Телесные практики, медитации и красивые мужчины: поговорили с Максимом Матвеевым о его карьере и полнометражном «Триггере»

Ты замечаешь, как люди робеют при встрече с тобой?

Серьезно? Почему? Любопытно.

Ты красивый, Максим. Как тебе с этим живется?

Внешность — не мое достоинство и не моя заслуга. Это данность. А мне скучно пытаться выехать на одной данности.

То есть ты актер, но не принимаешь свою красоту?

Это обычный инструмент. Свою профессию я воспринимаю как трансляцию смыслов, а себя — как их проводника: чтобы зритель мог найти в ситуациях, проживаемых моими героями, созвучие с собственной жизнью и дальше сделать какие-то выводы о себе. А просто быть органичным не требует большого ума.

Не соглашусь. Когда снимают меня, чаще всего я похожа на испуганного суриката. Думаю, актерская органика — это дар.

Сейчас уже нет. Мир переполнен визуальным контентом. Люди без профильного образования мечтают попробовать себя на экране, вселенная откликается и дает им возможность. Или кто-то сам снимает себя для роликов в соцсетях — и все получается, потому что интуитивно понятно, как не наврать. Но актерская работа состоит не только из органики — это и постоянное расширение своего эмоционального спектра, и развитие вкуса, и вдумчивый анализ для полного погружения. Мне важно находить в себе неожиданные грани, доставать их и показывать. Тогда и зритель будет идти за мной из проекта в проект.

И ты всеми силами хочешь уйти от амплуа «красивый мужчина» и не понимаешь, почему все с этим носятся, ведь ты не приложил к этому никаких усилий.

Это так. Никаких усилий я и правда не приложил. И амплуа — абсолютно устаревшее понятие. Я об этом говорил, еще когда выпускался на театральном факультете Саратовской консерватории, где нам вдалбливали в мозжечок, что амплуа — неотъемлемая часть профессии актера. А если захочется сыграть старика? Или женщину? Почему я должен быть рабом одного образа? Глупости.

Мягкотелый, подопухший, с животиком и опавшими плечами император: ты успешно стер свою красоту и спортивную фигуру, сыграв Николая III в сериале «Фандорин. Азазель».

Я очень боюсь закрепоститься. Я наблюдаю за людьми, пытаюсь разглядеть их внутреннего ребенка за масками, которые часто сильно прирастают. Его прячут за манерой поведения, грудой мышц или философией, а я почему-то периодически на эту тему размышляю.

Под внутренним ребенком ты имеешь в виду живое и от этого уязвимое?

Да! Вот поэтому не дай бог закостенеть. Хочется воспринимать жизнь максимально открыто. Мне кажется, в этом мой ресурс, в том числе актерский. Вот для чего зритель приходит в театр, кино или на концерт?

Расшириться. Эмоцию получить. Кто-то — расслабиться. Стать лучше.

Согласен! И во всех этих примерах прослеживается одна причинно-следственная связь, причем довольно прагматичная: человек идет за искусством, чтобы увидеть себя. За терапевтическим эффектом — и только за ним. Он видит в искусственно созданном безопасном мире ситуации, похожие на те, в которые попадает сам, и, если повезет, сможет найти к ним ключ, ответить себе на важные вопросы.

То есть актер — психотерапевт поневоле?

Зритель осознает, что не он один переживает такие проблемы — и это сразу катарсис. Сейчас я читаю книгу «Дом с маяком. О мире, в котором каждый важен»: Лида Мониава (учредитель благотворительного фонда и хосписа «Дом с маяком». — Прим. ред.) описывает свой опыт работы в детской клинической больнице. И объясняет одну важную вещь: ребенка или взрослого не обязательно смешить и развлекать, часто сильнейшее лекарство — просто посидеть рядом. Помолчать. Побыть. Дать сигнал: «Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Я сопереживаю тебе».

Ты ведь работал доктором-клоуном, тебя этому научили при подготовке?

Да, мы занимались детьми с онкологическими диагнозами. Доктор-клоун — не арт-терапевт и не аниматор. Был серьезный отбор, клинический психолог проверял волонтеров на адекватность, психологическую устойчивость, лидерство. Процесс обучения занял несколько месяцев, в том числе хождения по больницам, где в предоперационных и палатах по подготовке к трансплантации костного мозга мы видели разные ситуации. Кто-то отсеялся: «Не, ребят, я не смогу». Это нормально. Не буду описывать, с чем столкнулся я, но меня не остановило.

Почему?

Раз мой семилетний опыт обучения в театральном может иметь врачебную пользу, необходимо этим заниматься — вот моя мотивация. Что-то похожее происходит на сцене: акт творчества — это быть проводником. Миссия искусства в этом и состоит. Но быть проводником означает еще и уметь задавать неудобные вопросы.

Неудобные для кого?

Для тех, кто обычно их избегает. Искусство — зеркало. А время такое, что всем нам бывает не очень-то приятно смотреть на себя. Но согласись, бессмысленно обвинять зеркало в том, что оно плохое. Или требовать от него показать что-то получше и поидеальнее. Это путь в никуда. Стать получше и поидеальнее невозможно без неудобных вопросов самому себе. Только так ты становишься шире, милосерднее, толерантнее. В этом суть искусства. Причем трудиться должны обе стороны — и тот, кто отдает, и тот, кто принимает. Костенея, мы лишаем себя гигантского количества возможностей, открытий в себе, в окружающем мире. Надо не бояться этих открытий.

А насколько хорошо ты знаешь себя?

Я совсем не уверен, что знаю. Может, там под водой айсберг скрывается. А может, льдиночка, которую я ошибочно принимаю за айсберг. К счастью, профессия дает мне возможность постоянного изучения себя. Иногда роль совпадает с моими запросами, и тогда я будто прохожу терапию. А иногда неожиданно бывает: играю я драматическую сцену, включаюсь так, что забываю обо всем на свете, даже о зрителе. Это здоровское чувство, настоящий поток, мой собственный катарсис. И вот выношу я эту сцену зрителю в диалог, а зал смеется. Это хорошо или плохо?

Хорошо, потому что у вас со зрителем есть контакт. Но в моменте может быть довольно болезненно.

Конечно! Я душу вкладываю, а там хаха! Когда я играл первые спектакли в Саратове, вообще не понимал, как с этим справляться. Думал, я-то ого-го, а они все дураки. Совсем нет: чувак, не надо так серьезно. Увидь смешное. Отсмейся вместе. Я не случайно говорю — «выношу в диалог», ведь не только зритель, но и я сам получаю новое понимание ситуации. Поэтому и роли стараюсь выбирать по принципу непохожести, тогда точно придется приложить усилия, что-то новое о себе узнать. В такое вписываюсь с удовольствием. Кстати, великий актер Михаил Ульянов тоже говорил, что учится с каждой ролью.

КАК МАКСИМ С ПСИХОТЕРАПЕВТОМ ПОСТАВИЛИ СТАВРОГИНУ ДИАГНОЗ «ШУБООБРАЗНАЯ ФОРМА ШИЗОФРЕНИИ»

Что было максимально странным в твоем опыте?

Одно время я был увлечен консультациями с психиатром. Все началось с «Бесов», где я играл Николая Ставрогина (в мини-сериале 2014 года режиссера Владимира Хотиненко. — Прим. ред.). Достоевский насытил этого персонажа чертами, которые подглядел, посещая желтые дома. Тогда не было психиатрических больниц, желтые дома были по сути изоляторами безо всякой диагностики, где всех пациентов содержали вместе. И вот я никак не мог понять, что за наборчик описал Достоевский, какой-то компот из психических крайностей. Почему про лицо Ставрогина сказано «восковое»? Это же не потому, что тот за кожей ухаживает или генетически ему дана суперкрасота. Нет, все это симптомы разных заболеваний. Я даже ездил в «Белые столбы» (психиатрическая лечебница номер пять на станции Столбовая Чеховского района Москвы, как и «Кащенко» ставшая синонимом слова «психушка». — Прим. ред.) — тяжелейшее место. В итоге мы с психиатром пришли к выводу, что Ставрогин был отягощен шубообразной формой шизофрении.

А-а-а, вот это подход!

Да, был момент, когда я прямо копался.

МОЖНО ЛИ ВСЕ-ТАКИ РЕШИТЬ ПРОБЛЕМУ ЗА ОДИН СЕАНС ТЕРАПИИ

Мне тревожно спрашивать, как ты готовишься к ролям. Надеюсь, ты не сидел в тюрьме, чтобы понять психотерапевта Стрелецкого из сериала «Триггер». Но ты точно изучаешь психосоматику тела! Тот же Стрелецкий у тебя все время бросается грудью на амбразуру, будто хочет, чтобы его снова ударили. А Николай III из сериала «Азазель. Фандорин», наоборот, защищает ребра, что-то такое прячет там нежное. Это сознательный язык тела?

Здорово, что ты заметила, спасибо! Сознательный. Об этом еще Михаил Чехов писал (театральный педагог, режиссер и актер, племянник писателя Антона Чехова. — Прим. ред.), его книга «Путь актера» посвящена телесным выражениям персонажа. Михаил Александрович много времени посвящал нахождению энергетического центра. И с этой практикой благополучно эмигрировал в Калифорнию и основал там свою школу. Николая III я почувствовал очень закрытым, как будто его сильно ударили в грудь и он с тех пор так и закрывает свою рану. Когда человек стабилен, у него совсем другая осанка, его центр ведет впе- ред, как пароход. А у императора центр сползает вниз, к животу: он страдает от того, что родился не в тех обстоятельствах.

Его закрытая сутулая поза напоминает немного принца Чарльза в молодости.

Да, и если его глазами посмотреть, сильно ли интересная жизнь монарха? Да вообще нет. Как ему раскрыться? Да никак. Но он должен надеть мундир, напялить саблю, ордена и посвящать в рыцари.

А психотерапевт Стрелецкий, выходит, нарывается?

Он наказывает себя, считая виноватым в определенных обстоятельствах своей жизни. Мы со сценаристами даже посмеивались над тем, что он постоянно получает по морде. Потом начали думать, может, уже хватит? Но нет, не хватит, не может он по-другому.

Полный метр «Триггера», пожалуй, одна из самых ожидаемых премьер года. Чем он будет отличаться от сериала? Это продолжение или вообще отдельная история? Ну и будет ли герою везти чуть больше?

Скажем так, начинается новая глава в жизни персонажа. Повествование, конечно
же, будет отличаться, так как форматы разные. Оно стало более героецентричным: не только про кейсы пациентов, но и про внутренний мир Стрелецкого. Мне кажется, это полезно для истории, потому что позволяет совсем с другого ракурса взглянуть на Артема. Ну а будет ли ему больше везти — поглядим!

Я полезла читать тексты Сергея Насибяна (психолог, бизнес-тренер, чей провокативный и шоковый метод и истории из врачебной практики стали основой сериала «Триггер». — Прим. ред.). Честно, как человека, посвятившего терапии довольно много времени, меня подбешивало, что его практика напоминает волшебную таблетку, типа полизал лягушку и понял смысл жизни. Решить проблему за один сеанс... Ты сам в такое веришь?

Конечно, это преувеличение. Главная мысль «Триггера» — любому человеку стоит научиться задавать себе вопросы. И лучше делать это с помощью специалиста: наша психика — загадочная штука и просто филигранно обходит острые углы, избегает болезненных вопросов. Почему я не могу выбраться из порочного круга токсичных отношений? Из постоянного абьюза? Почему я не могу заработать больше, не позволяю себе этого? Сам факт осознания проблемы — гигантский шаг к ее решению.

Ты себе задаешь болезненные вопросы?

Конечно. И полно тем, которых я опасаюсь, обхожу стороной. Иногда чувствую, что прямо убегаю, прокрастинирую жутко: «Подожди, Макс, поговори с собой, ты же знаешь, что нужно себя наконец спросить. Да-да, знаю. Ой, что там надо — в магазин сходить? Ну, я побежал!» И все, ты смылся.

А с чем ты не побоялся встретиться и не пожалел?

Я хорошо помню эту ситуацию. Был момент на читке: мы сидели с Сережей Насибяном у продюсера и соавтора сценария Александры Ремизовой, разговаривали и я сознательно задал личный вопрос. Тогда Сережа подсветил мне любопытный факт моей биографии, на который я неосознанно ориентировался при построении карьеры и отношений.

ВАЖНО

Вместе с Максимом Матвеевым в съемке приняла участие команда ФК «47 в игре»

«47 в игре» — футбольный клуб для людей с синдромом Дауна. Его основал Павел Путинцев в 2020 году, увидев ролик блогера Евгения Савина «Футбол спасает жизнь детям с особенностями развития». Сейчас команда тренируется трижды в неделю в бывшем здании «Красного треугольника» и в СК «Звезда» на «Пролетарской», а для развития скорости принятия решений и координации здесь используют высокотехнологичное оборудование Goal Station (как ФК «Нордшелланд» в Дании!). За три года «47 в игре» стала официальным амбассадором бренда Puma, провела первый инклюзивный кубок двух столиц, выиграла Социальную олимпиаду России и выпустила собственный мерч.

ПОЧЕМУ ТВОРЧЕСКИЕ ЛЮДИ ЧАСТО БОЯТСЯ ЗАНИМАТЬСЯ С ПСИХОЛОГОМ

В твоем интервью Надежде Стрелец меня дико тронула история, как ты был привязан к маме, ждал ее с работы и стал актером, чтобы завоевать ее внимание через экран, потому что она часто ходила в кино. У меня такая же тема — я через всю Прибалтийскую площадь узнавала маму по походке, но актрисой почему-то не стала.

Травмы похожи на пазл — картинка вроде бы одна, а кусочки у всех разные, во что они у кого сложатся — неизвестно. Я про актерство вообще не думал, был стеснительным, не лез на табуретку читать стихи. Ну, иногда пел под воображаемую гитару наедине с собой — максимум моего артистизма. Потом вообще закрылся серьезно, но как-то ведь привело. И причина крылась не там, где я думал.

Часто творческие люди отказываются от терапии: боятся потерять талант, лишившись триггеров.

Талант не исчезнет! А вот желание и мотивация — вполне могут. Но это просто переход на другую ступень: значит, отпала потребность в выражении того, что заложено через травму. Не исключаю для себя варианта, что в какой-то момент я скажу: всё, не хочу больше играть. Буду делать что-то другое, игрушки для детей, например. В пандемию стал мастерить их для сыновей и получилось прямо здорово.

Опасность! Ведь в театре ты уже не играешь. Кстати, почему?

Тут сложились сразу несколько факторов. Во-первых, поменялись приоритеты. Львиную долю времени мне хочется проводить с детьми. Во-вторых, мне не предлагают роль той выразительности, которую мне бы хотелось взять. И вряд ли в ближайшее время предложат.

Что для тебя пример такой роли?

Ларс Айдингер в «Ричарде III» Томаса Остермайера — невероятной смелости высказывание и фантастическая актерская работа. Мощнейщий уровень откровенности не в плане обнажения, хотя и оно там есть, а в плане смелости на сцене. Айдингер обращается к зрителю по шекспировскому принципу, который преувеличен настолько, что это просто разрыв. Ну и крутейшая бомбардировка смыслами.

Что-то похожее было в твоей театральной карьере?

Думаю, роль Кинастона в одноименном спектакле (постановка Московского театра Олега Табакова об актере шекспировского театра, игравшем женщин. — Прим. ред.). Это было провокационно. Помню, во время моего откровенного монолога о сексуальности мужская часть зала просто переставала дышать. Ведь вопрос именно в том, чтобы не отрицать свои части. В мужчине есть женское, в женщине — мужское, так задумано природой. Эмбрион изначально бесполый и только ближе к фазе насыщения гормонами приобретает гендер. Все мои персонажи поначалу для меня эмбрионы, и только постепенно они приобретают выпуклые черты и характер.

То есть ты стартуешь из точки ноль?

Именно. В данный момент мне ближе всего концепция «бедного театра» Ежи Гротовского (педагога и режиссера. — Прим. ред.). Актер перед выходом на сцену ни в коем случае не должен себя накачивать или наполнять. Наоборот, обязан пребывать в состоянии ноля, пустого стакана, чтобы наполнить эту емкость вместе со зрителем, уже в процессе игры приобрести тот или иной заряд. А если я сразу выхожу весь такой заряженный, а зритель только что вбежал в зал весь растрепанный, может, опаздывал или нахамили ему в такси, то я могу в него не попасть или даже вызову реакцию отторжения. Сначала я должен стабилизировать зрителей, присоединить к сотворчеству.

Интересно, что курс специалистов у психотерапевта Екатерины Сокальской начинается с обучения состоянию нейтральности.

Актерская профессия — трансляция. Ты не великий исполнитель, не демиург, а посредник. Не более того. Не надо свои амбиции замешивать в акт искусства. Просто не мешай всему происходить.

Легко сказать!

Мне помогает медитация, отключение мыслей, возвращение в тело: вот я здесь и сейчас такой, какой есть. Тело должно быть восприимчивым, отзывчивым к энергиям. Для этого я подключаю телесные практики. Из состояния нейтральности ты даешь организму возможность привести тебя куда-то, куда ты сам не планировал, не предсказывал. Это очень здорово! Такой импульс, кстати, иногда в танце возникает.

Невероятно, но ты только что изобразил телом «восьмерку»! В следующий раз пишем видео!

Хорошо! (Смеется.) Пытаюсь внешне передать смысл движения. Восьмерка ведь про то, что все перетекает и все едино. Меня очень занимает микс искусств, стремление к Gesamtkunstwerk, мистериям: то, что делает, например, Теодор Курентзис со своей командой в Доме Радио. То у него хор затанцует, то танцовщик запоет. Не нужно закрепощать себя в жанрах и стилях.

А ты бы мог стать режиссером?

Сложно сказать. Вот подрастут мои двое, может, к тому моменту я накоплю другой опыт и захочу его реализовать.

Подрастут они или ты?

Или я. Все так быстро меняется. Еще десять лет назад мне было сложно связать между собой два слова. Иногда вижу старые интервью и думаю: парень, а поскладнее можно было? А потом понимаешь — не можно, такой был период. Пока меня все устраивает. Было время, когда я поддавался амбициям, но мне удалось понять, что они не мои, а навязаны окружением.

Я эмпат, мне сложно бывает отделить свое желание от чужого. Для этого я даже периодически даю себе возможность зарыться в свою нору, откалиброваться. Друзья привыкли, что я могу ответить на сообщение через три месяца, и дают мне такую возможность. В какой-то момент меня пушили: «Но ты же можешь! Давай продюсером! Давай режиссером!» И я такой: «Да! Ведь могу! Пойду писать режиссерскую экспликацию!» А потом прихожу в себя — и какая экспликация, зачем мне это вообще?

КАК ПЕТЕРБУРГ СВЯЗАН С СИСТЕМОЙ МАЯТНИКОВ ПО ЗЕЛАНДУ

И правда: зачем?

Посмотрим. Пока меня вполне устраивает то, что как актер я могу на площадке предложить решение сцены и его примут. А там поглядим. Но я точно останусь в сфере, связанной с искусством.

Почему тебе это важно?

Пусть это прозвучит пафосно, но искусство — то, на чем держится цивилизация. Искусство дано, чтобы показывать прогресс не технический, а эмоциональный. Антрополог Маргарет Мид писала, что как-то на раскопках обнаружила срощенную бедренную кость. Вот именно со срощенной кости и началась цивилизация: вокруг травмированного собрались люди, которые помогли обеспечить ему жизнедеятельность, пока тот был обездвижен. К состраданию приложились действия, которые помогли сохранить жизнь. Это и есть прогресс.

А мы точно не в регрессе?

Сейчас такое время, когда нам кажется, что мы откатились глубоко назад. Но даже пессимист-футуролог Юваль Ной Харари говорит, что нам кажется. На самом деле с течением веков уровень агрессивности сократился невероятно. Но никогда в своей истории человечество не были настолько захвачено информационным потоком, если не потопом. Информация буквально нас топит. Мы постоянно находимся в состоянии стресса и думаем, что катимся в пропасть. Но по историческим меркам — нет. И это одна из мыслей, которая меня успокаивает в данном отрезке времени.

Недавно ты официально стал петербуржцем — как тебе?

Я в полном восторге. Даже от климата: он похож на Калининград, где я вырос. Было здорово пожить в Москве, но в какой-то момент я обнаружил себя не в своей системе координат, а в системе маятников по Вадиму Зеланду. А вот Петербург для меня про баланс, здесь меня не раскачивает. И просто удивительные люди живут в этом городе. Кажется, это любовь.

Текст КСЕНИЯ ГОЩИЦКАЯ

Фото ВАЛЕНТИН БЛОХ

Стиль ЭЛЬМИРА ТУЛЕБАЕВА

Ассистенты стилиста АРТЕМИЙ ПОТАПОВ, МАКСИМ ЛЯЩЕНКО

Визаж и волосы АЛЕКСЕЙ РАДЧЕНКО

Свет ВЛАД СКОБЛЕВ SKYPOINT

Информационный обзор Редакции