В отличие от ледяного петербургского апреля, у Кати этот месяц выдался жарким. Гала-концерт Мариинского театра в Красноярске, Всероссийский конкурс имени Обуховой в Липецке (первая премия – кто бы сомневался!), выступление на свадьбе принца Чарлза, репетиции «Кармен» (сама она скромно избегает таких разговоров, но всем понятно, что спектакль ставят для нее), еще один гала, как говорит Катя, с «нашим любимым оркестром» и Валерием Гергиевым – на сей раз в Лос-Анджелесе. Диву даешься, вспоминая, что эта певица – одно из самых востребованных в мире меццо-сопрано – дебютировала лишь в январе 2000-го.
– С вашей нынешней карьерой не поздновато участвовать в конкурсах?
– Я же еще молодааая. А потом, Надежда Андреевна Обухова – одна из моих любимых меццо, и я с удовольствием поехала, тем более что конкурс проводился впервые. Лариса Гергиева представила на нем нас – четверых вокалистов из Академии молодых певцов.
– Сколько спектаклей в месяц вы можете спеть без ущерба для голоса?
– Зависит не от количества, а от характера музыки. Если петь вперемежку Верди, потом русских композиторов, потом Россини, голосу трудно быстро перестраиваться. Лучше, когда материал написан в близкой манере: скажем, после итальянской партии – французская.
– То есть в опере нельзя, как в балете, где Диана Вишнева только что в свой бенефис танцевала Петипа, а сразу за ним Форсайта?
– Ну, для бенефиса ведь берешь любимое, а на любимом просто отдыхаешь. Я могу в камерной программе поставить рядом классическую музыку и современную или петь подряд Третью песню Леля и вторую арию Далилы – и быть счастлива.
– Опять-таки о балете: считается (да так оно и есть), что настоящей артистической зрелости танцовщик достигает, лишь поработав с хореографом-современником, который сочиняет специально для него. Для вокалистов это справедливо?
– Конечно. Если композитор пишет для тебя, он знает твой голос, его возможности, диапазон, знает, что тебе ближе – лирика или драматизм. Здорово, когда получается такой союз. Вот сейчас Александр Смелков написал для меня цикл на стихи Цветаевой. Несколько вещей из него я уже пела в сольных концертах в прошлом году, но никак не доведется исполнить весь цикл целиком, а очень хотелось бы. У Смелкова такой красивый музыкальный язык!
– Слушая записи наших старых певцов, поражаешься их дикции. Сейчас такой нет – почему? Школа утрачена или стали петь на всех языках и от этого замутился русский?
– Могу говорить только о себе. Для меня наоборот: чем больше языков, тем лучше. Я, когда начинала петь по-французски, первым делом освоила фонетику, все эти дифтонги, трифтонги, и сейчас стараюсь, чтобы дикция была предельно четкой. Если в зале кто-то знает французский, хочу, чтобы он чувствовал: я понимаю то, что произношу. Вообще все идет от понимания: когда слова – не просто ноты, но имеют для тебя конкретный точный смысл, то и слушатели эти слова поймут.
– Сейчас миллиард телезрителей смотрел, как вы участвовали в церемонии бракосочетания принца Чарлза. Как вы там оказались?
– В 2003 году Мариинский театр в Виндзоре давал вечер русской духовной музыки в память королевы-матери.
– И принцу запало в душу?
– Все-таки корни, наверное, дают себя знать. А сейчас он высказал пожелание, чтобы исполнили «Символ веры» из Литургии Иоанна Златоуста Гречанинова. Я немножко запаниковала, потому что времени оставалось мало, а я никогда в таком стиле не пела. Друзья мне доставали ноты, записи, объясняли все про церковную музыку: какие ударения делать, какие паузы. И я прямо в Липецке учила эту вещь. А когда уже репетировала с хором Saint George Chapel, очень волновалась – ведь это молитва. Для церковных певчих естественно молиться в пении. А ято пою светские произведения на сцене, это совсем другое, и я переживала, удастся ли открыть сердце людям, без театрального лицедейства, понимаете? Но когда начала петь, пошло само собой: возникла новая динамика, новые смысловые акценты, даже голос сделался другим. Мне было хорошо, очень хорошо. Когда все кончилось, телефон буквально раскалился от SMS: оказалось, что столько людей обо мне помнят. И муж – он флейтист нашего оркестра – смотрел трансляцию в полшестого утра в Сан-Франциско на гастролях. А вообще эта часовня Святого Георгия в Виндзоре поразительна. Она разделена на две части, и та, которая ближе к алтарю, – деревянная: гербы, рыцарские шлемы, мечи. И могилы королей, разных великих людей, громадные витражи – прямо не веришь, что это происходит с тобой. Входит королевская семья, затем королева, все встают, архиепископ Кентерберийский благословляет… Безумно красивая церемония! Потом reception, огромное количество людей и цветов, так что голова кружится от аромата, гербы принца Уэльского из нарциссов... У меня была дивная шляпка – так положено по этикету. После этой свадьбы я пошла и накупила кучу шляпок с вуальками.
– Весь гонорар потратили?
– Что вы, никакого гонорара не было, ведь это был музыкальный подарок Мариинского театра и маэстро Гергиева.
– Сейчас нет оперных див типа Каллас, с их недосягаемостью, причудами, капризами. Как вам кажется, это потому, что весь мир, в том числе искусство, демократизировался, или они просто не рождаются?
– Дивой надо быть на сцене: здорово петь, шикарно выглядеть, получить удовольствие. И чтобы коллеги тебя уважали, любили, чтобы им нравилось с тобой работать. И никого не обидеть. А быть дивой вне сцены… Мне, например, это не нужно.
Комментарии (0)