Его картины есть в собраниях Эрмитажа и лондонского Музея Виктории и Альберта. Идеолог митьков, в 1984 году обозначивший начало арт-движения одноименной книгой, с середины 1990-х посвятил себя собственному творчеству. А недавно подытожил прошлое андеграундной субкультуры книгой «Конец митьков».
Интервью: Анастасия Павленкова. Фото: Игорь Можейко
С каким чувством вы писали книгу, приуроченную к двадцатипятилетию группы? С мыслью «скорее бы дописать». Чтобы произведение стало законченным, отделилось от меня и отплыло в прошлое. Митьки были хорошей игрой, которая учила жить весело и свободно. Источник разложения был уже в том, что она оказалась слишком востребована. Художники нуждаются в имидже куда больше, чем в хорошей живописи, да и число ее любителей не так велико, куда больше тех, кого интересует только игра в митьков.
Как построена книга? Она состоит из мифа, антимифа и исторической справки. Как если в одном томе опубликовать «Краткий курс истории ВКПб», «Архипелаг ГУЛАГ» и архив КГБ. Поучительное соединение трех точек зрения, каждому читателю хоть одна придется по вкусу. Впрочем, по большому счету книга «Конец митьков» и не про митьков. Я критикую некоторые тенденции развития современного общества путем описания своего любимого персонажа, Дмитрия Шагина, и тем объясняю технологию власти в России. Старался, чтобы получилось не очень скандально, но все же пришлось писать правду про живых людей.
Основной язык для вас слово или живопись? Конечно, живопись. Большую часть времени. Я эти виды деятельности не смешиваю: в них задействованы разные полушария мозга. В те дни, когда неплохо идут картины, лучше даже не разговаривать. Хорошо, когда пишешь картину почти бессознательно, тупой-тупой. Иногда при этом кино какое-нибудь включаю для пущей бессознательности. А если берусь словами писать – все, с картинами не получается. Зрелый художник, который занимается всем, подозрителен. Такой человек останется дилетантом во всем.
А как вы относитесь к «многостаночникам»? Искусство сейчас поверхностно. Зачем глубоко копать, когда качество продукции оценят не многие? Вот «многостаночник» и занимается на всякий случай всем: в чем-нибудь вытанцуется. Есть творцы, которым хватает энергии, юношеской восторженности до смерти. Таким был Алексей Хвостенко. А какая волна драйва накрыла наших «новых» художников в начале 1980-х! Они были талантливы во всем, чем бы ни занялись. И все, кто к ним присоединялся, – жены, дети, домашние животные – сделались на те несколько лет талантливы.
То есть дело в окружении? Я говорю об идее, которая захватывает человека или группу соратников. Окружение важно при формировании художника, но про зрелых людей жестоко сказал великий мастер Рихард Васми: «Художник одинок. Группа художников – это группа бездарностей». А Пушкин как учил? «Ты – царь. Живи один».
Художники – хорошие люди? Хорошие. Характер, правда, часто неважный. Когда у человека совсем хороший нрав, он всем доволен, в том числе своими картинами: как вышло, так и ладно. А мрачный характер вынуждает добиваться совершенства, чтобы быть довольным хотя бы собственным творчеством. Многие лучшие художники ленинградского андеграунда были злы, угрюмы, нередко алкоголики, шизофреники. Они были так ущербны, что с трудом общались на нормальном, человеческом языке и вынужденно изобретали новый язык.
Ваши книги – «Максим и Федор», «Папуас из Гондураса» – посвящены Игорю Константинову. Но о нем ничего не известно. Это мой учитель, я более не встречал столь разностороннего человека. Я сравниваю его с дирижером, тонко чувствующим любые инструменты, умеющим скоординировать их игру. Константинов большой поэт, философ, художник. Живет в Царском Селе. Еще Лао-Цзы признавался: «Я мечтаю жить уединенно и не иметь имени». То есть не идти в услужение веку сему. Конечно, это мечта – спокойно заниматься своим делом, да чем семью кормить будешь? Заработок определяется отнюдь не талантом, а степенью раскрученности имени. Хорошо было в 1970-е: работать спокойно в котельной, писать картины в свое удовольствие.
Как вы опишете сегодняшний мир искусства? Всякий художник теперь недоволен ролью кураторов: они стали генералами, подбирают себе художников, как солдат, которых можно в любой момент распустить и набрать новых. Кураторы, в свою очередь, думают, что имеют еще мало власти. И все вместе считают, что обществу недостает вкуса, чтобы понять, что художники и кураторы имеют в виду.
А как воспитать вкус? Не знаю универсальных советов. Нужно жить вне времени, не поддаваться современности. Смотреть и любить хорошее искусство, а плохое – не любить. Дурацкий совет, а как иначе скажешь?
Вы как-то сказали, что настоящее произведение искусства отличается лихостью. Это вариация формулы некрореалистов, которую те изобрели в начале 1980-х: настоящие произведения искусства должны обладать тупостью, наглостью и бодростью. Я не могу сказать, что, например, картины Вермеера обладают набором этих качеств, но формула блистательная, нельзя ее не учитывать.
В 2008 году вы получили премию Иосифа Бродского, жили и работали в Риме, на Филиппинах. Вам удается писать другую страну или все равно, условно говоря, получается Петербург? Да, и Филиппины, и Рим у меня похожи на Петербург. На первый взгляд. Так ведь на ловца и зверь бежит. Зима, которую я провел в Риме, была рекордно дождливой, самая мрачная с 1921 года. А на Филиппинах гулять приходилось до семи утра, пока солнце не взошло и температура воздуха ниже тридцати. Там жизнь кипит перед рассветом, когда в воздухе висит петербургская хмарь, сумрак.
В конце 1980-х и краски города на ваших картинах были ярче. А сейчас яркие цвета узурпированы современностью. Она мне кажется эдаким паразитом на теле живого мира. Город налился омерзительным анилиновым цветом, поэтому естественный мир, в противовес глянцу, пристойно изображать в серых тонах.
Комментарии (0)