Татьяна Черниговская – о том, почему только искусство может спасти человечество от новых технологий

Новая реальность

Мы оказались в другом типе цивилизации – это свершившийся факт. История быстро развивается и разгоняется, хотя наступление машин и цифрового мира, на первый взгляд, не является чем-то особенно новым. Еще у меня в школе возражали против ткацких станков – говорили, что и сами ткать умеем. Мы многое пережили: раньше ездили на осле, на лошади, потом появились брички, машины, самолеты и ракеты. Но все это – не более, чем ускорение, мы же оказались в мире, в котором рухнули все ориентиры. Непонятно, где правда, где ложь, нет способа верификации информации. От того, что она где-то опубликована, не следует, что ей можно верить. Стирается грань между реальным и ирреальным миром, разгулялся интернет вещей. Холодильник понимает, что у меня кончился сыр, и я не участник этого пира, он сам будет мне его покупать. Мы еще себе место на планете оставляем или все карты сдаем сразу? И хотим, чтобы цифровой мир здесь жил вместо нас?

Homo confusus – человек растерянный

В ближайшие годы – и это не 10 или 20 лет, а три – масса специальностей исчезнет. Все будет беспилотно летать и ездить, станут не нужны адвокаты низкого уровня, бухгалтеры. Чем займутся эти люди? Полагается отвечать, что тут-то они и займутся креативной деятельностью. Трудно представить, что они начнут писать сонеты, скорее сопьются.

Если посмотреть на нашу эволюцию, было множество различных homo: человек читающий, затем пишущий, а сейчас появился новый homo – confusus, растерянный. Он в недоумении, не знает, куда попал, что в этом мире делать. Если бы мы делали программы, которые выполняют тяжелую работу, то это было бы понятно, но люди пытаются повторить себя в силиконе. Зачем? Человечеству нужен психиатр. Мы взяли гигантскую скорость, но куда мы спешим? Съесть всю еду? Выкачать из недр земли все полезные ископаемые? Эти вопросы либо не ставятся, либо на них нет ответа.

Все размылось, неясно, что хорошо, что плохо. Люди – как дети, к которым из каждого утюга несется: «Ты этого достойна». А достойна она лосьона, чтобы чистить нос – правильно, его только она и достойна. Говорят, что нужно быть сильнее всех, у тебя должны быть острые локти и сильные кулаки. А как человеку после всего этого приходить на уроки литературы и читать Чехова, Тургенева? Реальный мир с тем, чему его учат, не имеет ничего общего.

Нам не нужны силиконовые копии, нам нужен человек, к которому можно прийти и выговориться. Если мы еще все не полностью спятили, то должны обратить внимание на музыку, литературу. На все мягкое, что не исчисляется, чем меньше формул, тем лучше. У нас есть одна надежда — не потерять другие возможности, которых у машин нет.

Зачем нужно искусство

Ю. М. Лотман писал: «Необходимость искусства очевидна. Оно дает возможность человеку пройти не пройденной дорогой, пережить не пережитое в реальном мире, дает опыт того, что не случилось. То есть искусство – вторая жизнь». Мы привыкли, что люди науки – это одно, а искусства – другое, что это разные миры. Везде раньше писали, что деятели искусства – правополушарные, а науки – левополушарные. Это не так! Бывает правополушарная наука и левополушарное искусство.

Переиграть цифровой мир, в который мы сейчас попали, невозможно. Никто не может быть лучше суперкомпьютеров, потому что они не устают, у них не болит голова, они не влюбляются, не напиваются, не нервничают. Если мы встанем на одну дорогу со сверхпрограммами, то проиграем, но есть другая дорога – искусство. Открытия в науке происходят также, как в художественном творчестве, никто не делает их с линейкой в руке, даже если это линейка-суперкомпьютер. Прорывы происходят на чужих полях. Открытие в квантовой механике приходит в голову, когда автор гуляет по полю, смотрит на бабочек и незабудки. Его так там прохватит, что он поймет все не о бабочках, а о науке. Гениальные изобретения делаются на досимвольном уровне, на правополушарном поле.

Например, Эйнштейн маниакально играл на скрипке – многократно написано, что делал он это чудовищно, но не играть не мог. Я считаю, что переход интеллектуалов на музицирование – это переключение мозга на другой режим работы. Есть детективная история, что патологоанатом, который делал вскрытие Эйнштейна, украл его мозг. Это не шутка. К счастью, он его правильно хранил, и недавно его смогли серьезно исследовать на томографах. И написали: «С таким мозгом он не мог не быть гением». Есть структура, которая соединяет правое и левое полушарие – мозолистое тело. Его роль очень важна, потому что этот перешеек обеспечивает коммуникацию двух частей мозга. У Эйнштейна он был гораздо больше, чем у обычного человека. То есть у него было широкое ассоциативное поле и способность смотреть в другие пространства.

Есть ли музыка без человека

Однажды я спросила у математика и пианиста Людвига Фаддеева: «Если людей нет, то музыка есть?» Она ведь не в ушах, а в голове: если мы будем играть симфонию Моцарта комару, то ему от этого ни холодно, ни жарко, хотя физически он ее услышит. Для прослушивания музыки должен быть натренированный мозг, который способен понимать, что это значит. Тогда Фаддеев сказал, что музыки не будет. А будет ли математика, когда исчезнут люди? Он ответил, что не будет и ее. Но это ведь противоречит Галилею! Он говорил: «Создатель написал книгу природы языком математики». Из этого следует, что математика — свойство вселенной, а не человека. И все же это человеческое: у нас именно такая математика, потому что у нас именно такой мозг.

Если перед нами лежит египетский папирус, а мы не владеем этой письменностью, то это будет не ценнейший документ, а физический объект. Если перед нами том Шекспира, а у нас нет достаточных знаний для прочтения этих сложнейших текстов, то он тоже лишь предмет определенного размера и веса.

Чем вредна логика

Логическое описание мира, на котором стоит вся наука, может быть препятствием к получению новых знаний. Есть виды информации и типы знаний, которые в компьютерную модель не уложатся никогда – бесполезно их туда пихать. Мы не в состоянии вообразить ничего более сложного, чем мозг: около ста миллиардов нейронов, каждый из которых может иметь больше 50 тысяч связей с другими частями мозга, страшная нейросеть, которая все время меняется и образует новые связи. Восприятие чего-либо — активное извлечение знаний из внешнего мира. Мы смотрим глазами, но видим мозгом, трогаем пальцами, но ощущаем мозгом, все абсолютно происходит в мозгу.

Никакой процентщицы не было, Раскольников ее не убивал, предмета моей ненависти с детства, Наташи Ростовой, тоже никогда не существовало. Фильмы, над которыми мы рыдаем – лишь пиксели. Чего же страдать? На нас влияют вещи, которым не обязательно реально происходить, еще и непонятно, что важнее.

Почему нет разницы между наукой и искусством

Я не вижу разницы между наукой и искусством, потому что это все делает человеческий мозг – он просто переключается из одного состояния в другое. Искусственное это сделать не может. Только власти могут заявить: «Планируйте открытия на ближайшие пять лет» – ну это анекдот. Или когда я работала в РАН в конце 1970-х, сказали: «Напишите план научной работы до 2000 года». Мы тогда считали, что такой год вообще никогда не наступит, или мы уже загнемся к тому времени. Открытия не сваливаются на голову, это не завод.

Записала Полина Резникова