Татьяна Буланова: «Мы часто пели бесплатно, потому что кто-то кого-то кинул или продюсера уже убили»

С одной стороны, 1990-е — это время распада страны, а ведь известны слова Конфуция: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». С другой — я совсем не ощущала их «лихими», наверное, потому, что все десятилетие провела на гастролях и просто не успевала замечать негативные моменты. У меня есть объяснение тогдашней суперпопулярности поп-музыкантов: купить в магазинах было нечего, и все деньги, которые у людей были, они тратили на развлечения. Все продукты в 1990–1991 годах продавали по талонам, и тогда родился анекдот: «Если вы помыли руки с мылом, то чай пьете уже без сахара». Помню, что мясо мы отдавали кошке Симочке, а сами перебивались макаронами. Как певица, я полностью продукт 1990-х. Дебют группы «Летний сад», в которой я была солисткой, состоялся 16 апреля 1990 года на сцене актового зала Технологического института для десятка зрителей. Это было фиаско — у меня болело горло, дым, который так любили тогда пускать на сцене, выедал глаза, а сама я страшно боялась публики. У нас было всего восемь песен, но мне казалось, что концерт шел три часа. Когда я после него вышла на холод, у меня пропал голос.

Свой первый так называемый сценический костюм я собрала себе сама из того, что было. Родители в свое время открыли на мое имя счет в сберкассе — в восемнадцать лет я должна была получить 1000 рублей, приличные по советским меркам средства. Но когда пришла пора этот вклад снимать, на эти деньги мы смогли купить только джинсы, правда, настоящие, фирменные, Levi's, в валютном магазине «Березка» — потом очень долго я в них и выступала. К ним прилагался красивый купальник, который выдавался мной за топик. Поверх него я надевала куртки, которые мне одалживали на выступления жены наших музыкантов, а потом мама сшила мне пиджачок из ткани, выданной отцу-моряку в его воинской части.

Мой первый муж и лидер нашей группы Николай Тагрин постепенно знакомился с людьми, которые могли помочь продвижению, — когда он принес кассету с нашей записью редактору музыкальной редакции Ленинградского ТВ Зинаиде Иванкович, она сказала: «Ничего не понимаю: барабаны в унисон, непонятно, мальчик или девочка поет. Моя принципиальность не позволяет поставить в эфир эту самодеятельность». Как выяснилось, ее принципиальность оценивалась в две тысячи рублей. (Смеется.) Правда, это не была взятка в чистом виде — в это «пакетное предложение» входила съемка клипа. Мы взяли две тысячи рублей в долг у знакомых и заплатили ей.

В 1991 году мы записали наш первый хит — «Не плачь», с которым неожиданно для всех и для самих себя выиграли Гран-При на фестивале «Шлягер года», несмотря на участие в нем монстров того времени вроде группы «Форум». Сейчас это назвали бы СМС-голосованием: на колоннах в фойе БКЗ «Октябрьский» висели полиэтиленовые пакеты с именами выступающих артистов и названиями групп, в которые зрители клали специальные купоны, выданные им на входе. К своему пакету мы приставили знакомого, который следил, чтобы конкуренты его не опустошили. После нашего триумфа мы отправились на вечеринку, которую сейчас назвали бы афтепати, в модную дискотеку «Курьер» в ДК связи — чуть ли не единственную на весь город. На столе было несколько бутербродов с колбасой и сыром, но нам казалось, что он ломится от яств. Гала-концерт фестиваля транслировался по Ленинградскому ТВ на всю страну, а ведь тогда было всего три общенациональных телеканала — к нам пришла первая известность, а вслед за ней и приглашения в местные музыкальные и молодежные телепрограммы «Да», «Розыгрыш», «Поп-антенна», «Топ-секрет» и на популярные в то время сборные концерты в «Юбилейном», СКК, ДК имени Ленсовета. Я перестала бояться публики, пообвыклась.

Летом того же года мы участвовали в открытии паромного сообщения с Германией — на теплоходе «Анна Каренина» приплыли в Киль, где делегацию Петербурга во главе с мэром Анатолием Собчаком встречал его друг Мстислав Ростропович. Это была моя первая заграница. Валюты у нас не было, а на борту нам вручили талоны на питание, по которым можно было получить бутылочки лимонада Mirinda или баночки с йогуртом, — я не пила, не ела, а привезла эти диковинки домой, чтобы показать родителям. Начался бесконечный «чес» — выступали в неотапливаемых домах культуры, в которых не всегда были аппарат и микрофон.

Слова «райдер» мы тогда не знали, никаких договоров не было, а афиши с пустым местом для указания даты и площадки мы сами высылали организаторам гастролей заранее. Приезжали, выходили на сцену. И хорошо, если потом получали за это деньги: сплошь и рядом выяснялось, что кто-то кого-то кинул, или продюсера уже убили, а все билеты проданы, зал полон — приходилось петь бесплатно. Случалось, что за две недели мы давали по сорок концертов. Помню, как в Ямбурге у нас было четыре концерта в день в течение недели для нефтяников, работающих вахтовым методом.

В 1993 году у нас случился первый большой тур, и когда мы добрались до Владивостока, где я увидела битком набитый зал местного театра, то вдруг осознала, что мы действительно популярны по всей стране. На Дальнем Востоке я впервые попробовала лапшу, приготовленную по китайскому рецепту, — это было невероятно вкусно. И только года через три китайские рестораны появились в Петербурге. Кормили нас всюду организаторы концертов, обычно в первых частных ресторанах — каждый хотел показать, что в его городе уже есть приличное заведение, и поэтому еда, как правило, была достойная. Первое время я заказывала сразу пять блюд, первым же наедалась, а все остальные оставались нетронутыми — не было опыта.

Но именно потому, что рестораны надоедали нам на гастролях, мы, возвращаясь в Петербург, в них не ходили. Моя мама пережила блокаду, для нее было очень важно накормить всех, и она замечательно готовила — поэтому питались мы в основном дома. Разве что иногда заглядывали с Николаем в кафе «Фрегат» на углу Большого проспекта Васильевского острова и 11-й линии. Еще я любила зайти в «Макдоналдс», которому изменяла с финскими ресторанами быстрого питания «Кэрролс» — в них мне особенно нравился гамбургер «Каролина».

В городе появились клубы, выступавшие тогда еще и в качестве ресторанов: Candyman в типовой бетонной коробке советского гастронома на проспекте Косыгина, «Клео» в шедевре конструктивизма, здании Кировского райкома КПСС, гигантские двухэтажные «Голливудские ночи» на Невском рядом с «Пассажем», «Акватория» у Кантемировского моста в переоборудованном заводском цеху, «Порт» в бывшем советском ДК на Исаакиевской площади, прямо у Мариинского дворца. Мы в них выступали, и поэтому я хорошо знала, как выглядят их кухни, через которые артистов обычно проводили на сцену. Лишь к концу десятилетия я стала попадать в подобные заведения через парадный вход. Но в солидные рестораны неподалеку от своего дома на Васильевском острове, такие как «Академия» или «Старая таможня», я все-таки не ходила — мне казалось, что их посещают только иностранцы, бандиты и начинающие олигархи.

Концертные платья я шила на улице Рубинштейна в ателье у Элеоноры Курринен — эта очень веселая, с большим чувством юмора модельер еще в 1980-е одевала Людмилу Сенчину и Ирину Понаровскую. А повседневную одежду я покупала у Милы Ануфриевой в ее магазинах Vanity в «Нев­ском паласе», отеле «Европа» на Малой Морской улице. Это именно она устраивала у нас первые показы мод, привозила в город Клаудию Шиффер и Линду Евангелисту.

Сейчас мне часто приходится слышать от множества людей, как я помогла им тогда своими песнями. Наверное, потому, что когда человеку плохо, ему хочется знать, что он не одинок, что кому-то еще хуже. И мой тогдашний репертуар — «Не плачь», «Как жаль», «Как бы не так», «Плачу», «Стерпится-слюбится», «Только ты» — служил им сеансом психотерапии. А в середине 1990-х, когда оптимизма у слушателей прибавилось, как раз кстати пришлась танцевальная песня «Ясный мой свет». В любом случае могу сказать, что это было замечательное время — у меня в памяти оно осталось как очень радостное.

фото: личные архивы героев