«С уходом Влада Монро окончательно умерла сумасшедшая, прекрасная эпоха 1990-х»

Екатерина Андреева, искусствовед, куратор

Пришлось поверить в эту новость. Было в нашем обществе два гения — Новиков и Мамышев... Владика видела несколько дней назад на фотографиях спектакля „Полоний“. Все замечательные, кроме Офелии. Она и стала роковой. А встретились мы последний раз на выставке „Новых художников“ в ММСИ в Ермолаевском переулке. Там он встал между двумя своими шедеврами — портретами Ленина и Крупской — и непостижимым способом превратился сначала в левую часть диптиха, потом в правую. Видеть, слышать и читать его — сильнейшая радость, надеюсь, что пока эта радость будет со мной, а в загробном мире теперь станет гораздо веселее»

Валерий Кацуба, фотограф

В последнее время я часто читал дневники Александра Сергеевича Пушкина и вспоминал о Владике. Их манера письма очень похожа, как ни парадоксально это звучит. Впервые я увидел его на вечеринке в сквоте на Фонтанке. В те времена попасть на такое мероприятие считалось буквально пределом мечтаний. Меня привела туда моя подруга Катя Феликс, а Влад был первым, кого я там увидел, он открыл дверь. Так мы и подружились.

Влад был человек-искра, в нем был огонь жизни. Он всегда меня радовал. Первое время мы очень близко дружили, он гостил у меня дома и на даче. Владик — это фейерверк историй, многие из которых стали для меня классикой. Одна из них произошла в Москве. Мы пошли на рейв в кинотеатр «Ударник», я много выпил и пришел домой совсем никакой, упал на кровать, а потом заметил в углу... чертика. Я ушел в ванную, умылся, вернулся в комнату, а чертик уже на кровати. Сил разбираться с этим уже не было и я подумал, что утро вечера мудренее. Когда я проснулся, Влад стоял надо мной в образе рассерженной жены со скалкой в руках и сакраментальной фразой «Ну что, допился до чертиков?».

У меня сохранилось много писем и рисунков Влада, он всегда что-то писал или рисовал своим друзьям, когда те были расстроены или огорчены и заставлял нас радоваться жизни. Кстати, он мастерски рисовал графику. Что бы он ни рисовал, как бы ни перевоплощался, это всегда была не просто картинка или спектакль, а целое произведение.

Помню, как-то в 2000 году мы с Юрием Виноградовым и французским бульдогом Жульеном приехали к нему в Вырицу на Рождество. Представьте себе: мороз минус тридцать, три часа ночи, а мы заблудились. Во всем поселке горело только одно окно, и мы подумали, что это точно дом нашего друга. Заглянув в окно, мы увидели, как кто-то смотрит телевизор, на наш стук он ответил грубым, крестьянским голосом: «Кто здесь?». Но мы его все равно узнали и стали кричать «Это мы, это мы!». Потом был ужин и угощения, а в семь утра Влад переоделся в образ местной библиотекарши, а мы были двумя трактористами, заглянувшими к ней на огонек. Талант перевоплощаться был в нем неистребим даже когда зритель — всего лишь французский бульдог Жульен.

Эти воспоминания согревают меня, и я благодарен судьбе за знакомство с этим генилаьным человеком. Я думаю, все его друзья, у которых сохранились письма и эссе Влада должны собрать их вместе и издать книгу, показать еще один его талант, сторону, с которой он не успел раскрыться"

Андрей Савельев, креативный продюсер программы «Вечерний Ургант»

У него была удивительная черта: он скрупулезно и детально запоминал людей. Все лица и имена, во что был одет, что говорил — он мог вспомнить досконально первое знакомство, которое состоялось хоть несколько лет назад. Еще одна штука: он был очень вовлеченный в литературу человек. Например, писал длиннющие смски. Скажем, с Бали писал про то, какой он видит закат; смс размером в две страницы печатного текста. Он и жил, и говорил, и выглядел как литературный персонаж.

Помню мы как-то снимали с ним проект для „Собака.ru“ — „Мертвые души“ назывался. Снимали в доме Яны Милорадовской, куда Влад ехал прямиком с Nite Life Awards — там он был в образе Эдиты Пьехи и издалека правда казалось, что церемонию ведет Пьеха. Когда он потом приехал на съемку, то уже был Шаляпиным: валенки, пирожок, тулуп какой-то. Загримировали мы его тогда под Коробочку из „Мертвых душ“. Когда рядом был Монро, всегда хотелось помолчать: у него в запасе было столько историй, и он так искусно их преподносил, что слушать его можно было бесконечно. И, само собой, все, чего он касался, сразу становилось творческим процессом — и съемки, и ведение церемоний, и поездка в аэропорт. У него мозг кипел и производил идеи безостановчоно и, важно, что люди вокруг него сразу преображались, втягивались в процесс.

Мы вчера созванивались с друзьями и говорили о том, что Влад был счастливым человеком. Жил в розовых очках. Но это не значит, что он не замечал бытовуху. Например, я точно знаю, что были конкретные люди, которых он избегал и боялся. Недавно мы виделись в Петербурге в ресторане. Беседовали, как обычно, и вдруг он говорит „О, Андрей, вот зашел такой-то (имени называть не буду). Я с ним в страшной ссоре. Спрячь меня скорее“. И он, пригнувшись, спрятался за мою спину. И за моей спиной пошел к выходу из ресторана, а потом юрко убежал. Как маленький мальчик»

Андрей Бартенев, художник

Впервые я увидел Владика, когда он еще находился в красивой свите Тимура Новикова, который был тогда мощным монументальным персонажем. Потом Влад отошел от «Пиратского телевидения» и новиковского влияния, предстал совершенно самостоятельной фигурой, таким цветком ромашки. Году в 1994-95-м он оказался в тусовке журнала «Птюч», вместе с Катей Филипповой, Олей Солдатовой и другими. Я был сражен его искусством перевоплощения. Историй с ним связано бесконечное множество, но есть несколько моих любимых. Однажды, уже примерно в 2000-м, в Москву в очередной раз приехал Эндрю Логан (британский скульптор, ювелир, организатор конкурса «Альтернативная мисс мира» — Прим. ред.) и устроил в клубе «Студия» перформанс с зеркалами, со своими роскошными украшениями, под звуки бьющегося стекла и т.д. Позвал он всех своих тогдашних друзей — Могутина, пани Броню, и, конечно, Монро. Владик разделся до трусов, на него надели эти зеркала, а потом обнаружилось, что прямо с подиума он куда-то исчез, просто-напросто испарился. Оказалось, что Владик, находясь в каком-то дурмане, прямо так, в трусах и супер-дорогих украшениях, вместе со своими друзьями оказался в поезде Москва-Петербург.

Еще никогда не забуду, как накануне какого-то Нового года пытавшаяся тогда делать телевизионную карьеру Саша Маркво (ныне глава продюсерской компании Buro 17, занимающейся арт-ивентами — Прим.ред.) на свою голову позвала нас с Владом в утренний эфир, чтобы мы изображали Деда Мороза и Снегурочку. У меня были поленья вместо рук, и мы так с ним ржали, что забыли совершенно про Сашу. С другой стороны, когда в XL-галерее он делал перформанс с дореволюционными типажами, в его глазах было столько неподдельного отчаяния и драматизма, он был как беззащитный раненый ребенок. Это невозможно забыть.

Для меня Владик — космический шедевр, совершенное произведение, со всеми его и драматическими, и отрицательными сторонам. Я действительно считаю его одним из величайших современных художников. По сравнению с ним многие прочие — просто какие-то удобрения. И то, что он так внезапно и трагически ушел, говорит в том числе и о моральном климате в стране, на который он всегда гениально отзывался своей жизнью, а вот теперь и смертью. И еще: с уходом Владика окончательно умерла сумасшедшая, прекрасная эпоха 1990-х»

Ольга Тобрелутс, художница

Я знала Владика тысячу лет, мы дружили, жили в одном пространстве сквота, он снимался в моих фильмах и фотопроектах. Причем ведь Монро 1990-х и Монро 2000-х — это два разных Монро. Тимур Новиков всегда говорил ему: „Герасим утопит тебя как Муму“* (под „Герасимом“ имелся в виду героин или кетамин — прим. ред.). 

А вспоминается такая история, из начала 1990-х. Влад тогда много времени проводил с художником Виктором Тузовым, жившим на Крюковом канале. Виктор тяжко болел, можно сказать — умирал, причем умирал мучительно, от рака. А тогда медицина была в плохом состоянии, господствовали кустарные методы. И мы с Владиком очень переживали, наблюдая медленное угасание нашего друга, очень хотели ему как-то помочь. Услышали, что в деревне под Татьянино живет бабка, недавно приехавшая из Сибири — целительница и прозорливица. Мы, взявшись за руки, поехали на электричке искать эту бабку. А кругом была ранняя весна, морозно, слякотно, повсюду мокрый снег. Долго искали целительницу, куда-то стучали, наконец нашли ту избу. Открыла нам древняя старуха, пригласила в дом: „Дочи, заходите!“. А надо сказать,что Владик тогда был в образе профессора: длинный коричневый плащ до пола, обесцвеченные перекисью водорода усы и борода, профессорская шапка пирожком. Но бабка, обращаясь к нему, все равно называла его „дочей“. Взглянув на привезенную маленькую паспортную фотографию Тузова, старуха отказалась что-либо говорить. Зато Владу она предсказала будущее: „У тебя, доча, тройная космическая защита. А умрешь, будто уснешь“. И потом, когда друзья не раз Влада вытаскивали с того света, он говорил: „Спокойно, у меня тройная космическая защита!“. Думаю, что погубил его спектакль, Владик никогда не был актером в простом смысле этого слова. Он Гений образа и слова. А актерский талант это совсем другая история»

Игорь Шулинский, главный редактор «Time Out Москва»

Владик всегда был экстремалом, любил быть на грани, но от него не пахло смертью. Хоть он постоянно был в группе риска, вчера никто не мог поверить, что это дейстивтельно произошло. Он был самой энергией жизни, и так, кажется, воспринимал его не только я, но и все, с кем он был знаком мало-мальски.

Интересно, что его искусство было чутким ответом на все происходящеее вокруг, включая политическую жизнь. Когда становилось душно, он мгновенно реагировал, старался уйти от этой ситуации — куда-то уехать.

Владик был моим другом. Мы совсем недавно, в декабре, делали обложку с ним для материала, посвященного спектаклю „Полоний“. Он тогда познакомился с таймаутовским фотографом Гришей Поляковским и они решили делать выставку. И недавно Влад позвонил мне, страшно довольный, звал на открытие, а я был занят сдачей очередного номера, и не пошел — сейчас простить себе не могу этого»

Анатолий Белкин, художник

Владик был примером абсолютно артистически свободного человека, для которого существующий режим не имел никакого значения. Это был художник внутри и художник снаружи. Ему все давалось легко, все сходило с рук. Например, Влад легко спасся от пожара, когда ему его устроили в квартире в Москве. Влад был совершенно неординарным творцом, он делал то, что никто не мог и не сможет никогда. Он уходил из одной квартиры Мэрилин Монро, а в другую заходил уже Любовью Орловой.
 
Он хотел взять денег в долг — так мы познакомились. На самом деле, мы были в одной „тимуровской банде“ — я имею в виду Новикова, конечно. Когда мы снимали передачу „Крыша поехала“, Тимур хотел сделать сцену, где преподаватель следит за учениками, которые лепят гипсовые головы. Атмосфера была мрачная, учитель был весь в черном, а в углу класса стояли розги. И Тимур подошел к тогда еще совсем юному Владу, которому досталась роль нерадивого ученика, и велел ему стянуть штанишки. И лупил его розгой по голой попе. Влад плакал и смеялся»

Анастасия Курехина, директор ЦСИ им. Сергея Курехина

Впервые я его увидела на „Поп-механике“. Он как раз только что вернулся из армии, попросился на сцену, сказал, что выйдет в образе Мэрилин Монро. Странная просьба, конечно, и это сыграло на руку — восхитительного молодого человека тут же и пригласили на сцену ЛДМ. Он и в образе Монро тогда был, и в военной форме вышагивал. Тот концерт „Поп-механики“ был для него очень серьезным событием, и он понимал это уже тогда. Он не ошибся: тогда и началась его жизнь не просто как приятеля Новикова, Бугаева и прочих, а жизнь как художника.
Я запомню его элегантным, милым и на редкость остроумным человеком»

Аркадий Волк, светский обозреватель, продюсер

Мы познакомились с Владом в кутерьме середины 1980-х годов. Он появился совершенно вдруг в среде людей, которые хорошо знали друг друга, в той среде, где определяющим словом было «новый». Каждый совершал «прорывы» в своей сфере: художники, актеры, композиторы. Это было большое коммьюнити, где люди группировались по этому принципу, а не по возрасту или материальному положению. Условно выделялся квадрат лидеров: Новиков, Курехин, Цой, четвертым углом был Влад. Мистическая вещь: это были настоящие герои своего времени, лидеры, которые вели за собой свое поколение, и они так горели своими идеями, что сгорели раньше срока. Монро был неотъемлемым элементом любого творческого проявления —- музыкального, художественного, экстремального. Все, связанное с ним, вызывало улыбку, он не претендовал на серьезное искусство, странно было даже представлять, что его когда-то назовут настоящим художником. Он был фриком. Ничто его не ограничивало. Только со временем стало понятно, что он обладает уникальным даром перевоплощения — уникальным для всего мира. Это было у Вуди Аллена в «Зелиге» — мы видели там перевоплощения одного человека, а здесь человек был рядом с нами, реальный, во плоти.

Влад — источник света и бесконечного куража. Он мог эксплуатировать русскую тему, восточную — выбирать себе объект для трансформации от русской королевны из сказок до Бен-Ладена.

Влад — человек как произведение искусства. В мире нет аналогов Монро. Мы можем грустить, что он ушел, но он прошел свой путь, его жизнь — законченное живописное полотно. Он всегда находил общий язык с кем угодно. И он не был оторван от политических реалий, он переживал за судьбу современной России. Своими красками он делал то, что не может пятитысячная демонстрация несогласных. Его можно сравнить с фигурой Чарлли Чаплина, которого Гитлер мечтал убить за его шаржи. Я говорил ему, что «оппозиционные» шаржи могут быть очень опасны. Однажды Владу было предложено его же методами сделать политический шарж во время баталий прошлого года. Предложенное противоречило его убеждениям, но сулило большие деньги. Никакие деньги не могли сбить его со своего пути, хотя зарабатывать на жизнь ему порой было нелегко. Его истинное место в России мы увидим в ближайшее время. Потому что с уходом Влада образовалась зияющая дыра, которая не будет заполнена, потому что талант жить и творить Влада Монро — неповторим.

Маруся Климова, писательница, кавалер Ордена литературы и искусства

Помню, я как-то пришла к Владику домой в гости на Васильевский.  А он встретил меня на пороге, весь с ног до головы покрытый известкой и с огромным молотом в руках. Оказывается, он решил сломать одну из стен в двухкомнатной квартире, где он тогда жил с мамой и отчимом. Для того, чтобы устроить там себе антресоли, куда он мог бы залезать спать. Когда я зашла внутрь, то увидела лесенку, которая вела к зияющему пролому вверху стены, а часть потолка над ним была обтянута темно-синей бумагой, к которой были приклеены вырезанные из фольги Луна и звезды. Вот таким он мне, пожалуй, больше всего и запомнился. Стен и потолков для него не существовало»