Александр Невзоров

Вы выступали в разных амплуа: журналистика, политика, естественные науки. Кем себя чувствуете в пятьдесят пять лет?

Тем же, кем ощущал в пять, — хулиганом и кошмарным типом. Я, кстати, никогда и не пытался быть хорошим: это избавляет от необходимости лицемерить и заботиться о репутации. Всякий искусственно выстроенный имидж — штука уязвимая, а мой публичный образ довольно точно совпадает с моей личностью, и мне комфортно в этой коже. Независимость — самое большое приобретение за всю мою жизнь.

А вы помните свой первый шаг к независимости?

Я помню свое вполне счастливое, очаровательно-банальное советское детство. Только сейчас мы стали понимать всю прелесть той эпохи, а тогда просто бесстыдно пользовались ее благами. Гольфы, панамы, барабанчики, огромное количество зеленки, которой я вечно был измазан с головы до ног, — у меня было все, что требовалось советскому ребенку. Меня устраивали в лучшие детские садики — от ВТО, от Комитета госбезопасности, где служил мой дедушка-генерал. Я долго пользовался привилегиями, не понимая этого. Только уже в преклонном возрасте, лет в девять-десять, пришло осознание, что так, как я, живут далеко не все. Например, лет в одиннадцать я разукрасил советский флаг словом из трех букв, и для меня эта история закончилась вполне благополучно.

Что же вас побудило поднять руку на священный символ?

Да просто меня назначили ответственным за кружок рисования в пионерском лагере, и в моем распоряжении оказалось много белой гуаши. На плацу, где проходили линейки, висел красный флаг. По вечерам его спускали, и я этим воспользовался. Осознал масштабы своего проступка, только когда на утренней линейке стали разворачивать флаг и воцарилась гробовая тишина: три или четыре сотни людей на несколько секунд онемели. Было расследование, приезжали милицейские чины, но мне дали понять, что я не должен сознаваться, и просто отправили домой. Уже тогда я уяснил, что могу пользоваться гораздо большей свободой, чем остальные мои сверстники. Меня исключили из пионеров за то, что я ковырял в носу пионерским галстуком. В комсомол не взяли ввиду исключительной аморальности. А за хулиганским детством пришла бурная юность.

«Никогда не пытался быть хорошим: это избавляет от необходимости лицемерить»

Как же, будучи таким страшным шалопаем, вы смогли добиться серьезных успехов?

Я способен фанатично отдаваться делу, которым занимаюсь, будь то телевидение, лошади, научные исследования. Только в этом секрет успеха, другого нет. Сегодня существенным фактом моей жизни стали физиология, нейрофизиология, анатомия и все, что с ними связано. Этому занятию я отдаюсь целиком. В то же время я начал осознавать, что занятия чистой наукой рождают проблему конвертации знаний. Когда они становятся, что называется, l’art pour l’art, происходит разъединение двух континентов: общества и науки. И этот развод не идет на пользу ни ученым, которых перестают финансировать, ни обществу, которое уже через два-три поколения возвращается к первобытному невежеству. В таком мире неуютно всем. Сейчас животное, которое называется общественным мнением, стало ленивым и перекормленным. Как только оно чувствует запах сложности, тут же с отвращением отворачивается. Я пока не понимаю, что с этим можно сделать, но чтото обязательно нужно. Надо попробовать вновь сделать научное знание интеллектуальной пищей общества.

Зато сегодня в обществе вырос интерес к политике. Не жалеете, что ушли из этой игры?

Думаю, читатели «Собака.ru» не хуже меня понимают, что справедливость, милость к падшим и прочие громкие заявления политиков нельзя принимать всерьез. В политику идут, чтобы стать деталью коррупционной машины, получить доступ к бюджетам и ресурсам. Какое-то время назад это было весьма прибыльным делом. Но сегодня там слишком много участников и посредников, а теленок так и не вырос, и делят его уже не на отбивные, а на атомы. Могу сказать, что в кулуарах власти, где мне иногда приходится бывать, сейчас кипят совершенно невероятные, шекспировские страсти. Требуется лишь небольшое землетрясение, чтобы это варево хлынуло наружу, как произошло в 1990-е годы. Вспомним, какой монолит лакейства представляла собой советская пресса. Но как только политическая система пошатнулась, в стенах появились трещины, фанатики вроде меня расширили их до размеров пропастей, и в течение пяти или шести лет мы наслаждались почти полной информационной свободой. Сегодня снова ощущается то же движение тектонических пластов. Чудовище по имени «русская революция» начинает всплывать из глубин истории.

Что же нам делать?

Вы правда хотите, чтобы я отвечал на такие вопросы? Тогда скажу словами Ивана Петровича Павлова, он разбирался в физиологии чудовищ лучше любого политика: «Только знание позволяет нам уйти от мерзости межлюдских отношений».

Текст: Ольга Погодина-Кузьмина
Фото: Лидия Невзорова