Дмитрий Морозов: «Пока страны не насытят свои рынки вакциной от COVID-19, никто ни с кем делиться не будет»

Ситуация пандемии как будто вернула нас к пониманию реальных ценностей: важности профессии врача, необходимости развития медицины, да и вообще того, что пришло время, когда решают мозги. Ваша компания производит лекарства от рака и аутоиммунных заболеваний — ради работы в BIOCAD ученые приезжают в Петербург со всего мира?

Мозги нужно использовать при решении любой задачи! Даже дома не стоит их отключать. Да, мы приглашаем специалистов из-за границы. Но не потому, что не доверяем своим ученым, а потому, что для инновационных разработок важна междисциплинарность и разный опыт. Только в коллаборациях, в плотном взаимодействии может родиться что-то по-настоящему прорывное. В то же время мы привлекаем много способной и талантливой молодежи, кто-то приходит к нам прямо с университетской скамьи. Еще недавно даже у выдающихся детей был ограниченный выбор профессиональных траекторий: они просто распределялись по вузам, где были факультеты биологии, или уезжали поступать в Москву. Сейчас их возможности стали гораздо шире, в том числе благодаря нам, поскольку мы договорились с СПБГУ — нашими друзьями и партнерами — и сделали совместный бакалавриат по биоинженерным технологиям: на стыке вычислительных наук, биомедицины и информационных технологий. BIOCAD принимает участие в формировании его программы: наши сотрудники читают лекции, а практику студенты пройдут в наших лабораториях. 

Это мудро! Не можешь найти ­идеального сотрудника — вырасти его.

Причем в самом прямом смысле! Школьные учебники по биологии сильно отстали, и дети часто не представляют, чем можно заниматься сейчас в этой сфере — а она по степени своей продвинутости не отстает от телекома или IT. В сотрудничестве с президентским физико-математическим лицеем № 239 мы открыли специальный экспериментальный химико-биологический класс, и он пользуется большой популярностью. Я надеюсь, что благодаря продвинутой программе, которую разработали наши специалисты, дети начнут разбираться в молекулярной биологии. Мне очень нравится этот лицей, я был просто поражен, насколько люди смогли сохранить традиции петербургского классического образования. Мой сын ходит туда на подготовительное отделение и говорит: «Папа, ты знаешь, там учеников на вы называют», — он практически влюблен в учителей. А это самое главное, доверие учеников к своим учителям составляет больше половины успеха. Понятно, что там непросто и порой даже тяжело учиться, всегда что-то доказывать надо будет и себе, и другим. Но трудности создают характер, а значит судьбу. 

Частная американская компания SpaceX только что запустила в космос ракету, что доказало эффективность поддержки именно таких предприятий — хотя бы потому, что они гораздо больше мотивированы и нацелены на крутой результат. А как с этим обстоят дела в России?

Я иногда смотрю выступления президента США Дональда Трампа: очень занимательно. Он часто хвалит американских специалистов, все у него гениальные, прекрасные и супер-пупер. И ты думаешь, а что же такого гениального там делают? Взял, почитал. Интересно, но не гениально. Но сам подход к решению задач поражает хотя бы тем, что американцы считают обычным тот факт, что частный бизнес решает большие государственные задачи. Как с исследованиями по вакцине от COVID-19 — Трамп мобилизовал ресурсы корпораций и университетских ученых, мотивировал их к организации коопераций. У нас все происходит немного по-другому. Государство заинтересовано в сильном бизнесе, просто до сих пор решает некоторые задачи привычными для себя способами, которые были эффективны в рамках старой системы. Очевидно, что сейчас привычный подход не работает. Вакцина от COVID-19, которую мы сейчас считаем наиболее продвинутой, была разработана в частно-государственном партнерстве, инициированном частной компанией. Еще в январе, когда о вирусе было известно, но до России он не докатился, мы начали работу с научным вирусологическим центром «Вектор» из Новосибирского наукограда. Мы уже передали первые технологические образцы для испытаний на животных, а в августе ­надеемся перейти к клиническим испытаниям на добровольцах. Это достаточно сжатые сроки.

Получается, фармацевтика с точки зрения бизнеса — история очень долгая и не то чтобы надежная: а вдруг препарат еще и не пройдет сертификацию у минздрава? Как вам как бизнесмену с этими обстоятельствами живется? 

Да, зарегистрировать даже обычное лекарство — процесс трудоемкий и не быстрый, а вакцины до пандемии мы вообще не делали. Любую вакцину надо подробно и тщательно испытывать. У меня есть абсолютный принцип: я не выпущу препарат на рынок, если он не будет удовлетворять двум требованиям — безопасности и эффективности. А для проверки лекарственного средства по этим критериям требуется время. Вероятность риска недопустима, лучше вообще препарат не выпускать. В Америке была нашумевшая история, когда компания заразила проблемной вакциной от полиомиелита большое количество детей. Можете себе представить, какая это ответственность? Поэтому все должно быть максимально аккуратно. Как бизнесмену мне ожидание дается непросто, но у меня нет выбора и есть четкая гражданская позиция. 

Между тем сразу две оригинальные вакцины BIOCAD от COVID-19 вошли в потенциальный список ВОЗ. А существует ли в мире гонка вакцин? Вроде того — кто первый изобретет, тот и молодец? 

Тот, кто ее изобретет, конечно же молодец, но гонки нет. Все государства заинтересованы в собственной вакцине потому, что только изобретенного препарата на всех не хватит. Мой прогноз таков: пока страны не насытят собственные рынки, никто ни с кем делиться не будет. Поэтому мы продолжаем исследования, несмотря на то что отвлекаем на коронавирусную проблему ресурсы компании, которые могли бы быть направлены на другие решения. Я даже так скажу, что это не особо сложная задачка по сравнению с нашими разработками генно-терапевтических препаратов, за которыми я вижу будущее медицины. Ими в BIOCAD занят целый департамент. Ученые либо исправляют ген, либо вводят новый, который должен работать вместо нарушенного в результате мутации. Самые важные разработки мы ведем в направлении спинальной мышечной атрофии — наследственного заболевания, несовместимого с жизнью. Дети погибают от СМА в раннем возрасте. Препарат, клинические испытания которого мы надеемся начать уже осенью, очень сложный и очень дорогой. Настолько дорогой, что на него, вероятно, установят запретительные цены, а профинансировать исследования тогда должны либо государство, либо спонсоры, либо организации, ведь в России детей с таким диагнозом рождается примерно триста в год. 

А как вы относитесь к осторожным замечаниям ученых, например Татьяны Черниговской, что, вмешиваясь в гены, мы что-то можем там неправильно поправить?

Я Татьяну Черниговскую знаю достаточно хорошо и уважаю как ученого. Она еще и большой популяризатор правильного образа жизни: доходчиво и подробно объясняет, что для того, чтобы твои мозги не закисли, играй на пианино, читай книжки, занимайся этим до конца своей жизни. И к тому же она ратует за обычные радости: за красное вино, за путешествия в приятные и красивые места вроде Италии. Все это мне очень близко. Что касается опасений из-за вмешательства в генетические коды, то какая у нас есть альтернатива? В другом случае ребенок погибнет в полтора года. Смотреть, как он умирает? Это невозможно. Поэтому нечего переживать: если сегодняшний уровень научных знаний позволяет спасти ребенка, надо все сделать для того, чтобы он жил. 

Вакцина от коронавируса — хоть и проще задача, но гораздо глобальнее.

Я так вам скажу, жизнь налаживается. Самое неприятное в этой истории с пандемией, что мы не могли контролировать ситуацию. Во-первых, было непонятно, как COVID лечить. Во-вторых, неясно, погибнешь ты или нет, если все же заболеешь: попадешь на ИВЛ — и с вероятностью более 80 % отправишься на тот свет. Это, конечно, сильно тревожило. В эти дни я много размышлял, общался и переписывался с врачами, исследователями. Настроение у всех было так себе. Но в начале июня проснулся воодушевленным: мы получили очень интересные данные ВОЗ по препарату, который разрабатывали для лечения ревматоидного артрита. Он подавляет цитокиновый шторм, в некоторых случаях его просто купирует. А как известно, самое страшное в COVID — это как раз цитокиновый шторм, когда организм начинает бороться с инфекцией и сам себя подрывает. Мы стали тестировать препарат на больных коронавирусом — всего-то два укола в плечо. И были сильно удивлены результатом: из 30 пациентов только двое попали в реанимацию. Один потом выписался, а второй погиб из-за сердечной недостаточности, не выдержал его организм нагрузки из-за борьбы с болезнью. И я понял: если вдруг заболею, то приму участие в испытаниях собственной лаборатории. Фактически эта инъекция делает вирус не страшнее гриппа. Если люди не будут погибать от COVID-19, то можно спокойно дожидаться появления вакцины. Задача: сделать вирус безопасным. 

Так, а нам куда бежать?

Минздрав только что зарегистрировал препарат, в июле он будет уже доступен. Нам ведь ввозить его ниоткуда не надо, все здесь производится, в России.

Текст: Ксения Гощицкая

Фото: Алексей Костромин

«Собака.ru»

благодарит за поддержку партнера премии 

«ТОП 50 Самые знаменитые люди Петербурга 2020»

ДЛТ

старейший универмаг Петербурга и главный department store города