Сочетание психологизма и харизмы сделало любимца публики Московского художественного театра востребованным в артхаусе – он стал национальным героем после фильма «Изображая жертву», – а затем и в массовом кино. В паре с Владимиром Епифанцевым Чурсин сыграл в главной октябрьской телепремьере Первого канала – экшен-сериале «Побег».
В «Побеге», русской версии сверхуспешного Prison Break, названного в числе пяти лучших сериалов десятилетия, вы играете Малька – человека, который, чтобы выручить из тюрьмы брата, не останавливается ни перед чем. Вам не надоело играть агрессивных, злых персонажей?
Нет, не надоело. Я же только крылья размял. Мне везет на роли, и я не играю все время один и тот же типаж, я всегда чередую. Мои герои последних сериалов, в которых я снимался, – «Побег из тюрьмы» и «Наследник бригады» – разные, диаметрально противоположные, и в жизни они, может быть, никогда бы не встретились, их никогда бы не свела судьба. Вторая работа, наверное, и появилась для того, чтобы мне не повторяться, не закрепляться в одной роли, не превратиться в кристалл, остаться живым.
Были ли роли, от которых вы отказывались?
Ни от каких. Все делаю с любовью. Участвую в очень разных проектах.
Смотрите потом кино со своим участием?
В основном смотрю плейбэк, только что отснятый материал. А конечный – как получится. Переключаешь каналы – и вдруг ты! Дети радуются: папа на экране! Они смотрят и задают вопросы, и на их впечатления я обращаю больше внимания, чем на свои исходные.
А чьим впечатлениям доверяете в театре?
Зрителя. Его реакции.
Как ее понимаете?
А вы выйдите, попробуйте. Бывают секунды, когда ты на сцене один и на тебя смотрят полторы тысячи человек.
Смотрите современное русское кино?
Нет. Ни прокатное, ни фестивальное, никакое. Я смотрю советское кино 1960–1980-х. «Позови меня в даль светлую», «Когда я стану великаном» – потрясающие работы. Многие фильмы я не видел в детстве, и у меня от какой-нибудь работы Дорониной такое впечатление, что я потом неделю хожу оглушенный. И европейское кино не смотрю – не имею интереса. Современные режиссеры порой идут на столь изощренные, а с другой стороны, цинично задуманные и нечестные ходы, что я, пару раз нарвавшись на двустволку, стреляющую в корову, начинаю задумываться, стоит ли смотреть следующий современный фильм. Зато смотрю индийское кино: и гламурные работы, и альтернативное движение. Люблю индийский трэш, смотрю с огромным интересом и удовольствием, и даже когда там появляется какой-нибудь злой герой, ты счастлив, оттого что такое кино тебя очищает. Там задают вопрос не сколько у тебя денег, а можно ли бросать любимых.
Что делаете в первую очередь в отпуске?
Иду на рынок – купить кусок свежего мяса или яблок найти.
Какие самые яркие впечатления детства?
Путешествие из Харькова в Иркутск на шестой модели «жигулей». Мне было четыре года, и мы провели в пути одиннадцать суток. Останавливались в лесу. Грибы, костер, ныряние в речку, придорожные продавцы рыбы. Тайга.
Повторили бы?
На шестой модели «жигулей» – бесчеловечно как-то. Зачем?
Хотели бы стать театральным режиссером?
Я бы лучше с камерой походил. Театр сейчас переживает странное время. После того как были написаны постмодернистские тексты Вырыпаева, братьев Пресняковых, у нас все равно используется затвердевший театральный язык. Дредастые отморозки, которые вырастут и будут писать тексты, еще юны. А те, кто уже потусил в альтернативных кабаках, превратившихся в буржуазные кафе для среднего класса, – они немолодые, ленивые, у них появился пивной живот. Проблемы перед обществом ставятся в разрушенном, рассыпанном виде. И если есть десять человек, которые думают о природе, то они никогда не договорятся с десятью людьми, которым важна нелегальная иммиграция. Ну и я точно так же мыслю стандартами. А человеческие истории в России имеют опасность превращения в остросоциальные. На Западе выходит спектакль «Я не террорист», и всех начинает невероятно парить: «Господи, а ведь правда, что мы делаем с людьми? Мы всех обзываем террористами!» Реакция, которая у нас не находит никакого отклика. Потому что здесь люди мыслят на другом уровне, на уровне продуктовой производной.
О чем бы сняли кино, будь такая возможность?
Да все о любви снимал бы. Тема выгодная, и для артистов тоже, потому что тяжело играют любовь, делают невероятные ходы. И еще это амикошонство между артистом и публикой! Артисты для нее – статисты какого-то сериала, и это сметает все художественные эффекты. Верить в любовь персонажей, когда актер регулярно рассказывает в газетах трогательные истории о себе, сложно, у любого возникает вопрос: «А как ты, переживший то-то и то-то, вот это теперь сыграешь?» Это портит и артистов: они начинают представлять уже не персонаж, а самих себя. Режиссер Всеволод Плоткин однажды за неделю до запуска съемок шокировал соратников вопросом: «А зачем?» Сейчас ничего не идет ни в голову, ни в руки, потому что цели нет. Как только возникнет, наверное, сразу все срастется.
Чего бы вы хотели добиться в работе?
Никогда в жизни не узнать, что было в голове у Леонардо да Винчи, когда он творил свою картину. Кроме вот этого канала божественной гармонии, которую он транслировал, потому что в этот момент отказался от себя и полностью встал на службу красоте. Вот такого уровня хочется добиться во всем: в каждом своем шаге, в каждой репетиции. Это отнимает очень много сил. А кому-то это совершенно не нужно.
Интервью: Дмитрий Тимофеев. Фото: Максим Морев
Комментарии (0)