Живущий в Нью-Йорке писатель издал мемуары «Обратный адрес», в которых с присущим ему чувством юмора рассказал о себе и друзьях по эмиграции – Сергее Довлатове, Петре Вайле, Татьяне Толстой и многих других.
Какие воспоминания вошли в ваши мемуары «Обратный адрес»?
Я все и всегда вспоминаю в контексте. Память лучше знает, с чем ей считаться. Она падка на то, что разум в своей гордыне считает мелочью, и я не смею ей мешать. Всякая заноза в памяти, вроде дачного жасмина, жареной лисички или холодной волны на Рижском взморье имеет право вмешаться в текст без спроса. Любое путешествие исчерпывает то, что вы видели, и то, что запомнили. Поразительно, как сильно одно отличается от другого. Все трудное и любимое пишу на ходу, обычно в соседнем лесу. Присаживаюсь на пенек, чтобы набросать придуманное, и бреду дальше, сочиняя вслух. Хорошо, что из знакомых таким меня видят только звери. Хотя мемуары не пишутся, а строятся. Во всяком случае мои. Они состоят из отдельных новелл, каждая из которых раскрывает свою сторону в отношениях автора с его жизнью: про любовь или дружбу, про родину или остальной мир, про язык — свой и чужой. Каждый персонаж, пейзаж и анекдот заработал себе место в тексте тем, что держит его как колонна. А критерий отбора у меня простой: то, что смешно и ярко. В сущности, это одно и то же.
А как вы определяете для себя комичное?
Юмор — это вывих здравого смысла. Юмор — это решенный коан из дзен-буддизма, который дает ответ на вопрос, не имеющий ответа. Юмор — это контроль качества: смешное нельзя симулировать. Юмор — это способ познания и критерий истины. Без юмора горе нельзя вынести, счастье невозможно вовсе, а литература превращается в чернуху. Я стремлюсь поделиться радостью, но не обещаю обойтись без трагедий. Это невозможно. Однако твердо верю, что как бы страшна ни была жизнь, мир все равно прекрасен, особенно летом на рассвете и у моря на закате.
Юмор еще и универсальный консервант. Как вам кажется, поможет ли он не состариться вашим книгам?
Все стареет, и сегодня нам трудно смеяться над «Дон Кихотом». Но смешное все же лучше сохраняется, чем сентиментальное. Поэтому Пиквик и Фальстаф по-прежнему живы. Про себя я никогда не думаю. Мне кажется, что устаревают не книги, а их автор. Через несколько лет в моих книгах мне себя уже не найти. Для каждой из них я ищу свой жанр. Содержание одно, но разная форма. Подозреваю, что кроме нее автор вообще ничего не может придумать. Критерий успешной книги для меня — это максимальное приближение задуманного к получившемуся. Некоторые произведения меняют даже физиологию человека, но этому я посвятил свою предыдущую книгу — «Камасутра книжника».
Особое место в «Обратном адресе» занимают ваши воспоминания о дружбе и совместной работе с Сергеем Довлатовым. Каким он был в Нью-Йорке?
Мы в первый день знакомства с Сергеем выпили, поговорили и навсегда поняли друг друга, назвав нужные пароли: Гоголь и Платонов. Я думаю, что благодаря этому — и любви к смешному — он ощутил себя в знакомой среде. Советские ипостаси Довлатова (за это слово Сергей бы меня жестоко высмеял) мне не знакомы. В Нью-Йорке он часто приходил в восторг по неважным поводам. Ему, например, безумно нравилось заказывать ирландский кофе (с виски). Нью-Йорк был для него литературным вымыслом, оказавшимся явью. Думаю, что он к этому так и не привык. После недавней операции на открытом сердце я пока никуда не могу летать, поэтому в Петербург на празднование 75-летия Сергея не приеду, но приму участие в торжествах, выпустив очередное издание своего филологического романа «Довлатов и окрестности». К нему я разыскал шарж, где Сергей очень похоже меня изобразил. Довлатов ведь великолепно рисовал.
Несмотря на в чем-то трагическую судьбу, в сознании многих читателей сложился образ Довлатова как «развеселого гуляки». Как вам кажется, почему?
Довлатов тщательно внедрял в свою литературу авторский персонаж «гуляки». Впрочем, Сергей был не «развеселым», а остроумным и чувствительным. Кроме того, с ним ведь действительно было весело дружить. Сергей остро переживал дефицит нормы в литературе и в жизни. Думаю, сам бы он сказал про себя: «Нормальный писатель для нормальных людей». Это та роль, которую в русской классике играл Чехов.
Фото обложки: Ирина Генис
Фотографии из книги «Обратный адрес» предоставлены для публикации «Редакцией Елены Шубиной» издательства АСТ
Комментарии (0)