирные выставки. И маленькая ювелирная вещь проигрывала в этом пространстве — это сегодня мы уже по-другому научились смотреть на ювелирное искусство, а тогда авторские украшения росли в масштабах, чтобы привлечь к себе внимание в галереях. Музеи стали закупать эти вещи. И художники всё больше и больше начинают самовыражаться. Пик этой тенденции был в 80-е годы. Это было очень богатое, брутальное десятилетие. Вспомните эту моду невероятную: с огромными плечами! Во всех украшениях (и в брендовых, и в кутюрных!) тенденция шла на увеличение, на использование ярких материалов, и в авторском ювелирном искусстве проводились самые острые эксперименты, когда украшение рассматривалось как театр. Оно могло быть до двух метров величиной. Ну или, например, такой ювелир- провокатор, как Тед Нотен, который творил невероятные вещи, запаивал мышек и игуан в пластиковые сумочки, украшал чучела драгоценными камнями. Таких примеров множество. Это желание доказать, что не драгоценный камень — самое дорогое в украшении, а идея художника.

Сейчас самое время вспомнить JAR!

Да, вспомним работы фирмы JAR — Жоэля Розенталя, который сменил идею брутальности, представленную главным брендом 1980-х — Bulgari. На этом фоне вдруг появился JAR — с нежными, хрупкими работами, где возникли необычные материалы: дерево, алюминий, титан и так далее. Его называли Фаберже XX века. Он повернул ювелирный мир к природе, теме, которая была почти забыта тогда в этом виде искусства.

А в 1990-е все как-то успокаивается. Ювелиры начинают возвращаться к объемам человеческого тела. В 1980-е годы они в своих экспериментах во многом забыли об этом. Украшения были настолько самодостаточны, что человек в них уже почти не присутствовал. 1990-е годы более спокойные в этом плане, ушла острота экспериментов с формой, материалами. А потом наступила эпоха постмодернизма, который позволил играть со стилями, смыслами, с такими понятиями, как «роскошь», «драгоценность». Сегодня довольно сложно определить контекст современного авторского ювелирного искусства. Границы представлений в этом виде творчества в последние десятилетия раздвинулись необычайно, четкие критерии оценок не определены, и каждый ювелир решает эту задачу в контексте своих представлений. Поэтому, как и все современное искусство, ювелирное так же часто требует объяснения, развернутых аннотаций. Сегодня сюда примешиваются феминистские, экологические и прочие концепции, достаточно вспомнить работы британского дизайнера Наоми Филмер, которая, например, предлагает делать украшения из льда и шоколада.

Галина Николаевна раздает стиль!

Вы гениально носите авторские украшения, научите!

Да ну что вы! Для меня ювелирная вещь — это, конечно, не только дополнение к моему костюму. Каждая вещь привлекает какими-то моими внутренними эмоциональными ощущениями от нее, может вызывать ностальгические настроения. Я ношу украшения, не то чтобы выбирая их под цвет моего платья, а прежде всего по своему эмоциональному состоянию, настроению. Есть в этой игре, конечно, свои правила. Очень удобно иметь преимущественно черный или белый гардероб. У меня 80 % — это черные вещи. Почему? Во-первых, украшения смотрятся на черном идеально, во-вторых, мне по утрам особенно некогда размышлять, что к чему прицепить. А на черном всегда все выглядит эффектно. Ну и, конечно, аксессуары — шарфиков у меня примерно столько же, сколько ювелирных украшений. А остальное уж как получится. Порой больше ничего и не надо.

Включаем режим энциклопедии: Л — Ленинградская ювелирная школа

А есть петербургская школа ювелирного искусства? Или это просто хронология поколенческих профессиональных комьюнити?

Возрождение ювелирного искусства в Петербурге начинается на рубеже 1950–1960-х годов, когда строятся крупные предприятия, когда на «Русские самоцветы», например, приходят первые профессиональные художники: Паас-Александрова, Поволоцкая, Харитонов, Алексеева, Пахомов. И в тиражной продукции тех лет есть прекрасные вещи, созданные ими. А потом у людей появилось больше денег! И значит, предприятия должны их взять у народа, жаждущего украшений. Производственные планы растут, и они начинают выпускать эти ужасные кольца, серьги из дешевого золота с искусственными камнями. Куда деться бедному художнику, как реализовать свой творческий потенциал? Вот он и начинает работать над авторскими вещами, используя чаще всего недорогие материалы — латунь, например. И при этом они все равно используют драгметаллы, потому что как минимум пайку делают с серебром. В итоге все были немножко под надзором ОБХСС, так и работали. Серебро давали по особому распоряжению Союза художников только для выставок и по договору. А потом все это рухнуло в перестройку: тут уже кто выплыл, тот выплыл, кто нет, тот утонул. Но зато предприимчивые выныривают, создают первые ювелирные фирмы: Ананов появляется, Помельников, вот они уже начинают работать с драгоценными материалами.

Как и с какого момента комьюнити становится школой?

Я считаю, что говорить «Ленинградская ювелирная школа», наверное, можно, начиная с Паас-Александровой, если мы рассуждаем об авторском ювелирном искусстве. Мне кажется, первое поколение: Вера Поволоцкая, Рэм Харитонов, Юта Паас-Александрова, — именно они заложили основы школы, хотя все они очень разные в своем творчестве. Юта Паас-Александрова шла всегда от конкретного мотива, идеи, но шла к образному решению. Вера Поволоцкая, наоборот, работала с абстрактными формами. В работах Рэма Харитонова доминировало скульптурное начало. Тем не менее в их работах была общность — какая-то внутренняя культура, петербургское влияние, обязательное профессиональное мастерство. Вот и молодые наши ювелиры — Ира Латкина или Юра Былков, Цагана Бадаева и Маша Мамкаева — совсем разные. Это хорошо, потому что иногда при взгляде на работы учеников одной ювелирной школы (а я много работаю на конкурсах!) я вижу, как участники порой становятся примерно правильно одинаковыми. Если человек талантливый, он это перепрыгивает и начинает дальше развиваться, отделяться от так называемой школы, выходить в иные пространства.

При этом петербуржцев можно на глаз отличить от москвичей?

В Москве, например, был Феликс Кузнецов, он просто гениальный. И в Москве всегда было больше авангардных конструктивистских работ. Мы же немножко больше консерваторы, в Петербурге. Возможно, это связано и с тем, что в ювелирное дело в Москве тогда, в 1970-х, пришли инженеры-конструкторы. Они взяли немыслимые материалы из космической промышленности, металлы, которые вообще непонятно как обрабатывали. И делали невероятные вещи в это время! Мы в Петербурге больше всегда шли от образного начала, природных мотивов, на нас сильно повлиял модерн.

А в Ленинграде все ювелиры были ювелирами?

Юта Иоханнесовна получила образование в Таллине, переехала и жила всю жизнь здесь. Она была единственный художник с ювелирным образованием и, по счастью, стала ­главным художником «Русских ­самоцветов». Харитонов, Поволоцкая, Алексеева и все, кто ­пришел первыми на заводы, были дизайнерами или скульпторами из «Мухи», они не были профессиональными ювелирами, так как не было ювелирного высшего образования в Петербурге. Они делали эскизы, которые воплощались в жизнь исполнителями. Это потом они уже смогли работать в материале самостоятельно. А вы думаете, JAR или Лалик паяли металлы или гранили камни? Нет, их идеи воплощали мастера высшего порядка. Обидно, что пропали практически все архивы с эскизами художников «Русских самоцветов». Кое-какие вещи закупали музеи, больше всего работ сохранилось в московском Музее декоративно-прикладного искусства, но там их почти не выставляют. Покупали региональные музеи: в Красноярске, Мурманске. Буквально несколько авторских работ теперь есть в Эрмитаже и Русском музее.

В кого из петербургских мастеров стоит инвестировать прямо сейчас?

Скажите, кто сейчас главные ювелиры в мире? За кем следить?

Последнее время очень интересно работают ювелиры с Востока — из Гонконга, в первую очередь. Они делают потрясающие вещи! Когда смотришь на продукцию европейских фирм — да, высокое качество, материалы, да, интересно, но редко что‑то поразительное встречается. А на Востоке работают иногда даже с перебором, но так красиво! Я-то больше минимализм люблю, но тут не могу сдержать восхищения! Cindy Chao — моя любимица, уникальный скульптурный дизайн, тончайшая работа с цветом, Carnet by Michel Ong — лаконичный, но женственный дизайн, фантастические технологии, Austy Lee — избыточная восточная роскошь, интереснейшая символика, невероятное разнообразие материалов. Hemmerle — моя любимая немецкая фирма, работают очень интересно, используют необычные материалы и технологии, из англичан очень ценю Glenn Spiro. Конечно, есть и другие значимые имена.

То, что сейчас делают ювелиры из Петербурга, актуально смотрится в мировом контексте?

Абсолютно уместно! У нас очень много талантливых ювелиров! Наши ребята получают призы на самых престижных мировых конкурсах. Тарасовы в Гонконге, например, получили главный приз за авторские украшения, сделанные из бумаги, но в очень сложной технике. Мы ни в коей мере не отстаем, но в лучших работах, разумеется. Иногда, когда ко мне приходят молодые художники и показывают какие‑­нибудь современные украшения, например, из титана, считая, что это прямо они первооткрыватели или Уоллес Чан, а я им показываю вещи 1970‑х годов, блистательно выполненные из титана в сложнейших технологиях обработки этого материала — их делал в Ленинграде Виктор Горин.

Фото: Надежда Дискант