Берлинский кинофестиваль прошел, фильм «Солнце» остался, – считают Александр Сокуров и Сергей Шолохов.
«Россию прокатили!» – закричали дураки, когда «Солнце» в Берлине ничего не получило. А если бы не «прокатили»? От присуждения/ неприсуждения произведению искусства той или иной цацки ни оно, ни страна не станут ни хуже, ни лучше. Сожаления заслуживают умственные способности того, кому кино с «Оскаром» заведомо нравится больше, чем без «Оскара». Равно как и того, кто сам никакого предмета для гордости не создал, зато гордится фигуристами и скрипачами, получившими какое-нибудь «золото» и тем самым «отстоявшими честь родины». Кино снимают, чтобы его смотрели, а не для утверждения с его помощью некоего мифического престижа.
Фильм в прокате, значит, он – объективная реальность, данная нам в ощущениях. Всякий желающий ощущения взять да сделает это невозбранно, кому неинтересно – волен пройти мимо. Это есть совершенно нормально, потому что у людей нет физиологической нужды в искусстве, как в воздухе и воде. Правда, некоторых, бывает, мучит так называемая духовная жажда, но ведь вовсе не каждого.
Однако с работами Сокурова уже в который раз происходит странная история: у части критики они вызывают совершенно неадекватное раздражение и чуть ли не ненависть. В 2001-м, когда вышел «Телец», один бойкий вьюнош просто завопил: «Где призы Александра Сокурова? Где его “пальмовые ветви”, “феликсы”, “медведи”, “львы”?.. Является ли игра со светофильтрами самоценным предметом киноискусства? А сонливость у зрителя – непременным побочным эффектом этого самого “настоящего искусства”? И главное – куда ведет пресловутое развитие киноязыка в сокуровском понимании? Не в тупик ли?» Сейчас другой молодой человек в отчете о Берлинском фестивале буквально топал ногами и брызгал слюной. Признав-таки «высокое эстетическое качество фильма», он тем не менее провозгласил: «Значение “Солнца” для кино ничтожно… Концентрация мысли равна нулю...» Да и за «самовыражение» режиссеру досталось. Еще довелось прочесть рецензию, где «Солнце» сравнивают с советским кино 1970-х. И ведь какой слепоглухотой надо обладать (орган речи, к сожалению, не поражен), чтобы перепутать сложно обработанное, тончайше нюансированное изображение, по качеству приближающееся к живописному сфумато, – и мутную картинку на шосткинской пленке.
Ренан заметил: ничто не дает нам такого правильного понятия о бесконечном, как размер человеческой глупости. И, добавлю, невежества: даже азов эстетики многие знать не желают. Во-первых, самовыражение есть единственно возможная форма художественной деятельности. Во-вторых, как будто в искусстве бывает мысль отдельная от формы и наоборот! Если мысли сначала излагаются словами, потом слова переводятся на язык кино (театра, музыки и т. д.), а потом зритель или критик производит дешифровку, это произведение не художественное, но публицистическое. В нем нет чуда. Если же чудо есть – природа его таинственна и словами ее не изъяснишь. В «Солнце» чудо случается. Например, мы медленно проникаем в размеренный (даром что на дворе август 1945-го), почти по-балетному ритуализованный быт и обиход дворца японского императора. Знакомимся с интерьером, вещами и людьми, прежде всего с самим героем, императором Хирохито. Вот он садится в машину оккупационных войск и через разбомбленный Токио едет на ужин к генералу Макартуру, главе американского экспедиционного корпуса. Огромная, полная напряжения, переливов мысли (именно!), психологических и чувственных подробностей сцена – ее поразительно играет Иссей Агато и очень хорошо Роберт Доусон. Затем маленький, хрупкий, одновременно неловко-напряженный и изящный Сын Солнца возвращается к себе, в уже знакомые нам кабинет, гостиную. И здесь испытываешь облегчение – ну, снова дома… Сила киногения такова, что ты погружаешься в чужую, только что впервые увиденную жизнь – и она становится отчасти твоей. Таких чудес в фильме немало. Вероятно, понимание этого дает их создателю спокойствие и уверенность.
Александр Сокуров:
– Мы ни с кем не соревнуемся, никого не хотим победить. Мы сделали важную, как мне кажется, работу, которая не имеет никакого отношения ни к каким сегодняшним конкурсам. Наша маленькая группа занимается вещами, которых – в смысле кинематографического качества – не делает никто в мире. А что касается фестиваля, для меня очень существенно, что картина пользовалась успехом у зрителей, получила хорошие отзывы европейской прессы, и главное – в Берлине прошли результативные переговоры с прокатчиками из разных стран Европы, так что судьба фильма в прокате решена положительно.
– Сила нелюбви к вам части критики сравнима разве что с силой любви другой части. Чем это объяснить?
– Не знаю, во всяком случае с моей стороны и со стороны моей группы это ничем не спровоцировано. Я стараюсь ни в каких кинокругах вообще не появляться, никого ни в коем случае не беспокоить, живу жизнью, абсолютно ограниченной Петербургом, нашей студией.
– «Солнце» – третья часть задуманной вами тетралогии о власти. Четвертая – «Фауст» по Гете и Томасу Манну, то есть, начав в «Молохе» с Гитлера, вы через Россию («Телец», Ленин) и Японию вернетесь в Германию. Какой она показалась вам нынче?
– Во-первых, сценарий «Фауста» еще не написан. Сейчас я занят подготовкой «Хованщины» в «Ла Скала», поставить которую меня пригласил Мстислав Леопольдович Ростропович, это для меня большая честь. А что касается Берлина, в этот приезд я его практически не видел. Я сидел и бесконечно отвечал на журналистские вопросы. Зато Берлин, во всяком случае ту его часть, где проходил фестиваль, отлично разглядел кинокритик и телеведущий Сергей Шолохов.
– Жюри смотрело «Солнце» вместе с прессой. А пресса – девушка нервозная и создает в зале тревожную вибрацию. Особенно представители бесчисленных аккредитованных на фестивале информационных агентств и бульварных изданий, которых не интересует кино как искусство, а им важно сделать daily-репортаж о событиях вроде того, кто с кем пришел-ушел и у кого был синяк под глазом. Таких людей на пресс-просмотрах большинство, и они обеспечивают невыгодный эмоциональный фон. Если бы жюри увидело картину вместе с публикой, оно оказалось бы в совершенно другой среде: фильм воспринимали очень почтительно, затаив дыхание, разумеется, никто не ушел из зала. В конце были продолжительные аплодисменты, Сокурова вызвали на сцену (чего никогда не бывает), он в свою очередь пригласил на сцену Агато-сана и Доусона. У всех было ощущение, что произошло выдающееся событие.
– Зрители в Берлине отличались от зрителей московской премьеры в «Ролане»?
– В «Ролан» пришли Мстислав Ростропович и Галина Вишневская. Александр Николаевич пригласил Бориса Немцова, который был на показе «Тельца», и, видимо, слова, которые он тогда сказал, понравились маэстро. Была и Анастасия Вертинская, начиная с «Молоха» она не пропускает премьер Сокурова.
– Я имею в виду то, как принимали картину.
– В Москве я не был в зале, мы с Арменом Медведевым и продюсером Игорем Каленовым сидели в фойе с Александром Николаевичем, который заметно переживал.
– Интересно, на чем основано мнение о его «беспрецедентном высокомерии по отношению к зрителю», которое я встретил в одной рецензии…
– Конечно, ему важно, как зрители принимают его работу. А то, что кто-то может счесть высокомерием, – защитная реакция на высказывания разных эстетически неуравновешенных персонажей, которые в силу своего искусствоведческого ничтожества, или социальной маргинальности, или еще каких-то причин позволяют себе этот оценочный беспредел. Если к тому, что сделал художник, относятся доброжелательно – вне зависимости от того, верно ли понят его месседж, – он идет навстречу, готов обсуждать, дискутировать, ему интересно любое прочтение. Если же реакция агрессивная, с какой стати художнику тратить на это свою драгоценную жизнь? – В чем причина этой агрессии? Что в кинематографе Сокурова раздражает некоторых до дрожи?
– Это скорее психологический, даже психоаналитический, а не искусствоведческий феномен. Мы видим на экране именно то, что Александр Николаевич Сокуров думает и чувствует. И выражено это средствами, которые он считает адекватными предмету своих размышлений. В этом есть почти что детская честность. Которая кем-то воспринимается как слабость, и они стараются клевать в это, как им кажется, незащищенное, уязвимое место. Они не понимают, что детскость может быть и силой. Детское в Сокурове – не от слабости, а от силы. Поэтому никакой яд не проникнет туда, куда они клюют, – там абсолютная защита искусства.
– В прошлом году каннское жюри во главе с Тарантино отдало «Золотую пальмовую ветвь» документальной антибушевской агитке Майкла Мура. Сейчас в Берлине «Золотого медведя» присудили «Кармен из Хаелитши», где оперу Бизе поют африканские актеры на языке местных племен. Председатель жюри Роланд Эммерих подражает Тарантино?
– Тарантино начинал как режиссер арт-хаусного кино, который проложил свою дорогу в искусстве и сделал свой стиль мейнстримом. Эммерих же – обыкновенная голливудская кукла. Он ведь режиссер «Годзиллы» и понимает кино на этом уровне. Попросту фильм Сокурова – темный: на экране темно. А в американских фильмах светло. Значит, надо дать приз светлому фильму, потому что в конфликте темного и светлого должно побеждать светлое. Вот и вся его психология.
В центре третьей части тетралогии Александра Сокурова о великих политических лидерах XX века – японский император Хирохито. По сравнению с остальными частями трилогии – «Молох» и «Телец» – это менее напряженный, более легкий и даже жизнерадостный фильм, если такой термин вообще может быть применен к творчеству Сокурова. Но сравнительная легкость тона «Солнца» совсем не означает, что картина проще для восприятия, чем предыдущие работы режиссера. Менее зрелищный, чем «Русский ковчег», хотя не менее красивый в своем мрачноватом колорите и медленном как бы угасающем ритме, фильм использует лаконичный и консервативный киноязык, в котором видится дань уважения великим японским режиссерам. Для Сокурова главное – не история, а то, как она рассказана, и детали, которые ее окружают.
SCREENDAILY.COM
Огромным разочарованием стало то, что наградой обошли выдающийся фильм Александра «Солнце» – клаустрофобический камерный шедевр о судьбе японского императоре Хирохито в последние дни Второй мировой войны. …Полумрак в интерьерах и стерильная белизна сцен на воздухе – как будто шок поражения и ядерной катастрофы выхолостил из этого мира все естественные краски.
THE GUARDIAN
Жизнь «Солнца», к счастью, выходит за рамки личного герметизма его режиссера. До сих пор фильмы Сокурова в России практически не имели проката – их показывали разве что в рамках специальных программ. Сейчас же только в Москве за первые выходные картина собрала 320 тысяч рублей, в Петербурге – около 270 тысяч. Уже назначены премьеры в Калининграде, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Новосибирске. В марте начнется прокат в Италии, кроме того, картину купили Франция, Израиль Греция, Нидерланды. 9 мая состоится телевизионная премьера «Солнца» на канале СТС.
«Россию прокатили!» – закричали дураки, когда «Солнце» в Берлине ничего не получило. А если бы не «прокатили»? От присуждения/ неприсуждения произведению искусства той или иной цацки ни оно, ни страна не станут ни хуже, ни лучше. Сожаления заслуживают умственные способности того, кому кино с «Оскаром» заведомо нравится больше, чем без «Оскара». Равно как и того, кто сам никакого предмета для гордости не создал, зато гордится фигуристами и скрипачами, получившими какое-нибудь «золото» и тем самым «отстоявшими честь родины». Кино снимают, чтобы его смотрели, а не для утверждения с его помощью некоего мифического престижа. Фильм в прокате, значит, он – объективная реальность, данная нам в ощущениях. Всякий желающий ощущения взять да сделает это невозбранно, кому неинтересно – волен пройти мимо. Это есть совершенно нормально, потому что у людей нет физиологической нужды в искусстве, как в воздухе и воде. Правда, некоторых, бывает, мучит так называемая духовная жажда, но ведь вовсе не каждого.
Однако с работами Сокурова уже в который раз происходит странная история: у части критики они вызывают совершенно неадекватное раздражение и чуть ли не ненависть. В 2001-м, когда вышел «Телец», один бойкий вьюнош просто завопил: «Где призы Александра Сокурова? Где его “пальмовые ветви”, “феликсы”, “медведи”, “львы”?.. Является ли игра со светофильтрами самоценным предметом киноискусства? А сонливость у зрителя – непременным побочным эффектом этого самого “настоящего искусства”? И главное – куда ведет пресловутое развитие киноязыка в сокуровском понимании? Не в тупик ли?» Сейчас другой молодой человек в отчете о Берлинском фестивале буквально топал ногами и брызгал слюной. Признав-таки «высокое эстетическое качество фильма», он тем не менее провозгласил: «Значение “Солнца” для кино ничтожно… Концентрация мысли равна нулю...» Да и за «самовыражение» режиссеру досталось. Еще довелось прочесть рецензию, где «Солнце» сравнивают с советским кино 1970-х. И ведь какой слепоглухотой надо обладать (орган речи, к сожалению, не поражен), чтобы перепутать сложно обработанное, тончайше нюансированное изображение, по качеству приближающееся к живописному сфумато, – и мутную картинку на шосткинской пленке.
Ренан заметил: ничто не дает нам такого правильного понятия о бесконечном, как размер человеческой глупости. И, добавлю, невежества: даже азов эстетики многие знать не желают. Во-первых, самовыражение есть единственно возможная форма художественной деятельности. Во-вторых, как будто в искусстве бывает мысль отдельная от формы и наоборот! Если мысли сначала излагаются словами, потом слова переводятся на язык кино (театра, музыки и т. д.), а потом зритель или критик производит дешифровку, это произведение не художественное, но публицистическое. В нем нет чуда. Если же чудо есть – природа его таинственна и словами ее не изъяснишь. В «Солнце» чудо случается. Например, мы медленно проникаем в размеренный (даром что на дворе август 1945-го), почти по-балетному ритуализованный быт и обиход дворца японского императора. Знакомимся с интерьером, вещами и людьми, прежде всего с самим героем, императором Хирохито. Вот он садится в машину оккупационных войск и через разбомбленный Токио едет на ужин к генералу Макартуру, главе американского экспедиционного корпуса. Огромная, полная напряжения, переливов мысли (именно!), психологических и чувственных подробностей сцена – ее поразительно играет Иссей Агато и очень хорошо Роберт Доусон. Затем маленький, хрупкий, одновременно неловко-напряженный и изящный Сын Солнца возвращается к себе, в уже знакомые нам кабинет, гостиную. И здесь испытываешь облегчение – ну, снова дома… Сила киногения такова, что ты погружаешься в чужую, только что впервые увиденную жизнь – и она становится отчасти твоей. Таких чудес в фильме немало. Вероятно, понимание этого дает их создателю спокойствие и уверенность.
Александр Сокуров:
– Мы ни с кем не соревнуемся, никого не хотим победить. Мы сделали важную, как мне кажется, работу, которая не имеет никакого отношения ни к каким сегодняшним конкурсам. Наша маленькая группа занимается вещами, которых – в смысле кинематографического качества – не делает никто в мире. А что касается фестиваля, для меня очень существенно, что картина пользовалась успехом у зрителей, получила хорошие отзывы европейской прессы, и главное – в Берлине прошли результативные переговоры с прокатчиками из разных стран Европы, так что судьба фильма в прокате решена положительно.
– Сила нелюбви к вам части критики сравнима разве что с силой любви другой части. Чем это объяснить?
– Не знаю, во всяком случае с моей стороны и со стороны моей группы это ничем не спровоцировано. Я стараюсь ни в каких кинокругах вообще не появляться, никого ни в коем случае не беспокоить, живу жизнью, абсолютно ограниченной Петербургом, нашей студией.
– «Солнце» – третья часть задуманной вами тетралогии о власти. Четвертая – «Фауст» по Гете и Томасу Манну, то есть, начав в «Молохе» с Гитлера, вы через Россию («Телец», Ленин) и Японию вернетесь в Германию. Какой она показалась вам нынче?
– Во-первых, сценарий «Фауста» еще не написан. Сейчас я занят подготовкой «Хованщины» в «Ла Скала», поставить которую меня пригласил Мстислав Леопольдович Ростропович, это для меня большая честь. А что касается Берлина, в этот приезд я его практически не видел. Я сидел и бесконечно отвечал на журналистские вопросы. Зато Берлин, во всяком случае ту его часть, где проходил фестиваль, отлично разглядел кинокритик и телеведущий Сергей Шолохов.
– Жюри смотрело «Солнце» вместе с прессой. А пресса – девушка нервозная и создает в зале тревожную вибрацию. Особенно представители бесчисленных аккредитованных на фестивале информационных агентств и бульварных изданий, которых не интересует кино как искусство, а им важно сделать daily-репортаж о событиях вроде того, кто с кем пришел-ушел и у кого был синяк под глазом. Таких людей на пресс-просмотрах большинство, и они обеспечивают невыгодный эмоциональный фон. Если бы жюри увидело картину вместе с публикой, оно оказалось бы в совершенно другой среде: фильм воспринимали очень почтительно, затаив дыхание, разумеется, никто не ушел из зала. В конце были продолжительные аплодисменты, Сокурова вызвали на сцену (чего никогда не бывает), он в свою очередь пригласил на сцену Агато-сана и Доусона. У всех было ощущение, что произошло выдающееся событие.
– Зрители в Берлине отличались от зрителей московской премьеры в «Ролане»?– В «Ролан» пришли Мстислав Ростропович и Галина Вишневская. Александр Николаевич пригласил Бориса Немцова, который был на показе «Тельца», и, видимо, слова, которые он тогда сказал, понравились маэстро. Была и Анастасия Вертинская, начиная с «Молоха» она не пропускает премьер Сокурова.
– Я имею в виду то, как принимали картину.
– В Москве я не был в зале, мы с Арменом Медведевым и продюсером Игорем Каленовым сидели в фойе с Александром Николаевичем, который заметно переживал.
– Интересно, на чем основано мнение о его «беспрецедентном высокомерии по отношению к зрителю», которое я встретил в одной рецензии…
– Конечно, ему важно, как зрители принимают его работу. А то, что кто-то может счесть высокомерием, – защитная реакция на высказывания разных эстетически неуравновешенных персонажей, которые в силу своего искусствоведческого ничтожества, или социальной маргинальности, или еще каких-то причин позволяют себе этот оценочный беспредел. Если к тому, что сделал художник, относятся доброжелательно – вне зависимости от того, верно ли понят его месседж, – он идет навстречу, готов обсуждать, дискутировать, ему интересно любое прочтение. Если же реакция агрессивная, с какой стати художнику тратить на это свою драгоценную жизнь? – В чем причина этой агрессии? Что в кинематографе Сокурова раздражает некоторых до дрожи?
– Это скорее психологический, даже психоаналитический, а не искусствоведческий феномен. Мы видим на экране именно то, что Александр Николаевич Сокуров думает и чувствует. И выражено это средствами, которые он считает адекватными предмету своих размышлений. В этом есть почти что детская честность. Которая кем-то воспринимается как слабость, и они стараются клевать в это, как им кажется, незащищенное, уязвимое место. Они не понимают, что детскость может быть и силой. Детское в Сокурове – не от слабости, а от силы. Поэтому никакой яд не проникнет туда, куда они клюют, – там абсолютная защита искусства.
– В прошлом году каннское жюри во главе с Тарантино отдало «Золотую пальмовую ветвь» документальной антибушевской агитке Майкла Мура. Сейчас в Берлине «Золотого медведя» присудили «Кармен из Хаелитши», где оперу Бизе поют африканские актеры на языке местных племен. Председатель жюри Роланд Эммерих подражает Тарантино?
– Тарантино начинал как режиссер арт-хаусного кино, который проложил свою дорогу в искусстве и сделал свой стиль мейнстримом. Эммерих же – обыкновенная голливудская кукла. Он ведь режиссер «Годзиллы» и понимает кино на этом уровне. Попросту фильм Сокурова – темный: на экране темно. А в американских фильмах светло. Значит, надо дать приз светлому фильму, потому что в конфликте темного и светлого должно побеждать светлое. Вот и вся его психология.
В центре третьей части тетралогии Александра Сокурова о великих политических лидерах XX века – японский император Хирохито. По сравнению с остальными частями трилогии – «Молох» и «Телец» – это менее напряженный, более легкий и даже жизнерадостный фильм, если такой термин вообще может быть применен к творчеству Сокурова. Но сравнительная легкость тона «Солнца» совсем не означает, что картина проще для восприятия, чем предыдущие работы режиссера. Менее зрелищный, чем «Русский ковчег», хотя не менее красивый в своем мрачноватом колорите и медленном как бы угасающем ритме, фильм использует лаконичный и консервативный киноязык, в котором видится дань уважения великим японским режиссерам. Для Сокурова главное – не история, а то, как она рассказана, и детали, которые ее окружают.
SCREENDAILY.COM
Огромным разочарованием стало то, что наградой обошли выдающийся фильм Александра «Солнце» – клаустрофобический камерный шедевр о судьбе японского императоре Хирохито в последние дни Второй мировой войны. …Полумрак в интерьерах и стерильная белизна сцен на воздухе – как будто шок поражения и ядерной катастрофы выхолостил из этого мира все естественные краски.
THE GUARDIAN
Жизнь «Солнца», к счастью, выходит за рамки личного герметизма его режиссера. До сих пор фильмы Сокурова в России практически не имели проката – их показывали разве что в рамках специальных программ. Сейчас же только в Москве за первые выходные картина собрала 320 тысяч рублей, в Петербурге – около 270 тысяч. Уже назначены премьеры в Калининграде, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Новосибирске. В марте начнется прокат в Италии, кроме того, картину купили Франция, Израиль Греция, Нидерланды. 9 мая состоится телевизионная премьера «Солнца» на канале СТС.
Комментарии (0)