Сергей Бондарев: «Русская мода дала такую школу выживания, что арт-рынок теперь не кажется крепким орешком»

искусство

Не останавливая работу над собственным брендом Bondarev, модельер занялся живописью — и сразу же прогремел с персональной выставкой «Мда…» в музее современного искусства «Эрарта». Его работы отправились в серьезные частные собрания за рубежом, а красные башмачки и эпическое меховое произведение «Пушок» стали фоном для лукбука летней коллекции. Нарисованные дизайнером коты Капитон и Букля украшают свитшоты и рубашки: арт плюс фэшн торжествует. Что уж скрывать, Сергей мог бы стать и писателем. По крайней мере о себе он блестяще написал сам.

Все время эти вопросы: «Художник Бондарев или дизайнер? Если художник, причем тут мода? А если дизайнер, то почему он устраивает выставки?». От­вет: обучаясь живописи тринадцать лет (четыре года в художественной школе, четыре года в худ­ училище, пять лет в архитектурной академии), я почему-то в итоге захотел быть дизайнером. И добил­ся немалых успехов на ниве (и на Неве) дизайна одеж­ды. Но спустя десять лет решил вернуться к истокам ине прятать больше свои картины в мастерской.

Художники, которые для меня ценны и на которых я ориентируюсь, не только писали картины. Они старались преобразить весь мир вокруг себя, делали мозаики на зданиях, плафоны в театрах, посуду, ювелирку, ткани, скульптуры — когда есть что сказать, хочется это сделать всеми доступными способами. В идеале я бы создавал целые интерьеры, где каждая деталь моих рук дело. Не доверяю художникам, которые всю жизнь ра­ботают в технике «газета, шариковая ручка» или ищут искусство там, где его нет. Бэкон, например, был дизайнером интерьеров, до того как стать художником. Интересно смотреть на человеческую трансформацию, а не на монотонные зарисовки в одном стиле в течение десятилетий. Иногда полез­но на время освободить эту «поставленную» руку и «почиркаться». Мне понадобилось десять лет, что­ бы рука отдохнула от штудий, этюдов, пленэров и просмотров. Думаю, это все на пользу: за эти десять лет без живописи я сформировался как художник с определенным взглядом на красоту и теперь мне есть что рассказать. И я не стесняюсь того, что я ди­зайнер. Короче говоря, те, кто думает, что художник не может быть дизайнером одежды или продавцом помидоров,— дураки, вон из искусства! )))

Мне никогда не нравится то, что я создаю. Лишь в редких случаях собственные работы вызывают у меня радость. Был бы я не такой бережливый, жег бы их к чертовой матери в печи и смеялся демоническим смехом. Но проходит год-два, и я уже не могу расстаться с картинами. Мне кажется, пролетит еще десять-двадцать лет и я начну выкупать их обратно у коллекционеров. Работы «созревают», а возможно, причина в том, что они — это такие «ловушки для эмоций». Эмоция — ответная реакция, которая возникает у взглянувшего на них человека сама собой и которую впитывает холст. Когда работа годик повисит в галерее или просто в общественном месте, она приезжает ко мне настолько заряженной, что практически бьет током, ее аура переливается всеми цветами бензиновых разводов или мыльного пузыря, как мои пайеточные панно. Думаю, через много лет зарядом одной картины можно будет освещать небольшую галерею, ха-ха.

Мое искусство не социально, не актуально, не политизировано, как и я сам. Я вообще плохо представляю, что происходит в стране, в которой я живу. В городе стараюсь обитать только в центре, может, именно поэтому мое искусство пока такое жизнерадостное и блестящее. Я как могу ограждаю себя от новостей, охов-вздохов, ничего не жду от этого общества и этого места, в котором живу. У меня отдельный микромир, который я сам себе создаю, и выглядит он так, каким вы видите его на моих работах. В последнее время уменьшаю общение с людьми и участие в массовых мероприятиях, продолжаю создавать для себя теплицу, где мне комфортно, где я смогу цвести и приносить плоды без вредного воздействия окружающей среды.

Если классифицировать и стараться подтащить мою живопись к определениям стилей и направлений, то я бы назвал ее новым импрессионизмом, выросшим на моем театральном детстве, фриковской юности, модно-дизайнерских замашках последнего десятилетия. Импрессионизм потому, что в недавних моих работах начинает выкристаллизовываться идея сиюминутности — так мгновение может превратиться в эпохальное полотно, впечатление от фразы или поступка может перерасти в целую серию, а набросок, нарисованный на бумажке за пять секунд, можно мучительно, несколько месяцев, вручную вышивать пайетками. Любое мгновение жизни ценно. Я не стремлюсь следовать моде современных художников, которые норовят перегнать друг друга в концептуализме, выставляют огурец на палке или рассыпают повсюду мусор. Я не боюсь того, что арт-общественность посчитает мои техники и сюжеты недостаточно инновационными. К общественности у меня уже сложилось определенное отношение. Главной оценкой для меня является мое личное мнение, а важным показателем — то, что коллекционеры с чудесными собраниями живописи желают видеть в них и мои работы.

На своем опыте дизайнера я знал, что в России нет моды, нет индустрии, нет производств, поддержки. Когда я решил серьезно взяться за искусство и пришел со своими картинами в галерею, первое, что я услышал: нормального арт-рынка в России нет, покупать некому, смотреть некому, кураторов не найти. Можно долго вздыхать по этому поводу, а можно самому быть себе и куратором, и критиком, и агентом. Через год после моего камингаута в качестве художника обо мне уже пишет Artsy.net; в Австралии, Америке и Франции хотят выставлять мои работы, а значит, я чего-то стою. Русская мода дала такую школу выживания, что арт-рынок теперь не кажется крепким орешком.

Во многом вернуться к искусству меня подтолкнул переезд в Петербург. Единственное, что меня удивляет в городе, где каждый второй творец и художник, это то, что галереи современного искусства можно пересчитать по пальцам одной руки, как и художников, которые могут выставить что-то, на что интересно посмотреть. Галереи либо имеют «кухонный» характер, либо несут в себе какое-то эхо из 1990-х. Открылся Главный штаб, алиллуйя! Но кто из русских современных «молодых» там представлен? «Манифеста» показала истинное лицо контемпорари арт России — каждый, кто увидел это лицо из ватмана и коричневой гуаши, думаю, все понял. Именно поэтому я за фан в искусстве — хорошее настроение, это самое главное, тем более в нашей серой действительности.

Я люблю Петербург и петербуржцев, но мое искусство очень русское и очень непетербургское. Здесь все любят мрак, депрессивные сюжеты, академичность — это не плохо и даже логично. Мои же работы — прямая противоположность всему этому, я как могу извожу из себя академическую школу. Как русские женщины, которые на завтрак выходят на каблуках и при вечернем макияже, а на родительское собрание в школу надевают всю коллекцию бриллиантов, так и я хочу все свои работы засыпать блестками, использовать все цвета краски, которые у меня есть, расшить все пайетками и нарисовать румяна до ушей всем своим героям. Чем больше искусственного, тем лучше — тем больше напряжения. И в этом моя сила. Четко чувствовать ту грань, за которую заступать нельзя, чтоб не скатиться в эту безвкусную действительность, — тоже искусство. Но мое творчество все-таки по-петербургски помпезно, некоторые картины отлично смотрелись бы в тронном зале Эрмитажа. Как и я сам в белых колготах и туфлях с пряжками.

Фото: Артем Усачев
Стиль: Вадим Ксенодохов
Визаж: Анна Красненкова

Благодарим за помощь в организации съемок Санкт-Петербургский государственный университет