Знакомьтесь, актер Федор Гамалея — прапраправнук ученого, победившего холеру, чуму, тиф, а его последователи — ковид!

Как прапрапрадедушка Федора совершил революцию в эпидемиологии и победил в России чуму, холеру и тиф

Напомню, как мы познакомились. На ве­черинке в Доме Радио я от удивления спросила: «Извините, вы такой краси­вый, а как вас зовут?» — «Федор Гама­лея». «Звучит как институт!» — «Так и есть, Николай Федорович — мой прапрапрадед». На секун­дочку, имя Николая Гамалея носит Центральный институт эпидемиологии и микробиоло­гии в Москве, создавший вак­цину от ковида. На тебя не да­вит величие фамилии?

Я знал, что будет этот вопрос.

Я догадывалась, что не буду оригинальна.

Истории про моих родственников звучат как легенды. И не толь­ко о прапрапрадедушке. Но осознание того, что все они были ре­альными людьми, то придавало мне сил, то наоборот. В детстве я легендарности предков отчета особо не отдавал, но когда мама приходила со мной к врачам, те спрашивали, имеем ли мы какое-то отноше­ние к Николаю Федоровичу. Услышав ответ, они даже привставали и говорили, какая честь для них соприкоснуться с потомками Гамалея, основавшего русскую микробиологию.

Требую подробностей про этого вели­кого человека!

Николай Федорович родился в Одессе в 1859 году. Учился сначала в Новороссийском университете, а затем закончил Петербургскую военную академию. Одним из первых в Российской империи он начал развивать отече­ственную бактериологию, и в 1885 году на конкурсной основе его избрали для командировки в Париж к Луи Пастеру (химику и микробио­логу, открывшему пастеризацию, изобретате­лю вакцин от холеры и бешенства. — Прим. ред.). Там Николай Федорович изучал бешен­ство и даже привез с собой укушенного му­жика из Смоленска, потому что французский ученый отказывался давать разрешение на соз­дание прививочных станций в других странах. По мнению Пастера, новый метод мог бы быть неправильно применен, а потому дискредити­рован. Но Николаю Федоровичу все-таки уда­лось переубедить ученого и открыть в Одессе вторую в мире после Парижа станцию приви­вок от бешенства. Первые экспериментальные прививки от холеры, чумы, тифа и даже тубер­кулеза Гамалея ставил себе и супруге, что было признано врачебным сообществом как абсо­лютный героизм.

Николай Федорович ведь потом еще вернулся в Петербург?

Да, в 1912 году прапрапрадед переехал в Пе­тербург руководить оспопрививательным институтом, а в 1918 году по его инициати­ве сначала в Петрограде, а потом и по всей стране декретом Ленина была проведена пер­вая всеобщая вакцинация — что было действительно революционно. Это Николай Фе­дорович научил всех мыть руки: внедрение в рабоче-крестьянские массы знания о том, что эпидемии напрямую связаны с гигие­ной, — заслуга его мощной просветитель­ской деятельности. По сути, как гигиенист, Гамалея стал одним из основателей систе­мы здравоохранения СССР. Репрессии не коснулись Николая Федоровича в том чис­ле потому, что власть уважала его решение не покидать страну, хотя для этого были все возможности и высокое положение в миро­вой науке. В 1930-м прапрапрадедушку пе­ревели в Москву для работы в Центральном бактериологическом институте — сегод­ня этот Национальный исследовательский центр эпидемиологии и микробиологии но­сит его имя. К тому же Николай Федоро­вич обладал очень редким званием почетно­го академика Академии наук СССР, к нему были представлены всего три человека, од­ним из которых был Иосиф Сталин. Конечно, когда я слышал такие истории, то чувствовал необходимость соответствовать, иногда — свою особость. Но это был не снобизм маль­чика из московской привилегированной се­мьи. Мы со старшим братом Даниилом росли в скромной трехкомнатной квартире в Пресненском районе.

Скромная трехкомнатная кварти­ра в центре Москвы... Какой уж тут снобизм!

Ну, я имею в виду, что серебряная ложка во рту с инициалами у меня, конечно, была на­стоящая, в буквальном смысле. Мне подарил ее крестный Борис Трофимов (один из осно­вателей московской Высшей академической школы графического дизайна, соавтор пикто­грамм к Олимпиаде-1980. — Прим. ред.). Но вот то, что многие понимают под этой фра­зой, к моей семье не относилось. Серьезно, квартира была небольшой и первые четыре года мы жили там впятером: бабушка Генри­етта Николаевна, с которой я по утрам делал гимнастику, папа, мама и брат. В 1990-х было непростое время для всех, помню, мы даже сдавали комнаты знакомым иностранцам, что имело и свои бонусы в виде модной одежды и заграничных вкусностей. А вот детство на­шего отца, Василия Александровича Радлова, прошло в двухэтажной квартире на Таганке, где был продуктовый лифт, на котором под­нимали блюда из кухни в столовую. Но я об этом только рассказы слышал.

Ты упомянул про особость — о чем это для тебя?

Я ощущал ее так, что за моей спиной всегда есть надежные фигуры или ангел-хранитель. Возможно, так я понимал силу своего рода. Когда осознаешь, что проблема кажется слож­ной только в данный момент времени и из этой точки восприятия, но все обязательно разрешится наилучшим для меня образом. Это доверие простран­ству я хотел бы передать и сво­им детям, их у меня к 34 годам двое: Лаврентий и Лиза, им уже четырнадцать и одиннадцать лет. Конечно, я не сразу к этому при­шел. Были у меня и знатные каче­ли: то я верил, что делаю все луч­ше всех, даже если результат был посредственный, то мне казалось, что я безнадежен — особенно ког­да бюст прапрапрадеда смотрел на меня с полки. В юности я был тем еще максималистом. Наблю­даю сейчас такой же максима­лизм у Лаврентия и думаю: быть тинейджером — очень непросто! Иногда я советуюсь с мамой, и она такая: «Да-да-да, а ты себя вспомни!»

И что же ты вспоминаешь?

Что характер и у меня был, прямо скажем, не подарок. Помню, как бабушка Генриет­та Николаевна как бы невзначай познакомила меня с деканом ВГИКа, когда мне нужно было поступать в институт. Вся моя семья так или иначе вращалась в актерской среде. Бабушка в свое время даже помогала режиссеру Миха­илу Ароновичу Литовчину создавать ГИТР — Гуманитарный институт телевидения и ра­диовещания, а потом работала в Музее кино. Мама, Ксения Юльевна, мечтала стать актри­сой, но закончила факультет театроведения и была в ГИТРе проректором по творчеству. При этом я тогда был абсолютно убежден, что режиссер — не профессия, и поступил в Пле­хановскую академию на маркетолога. Уже в процессе понял, что учусь там, где мне во­обще не интересно, но из принципа факультет окончил. Теперь, снимаясь в кино, я понимаю, как бы мне пригодилось вгиковское образо­вание. Но тогда меня было не переубедить: если уж решил, что буду маркетологом, зна­чит, доведу дело до диплома. Тут вспоминает­ся семейная история про нашу фамилию, ко­торая не склоняется. За год до смерти Николая Федоровича, ему тогда было 89 лет, с трибу­ны какого-то совета его чествовали за заслуги и вещали: «...академика Гамалею... Благодар­ны Гамалее...» — и так далее. Он сидел-сидел, а потом тихонечко сказал: «Спасибо большое. Вы знаете, я уже, конечно, не мужчина, но вот женщиной точно никогда не буду». Ну вот и я в свои 19 лет решил по-своему воплотить в жизнь этот принцип.

Из модельного бизнеса в киноиндустрию: не так легко, как кажется

Сейчас режиссеры часто говорят, что снимать непрофессиональных актеров интереснее, к ним не пристало амплуа, и от этого они более пластичные.

Я учился на актерских курсах, где, кроме меня (на тот момент с одной ролью и несколь­кими эпизодами в портфолио), остальные со­рок человек с профобразованием уже либо служили в театрах, либо активно снимались в кино. Честно, мне было страшновато выхо­дить с ними на сцену. Но я вышел. То, что пу­гает, может стать ресурсом.

Что дает вуз актеру? Возможность полу­чить все инструменты, которые существу­ют, и взять те, которые подходят именно тебе. Мне же приходится самому искать их бук­вально на ощупь. Я десять лет работал моде­лью, но там совсем другой подход. Я обожал съемки и максимально ответ­ственно к ним относился. До­статочно хорошо изучил и себя, и особенности процесса: мы мог­ли сделать отличную съемку бук­вально за полчаса. Мне было важ­но не только хорошо выглядеть, но и нести определенную энер­гию — для меня это нераздель­ные вещи. Я видел в этом особый смысл — отдавать людям свой свет, и трудился над тем, чтобы его генерировать в себе. Или от­ражать, если быть точнее. В кино, конечно, все по-другому.

Почему? Кино требует больше ресурса?

Кино — это практически всегда долгий процесс и часто неэколо­гичный по отношению к себе, своему физи­ческому и ментальному здоровью. Съемоч­ный день закончился, а ты как подключился к своему персонажу, так с ним и остался. С опытом я стал понемногу закрываться, по­тому что тяжело чувствовать то, что тебе не нужно, все время эмпатировать.

Мне рассказывали, как Олег Табаков, стоя в слезах на сцене, мог отвернуться от зала, хитро подмигнуть своим коллегам и, повер­нувшись обратно, продолжить рыдать. Выс­ший пилотаж, когда ты умеешь так управлять собой. Мне это пока кажется недостижимым, но очень интересным. Ведь самое крутое, ког­да недостижимое в итоге становится твоим инструментом. Поначалу мне приходилось максимально погружаться в своего героя, до­рисовывать из себя: почувствовать, как герой сопряжен со мной, с моим детством, с моей жизнью. Поиск, сбор разных деталей — и не­понятно, что из этого сработает. Это дико из­матывало не только меня, но и моих близких.

Моя жена — стилист, креативный дирек­тор и создательница агентства визуальной коммуникации Sputnik Supervision Васи­лиса Гамалея-Гусарова — как-то замети­ла: «Федя, ты понимаешь, что я два месяца прожила не с тобой, а с капитаном де Лом­барди?» (герой фильма Светланы Дружи­ниной «Гардемарины 1787. Мир». — Прим. ред.). А мне-то казалось, что я в порядке. Я не мог себя объективно оценить.

И где реальность давала сбой?

Мне казалось, что я на пробах все сде­лал классно, а мне: «Спасибо, до свида­ния». Или наоборот. Как-то я так себя из­вел, что даже позвонил своему агенту: «Слушай, я не справляюсь с ролью, надо уходить из проекта», — был уверен, что играл отвратительно. Он мне перезвонил: «Федор, ты что, режиссер очень похвалил тебя сегодня». Наверное, это потому, что я и к себе, да и к другим супертребовате­лен. Помню, как работал с начинающей ре­жиссеркой, и она в конце смены говорит: «Не очень, но сняли!» Я удивился: «Пока вы не скажете, что сняли то, что хотели увидеть, мы отсюда не должны уходить». Это мое понимание профессии. Когда мы с братом вели блог о спорте GoBro, а потом создали беговой клуб, для которого дела­ли видеоконтент — ролики и документал­ки. Картинка была у меня в голове заранее. Если коллеги не сразу в нее попадали, значит, я неправильно объяснил, но раз уж мы собрались, то нужно добивать до хороше­го результата. Бывает, что режиссеры идут на компромиссы, потому что вылетание из графика влечет за собой огромные расходы, а в итоге получается посредственное кино.

Атаманы, масоны, геологи-первооткрыватели и бабушка — покорительница Эльбруса и дедушки Юлика: разбираемся в материнской линии

Что в вашей семье передается по наследству?

Наверное, умение держать лицо и чувствовать стержень, что бы ни происходило. Жизненные пути моих предков были тернистыми. После ре­волюции дворянские семьи Гамалея и Радловых (по отцу) потеряли состояния. Нас воспитыва­ли в готовности всего лишиться — хоть в тво­ем роду и есть сколь угодно влиятельный род­ственник, система может в любой момент тебя перемолоть. Николай Федорович Гамалея уже в статусе академика написал письмо Сталину с просьбой вернуть из ссылки репрессирован­ного внучатого зятя Цезаря: его любимая внучка Надя осталась в Петербурге одна с двумя детьми. Но он пропал без вести, и Николай Федоро­вич усыновил своих правнуков. Двоих сыновей академика посадили, и он ничего не смог с этим сделать, хотя и бился. Одного из них, Федора, тоже ученого-микробиолога, должны были рас­стрелять, но в итоге высшую меру заменили на ссылку, запретив приближаться к Москве.

А в кого из родственников ты спортсмен?

Дедушку Юлика — Юлия Цезаревича Гама­лея, геолога и поэта, — я не застал, он погиб в экспедиции в Хабаровском крае до моего рождения: решил пересечь горную реку с водопадом на лодке. В детстве я думал, что это абсолютный героизм. Бабушка с дедушкой по­знакомились на Эльбрусе — Генриетта была заядлой лыжницей и покоряла горные верши­ны, а в итоге покорила Юлика. В свои почти 90 лет она для меня пример стойкости, упор­ства и элегантности. Какое-то время они жили всей семьей на Кубе, моя мама была тогда со­всем маленькой. Еще дедушка исследовал ме­сторождения в Африке, в письмах он делил­ся, что у него есть своя ручная обезьянка. Все детство мама страстно мечтала о собственной обезьянке! На шкафу у нас стояло чучело кро­кодила, которое он привез из поездки.

Дедушка был очень творческим челове­ком. Занимался резьбой — из кокосов и дере­ва выпиливал маски наподобие африканских, его инструменты у нас хранятся до сих пор. Писал и издавал стихи, а еще был однокласс­ником и близким другом режиссера Мар­ка Захарова, иногда даже играл у него в теа­тре. У Юлика была наследственная квартира в сталинке, в которой располагался бывший прадедушкин кабинет с комнатой для при­слуги. И дедушка водил в нее Марка Анато­льевича и другую шпану, потому что в квар­тире была ванна и можно было принять душ, что по тем временам было редкостью, все хо­дили мыться в бани. Дедушка был для меня героем, с которым я мечтал повстречаться.

Наверное, это непросто: мифический, а не реальный образ остается идеаль­ным и недостижимым. То есть что бы ты ни делал, его не превзойти.

Да, когда твоего предка Пушкин упомина­ет в «Полтаве»:

И на протяжный слабый крик

Другим ответствовал — тем криком,

Которым он в весельи диком

Поля сраженья оглашал,

Когда с Забелой, с Гамалеем,

И — с ним... и с этим Кочубеем

Он в бранном пламени скакал,—

то поневоле спрашиваешь себя: «Федя, а ты-то кто?» Ну вот я на съемочках сегодня. Невольно можно начать сравнивать, но зачем? Известно, что один из Гамалея был атаманом и послом Богдана Хмельницкого в Турции. Я, кстати, стараюсь своих детей легендарностью не пе­регружать, как-то заземлять их на реальность. Стараюсь приучать их, особенно Лаврентия, умению действовать. Хочешь чего-то? Поду­май, как этого достичь. Сын ныл, что мечтает играть в баскетбол. Я предложил ему самому разобраться, уточнить у друзей, где какая шко­ла, и самому выбрать, в какую из них пойти. Он справился, и я им очень горжусь, да и он сам собой. Уже год отзанимался и даже высту­пал на соревнованиях.

Фамилия открывала тебе недоступные для других двери?

Нет. До изобретения в 2020-м вакцины про­тив COVID-19 Институтом Гамалеи эту фа­милию знали разве что совсем-совсем пожи­лые профессора, некоторые из них у Николая Федоровича учились. Студенты помнили его как преподавателя, у которого всегда мож­но было одолжить денег. Ну как одолжить — он никогда не просил вернуть долг. Такая щедрость тоже считается одним из семейных качеств. Один из моих прапрапрапраде­дов, Семен Иванович Гамалея, был масоном, основателем московской ложи «Девкали­он», другом и сподвижником Николая Нови­кова, журналиста, издателя и одной из круп­нейших фигур эпохи Просвещения в России. Когда Семен Иванович — поэт и переводчик мистических и алхимических книг — вышел в отставку, ему было пожаловано 300 душ крепостных, от которых он отказался, заме­тив, что не знает, что делать с одной-един­ственной душой. Затем он и вовсе раздал свое состояние нищим, безвыездно поселив­шись в Авдотьине километрах в трехстах от Москвы, когда начались гонения на мартинистов (орден, чья доктрина в том числе описы­вает возвращение человека в божественное путем реинтеграции — духовного просветле­ния, которое достигается сердечной молит­вой. — Прим. ред.). Когда у него еще были слуги, один его обокрал и бежал. Но его пой­мали и привели к Семену Ивановичу, на что тот дал еще денег и велел отпустить. За все это его называли «божьим человеком».

У нас в семье культивировалось понятие чести и то, что сильный не будет подчинять слабых, а будет подавать им пример, кото­рый они запомнят на всю жизнь. Что-то вро­де равенства: я приветствую это в себе и при­ветствую в тебе, мы одинаковые. Я ездил на могилу прапрадедушки в то село. Там сохра­нились церковь с масонскими знаками и старый флигель. По легенде, под ним находят­ся затопленные подземелья, где печатались и хранились книги на тему оккультизма.

Художник-мирискусник и автор журнала «Крокодил», прабабушка-астроном и бабушка, которой Иосиф Бродский писал письма, — линия отца и петербургские корни

Почему ты носишь фамилию по мате­ри — Гамалея, а твой брат — Радлов, по отцу?

Родители так решили, чтобы не прерывать ди­настию. Радловы — тоже очень интересный род. Моя прабабушка Лида родилась в Петербурге в семье художника и профессора Академии художеств Николая Эрнестовича Радлова. Его отец — сооснователь Санкт-Петербургского философского общества и директор Импе­раторской публичной библиотеки — женил­ся на дочери адмирала, двоюродной сестре ху­дожника-модерниста Михаила Врубеля Вере Александровне Давыдовой. Прапрадедушка Николай Эрнестович, талантливый иллюстра­тор, шаржист и карикатурист, много печатался, в том числе в альманахе мирискусников «Апол­лон», а после революции — во многих совет­ских журналах, например, в «Крокодиле». Его «Рассказы в картинках» на тексты детской пи­сательницы Нины Гернет печатались миллион­ными тиражами.

Судьба родного брата прапрадедушки, ре­жиссера, драматурга и теоретика театра Сергея Радлова, сложилась непросто. Он ра­ботал со Всеволодом Мейерхольдом, создал свой театр в Ленинграде, а во время блока­ды эвакуировался с женой в Пятигорск. Там они попали в оккупацию и с театром были отправлены в Берлин, где продолжали рабо­тать по профессии в лагерях для военнопленных. После возвращения в 1945-м в СССР их обвинили в измене Родине и сотрудничестве с оккупантами, лишили званий и сослали на десять лет в Рыбинск. Даже там они продол­жали заниматься театром. После освобожде­ния Сергей Эрнестович один уехал в Даугавпилс — жена умерла в лагере от сердечного приступа. В конце 1950-х они были реабили­тированы как жертвы политических репрес­сий, и все приговоры были отменены. Через год после полной реабилитации мой двою­родный прапрадедушка скончался.

Прабабушка Лидия Николаевна Радлова окончила физмат ЛГУ и в 1940-х переехала из Ленинграда в Москву. Она была астроно­мом и популяризатором этой науки: со своим мужем Борисом Юрьевичем Левиным, кос­могонистом и исследователем комет, написа­ла детскую книгу «Астрономия в картинках», которую проиллюстрировала ее дочь Елиза­вета. Книга до сих пор суперпопулярна, пе­реиздается и переведена на многие языки. Бабушка Лиза — кладезь невероятных исто­рий. Мы с братом Даниилом даже приезжали записывать на диктофон ее фантастические рассказы, они тянут на самостоятельный под­каст. Например, у бабушки хранится письмо от Иосифа Бродского, ей адресованное.

А что насчет родителей?

У папы Василия тоже интересный характер. Он окончил Московский автодорожный ин­ститут, работал в театре в техническом цеху да и много чем занимался. Когда они с мамой расстались, нас с братом воспитывал отчим — Александр Камовский, сын известного вла­дивостокского художника. Вот ты спрашива­ла, в чем я чувствовал себя особенным. Дело в том, что нас научили свободно говорить то, что мы думаем. Сила человека проявляется в искренности, когда он все называет своими именами. Сейчас такое время, что многое тре­бует некоего подтекста и фильтрования, мне это дается тяжело. Я замечаю, что у многих есть стоп-темы. А я с детства привык обсуж­дать с мамой абсолютно любые вопросы — от секса до философии. Мы каждые выходные отправлялись на долгие прогулки и разговари­вали о самых сложных вещах. И сегодня мы можем вечером на кухне завести интересную и глубокую беседу. Мама в нас очень мно­го вложила. От нас ничего не скрывали. Каж­дое лето мы проводили в Коктебеле, да-да, в месте, воспетом поэтами Волошиным, Бе­лым, Мандельштамом, Цветаевой. Я до сих пор вспоминаю, как лежа в кровати слышал гул голосов из кухни. Для меня это символ уюта — все хорошо, родители где-то рядом. Тусовка была богемная, мы знали, что суще­ствуют сигареты и алкоголь, но это не демо­низировалось. Из-за того что не было табу, нас вообще не интересовали запретные пло­ды, потому что они не были запретными. Нам прививали не столько толерантность, сколько адекватное отношение к реальности.

Как исцеляет осознание связи тела и духа

Ты слышал про психотерапевтические практики работы с родом? Думаю, если сделать семейную расстановку на твоих предков, будет взрыв мозга.

Я делал подобные ритуалы. Я и веганом был, и сыроедом, и глютен-фри, брал аскезы. Мне было интересно ставить на себе эксперимен­ты, что и как работает для меня, как чистое восприятие влияет на события в жизни и уро­вень энергии. В этом я следовал принципам Николая Федоровича: если хочешь что-то протестировать, делай это на себе. Я был от­летевший по ЗОЖу и практикам. Спортом за­нимался по несколько часов в день с детства: баскетбол, плавание, скейтбординг, а потом начал регулярно травмироваться.

В 14 лет у меня были дичайшие боли в по­яснице, вплоть до того, что я не мог разогнуть­ся. Я с этим смириться не мог и стал занимать­ся реабилитацией, что постепенно привело меня к йоге. Через боль мне открывались но­вые методы работы с телом, а затем и с духом. Я осознал, что между ними существует прямая связь, и вспомнил о Семене Ивановиче, моем родственнике-масоне. Лет в 19 я купил книгу мистика и философа Якоба Бёме «Аврора, или Утренняя заря в восхождении» — ее когда-то переводил мой прапрапрапрадед — и пытался найти в ней какие-то ключи. Так я заинтересо­вался религиями, и эти искания привели меня к буддизму. Чудом попал на учение к тибетско­му ламе Нубпе Ринпоче, получил от него по­священие и даже духовное имя.

Почему ты перестал вести блог? Ты ведь был коучем до того, как это пре­вратилось в инфоцыганство.

Да, когда-то мне нравилось быть визионером, пробовать новое и рассказывать об этом лю­дям в нашем с братом ЗОЖ-блоге GoBro. Мы выкладывали рецепты, тренировки, дели­лись лайфхаками. Делали спецпроекты и кол­лаборации, работали ведущими на телевиде­нии, стали капитанами бегового сообщества Adidas. Сейчас я продолжаю этим занимать­ся, но делаю это индивидуально, поменял формат. Помогаю людям находить контакт со своим телом, заниматься спортом, избавлять­ся от боли. Но я не особенно об этом распро­страняюсь, просто передаю свой опыт тем, кому он действительно необходим.

Я вот убеждена, что красота — это род таланта. А что ты думаешь и чувствуешь?

Я всегда спрашивал с себя в два раза боль­ше, понимал, что мне надо много работать, чтобы меня не определяли только через внешность. У меня были прямо комплексы на эту тему. Я помню, как в университете меня преподаватель гонял по всем билетам матанализа: красивый? Ну посмотрим, что ты там можешь. И как давай спрашивать по полной программе, лицо-то мое он запом­нил на лекциях. Но это тогда. А в целом — красота открывает двери.

Текст: Ксения Гощицкая

Фото: Егор Шабанов, архивы пресс-служб

Ассистент стилиста: Елизавета Блохина

Стиль: Элла Савина

Визаж и волосы: Ксения Козьминых

Свет: Lobster studio