Херст рукотворный

В Русский музей приехал великий и ужасный Дамиэн Херст. Действующий лидер Бритарта, главный ньюс- и шокмейкер "бригады мучеников Ч. Саатчи", то есть команды британских художников, которых в 90-е годы этот неугомонный галерист и магнат вывел не только в художественный, но и в массмедийный свет, – круче не бывает.
Нас, правда, в контексте данного номера интересует другое. Как Херст, знакомый массовому читателю как визуальный, растиражированный медийными посредниками бренд (телекартинка "про акул в формальдегиде"), художник, вряд ли прикасающийся к произведениям "своими руками" – то есть использующий реди-мейды (готовые объекты, массово или кустарно произведенные), умудряется столь мощно авторизовать, персонализировать столь откровенное техно, стерильное и бесстрастное? То есть из реди-мейда создать не просто хенд-мейд, но, так сказать, психо-хенд-мейд? Попробуем разобраться.

Прежде всего в том, что все же складирует Херст в этих своих знаменитых прозрачных боксах? С предметным содержанием все вроде бы ясно. Это – спе- циально препарированные и помещенные в формальдегид туши акул, овец, просто рыбок. Или – аскетическая техноначинка операционных, прозекторских, офисов. Это – внешняя сторона. На самом деле Херст складирует нечто, российскому человеку до боли знакомое. А именно – экзистенциальную тоску. Так что даже самые шокирующие вещи, вроде пресловутой акулы в формальдегиде (инсталляция "Невозможность смерти в сознании живущего") нас не испугают. В конце концов, они – о жизни и смерти, о жизни после смерти и смерти при жизни. "Холстомер" не о том же?
Как же тематизируется эта экзистенциальная тоска, каким способом? Ноу-хау Херста не в формальдегиде и не в таксидермии, конечно же. Ему удалось дать в ощущениях сам церемониал протекания времени. Для этого все и задумано – и неслыханно технически сложные конструкции-аквариумы с температурным и прочими режимами, и простые кубы-витрины. Херст показывает: есть простое, текущее время бренного человека, есть время библейское, есть геологическое, есть временной церемониал химических процессов и массы других временных режимов. Есть, наконец, и бесконечные попытки преодоления времени. А есть еще длительность – категория, по Бергсону, постижимая не с помощью рассудка, а сугубо интуитивно. Вот с таким материалом работает Херст. Вот для чего – для ныряния в различные временные потоки – все эти боксы и аквариумы.
Время визуализировано – оно может быть овнешненным, почти желеобразным, или разреженным до вакуума, безвоздушно-стерильным. Но оно – его присутствие, церемониал его протекания или попытка его остановки – всегда визуально (иногда почти тактильно) ощутимо. Собственно, это столкновение различных временных потоков и придает вещам Херста шокирующую остроту.

Кажется, дело в приеме – все эти препараторские манипуляции с акулой или там овцой кажутся непривычными и неприличными для High Art. На самом деле шокирует не прием. Нестерпимо ощущение выключенности объекта из органичного, естественного для него временного потока и насильственное погружение в иной. Так, мы представляем, что акула чувствует себя как рыба в воде в ситуации своего временного бытия, своих "акульих часов". Погружение ее в формальдегид воспринимается как насилие над естественным течением времени. Причем шокирует именно попытка "остановить время": задать временной режим, предотворяющий или откладывающий физическое разложение. Таким образом, смерть акулы как таковая нас не ужасает (скажем, в хрестоматийном хемингуэевском "Старике и море" этот момент вообще не вызывает эмоционального отторжения). В конце концов, нам не привыкать и к таксидермии: чучело рыб – непременный атрибут школьных музеев. Шокирует в ситуации искусства вмешательство в естественный временной поток, в компетенцию естественного (акульего, овечьего) времени. Шок тем более ощутим, что мы, вслед за художником, неизбежно "примеряем" это вмешательство, это насилие над естественным церемониалом протекания времени "на себя". В более "спокойных", то есть лишенных препараторских спецэффектов, инсталляциях Херст часто просто тематизирует эту "примерку на себя", и эффект здесь не менее, если не более, силен: "человек с улицы", из обычного, повседневного временного потока, не может мысленно не "поменяться местами" с "человеком из операционной", у которого другое течение времени и другие представления о его конечности.

Проект "От колыбели до могилы" продолжает генеральную херстовскую линию. Но – в неожиданно новом качестве. На дисплее – время, закупоренное в прозрачном параллелепипеде. Собственно – в трех: внутри главного объема вычленены еще два, меньшие. Время, таким образом, нарезано на три доли, три потока: время служебное, офисное, время домашнее, бытовое, время биологическое – трость, которой отведена отдельная ниша, – более чем прозрачный намек на старость. Нарезано "по-живому": прозрачная стенка рассекает предметные формы (стул, стол, одежду) в буквальном смысле, видоизменяя их функции согласно "требованиям времени": половинка офисного кресла "не равна" половинке домашнего кухонного стула. Требования времени выдержаны досконально: деловая пресса на офисном столе, на домашнем – таблоид, домашнее чтиво (кстати, здесь, видимо, своеобразный привет Й. Бойсу, в акции которого "Я люблю Америку…" газета так же являлась говорящей деталью). Суховатое, протокольно точное повествование о человеческой жизни. Среднестатистической жизни, проходящей в среднестатистических временных режимах. Вот только стариковская трость намекает на какое-то иное времясчисление: может быть, это библейский посох?

И уж совершенно новые контексты создает графическая среда, в которой живет инсталляция. Херст впервые "открывается" – выставляет рисунки. Множество рисунков самого разного рода, от детских каракулей и машинальных ритмических начертаний до идеограмм и мгновенно высвеченных в сознании готовых проектов, от служебной эфемерии до озарений. Рисунки поданы в своем экзистенциальном качестве – не только как постоянное сопровождение жизни, но как способ проживания жизни. Это – кардиограмма личного, художнического сердца, его "личное время".

Вернемся к нашей теме. Как Херсту удается, непосредственно не "прикасаясь" к своим объектам, клинически, лабораторно имперсональным, создавать не просто хенд-мейд, а объект предельно персонализированный, буквально маркированный личным присутствием? Да так. Херсту не нужно строгать, красить и выпиливать. Он время авторизует, "своими руками" разводит временные потоки, держит руку на пульсе. Такой вот психо-реди-мейд.