Путь в вечную жизнь или научный развод? Разбираемся, для чего люди решают заморозить себя (и не только) после смерти

Роберт Эттингер

В начале 1960-х годов […] учитель физики по имени Роберт Эттингер, которому тогда было за сорок, начал очень остро осознавать собственную смертность и написал «Перспективы бессмертия» (The Prospect of Immortality) - книгу о том, что люди могут жить вечно. Благодаря своему произведению он на какое-то время прославился и даже выступал в Tonight Show Джонни Карсона вместе с Жа Жа Габор. Книга ничего не обещала и не гарантировала и была посвящена ровно тому, о чем сообщалось на обложке: перспективам. Автор излагал идею: смерть - это болезнь, причем не обязательно смертельная. Он надеялся, что этот опубликованный своими силами памфлет попадет в нужные руки и станет искрой для целого движения. Предложение заключалось в том, чтобы замораживать тело человека в момент кончины и беречь его от гниения и распада до тех пор, пока научный прогресс не сможет справиться с причиной смерти и устранить ее вплоть до оживления.

В книге много научных данных о заморозке и мало о том, как именно можно будет оживлять людей. Надежда возлагалась на то, что в будущем мир станет более развит технологически и светлые головы решат этот вопрос. Наука действительно развивалась тогда в стремительном темпе: за время жизни Эттингера человечество перешло от паровозов к полетам в космос, и у его не было причин полагать, что прогресс замедлится. Не он первый выдвинул идею о том, что смерть не столь необратима, как нам кажется: разумеется, религии твердят об этом тысячелетиями, но даже Бенджамин Франклин в 1773 году писал, что неплохо было бы забальзамировать мертвого - например, в бочке с мадерой - и оживить его через сто лет, чтобы посмотреть на состояние Америки. Тем не менее именно Эттингер первым отнесся к вопросу серьезно и перешел от вымысла к практической науке.

Познакомился он с этой идеей в 12 лет благодаря рассказу Нила Джонса «Спутник Джеймсона» (The Jameson Satellite), опубликованному в 1931 году. Герой этой истории, профессор, требует после смерти отправить его на орбиту, где он будет сохраняться в холодном вакууме космоса, пока миллионы лет спустя его не пробудит от вечного сна новая раса механических людей.

Именно Эттингер привел меня в Детройт. Его замороженное тело теперь висит вверх ногами, как летучая мышь, в «криостате». Емкость находится в приземистом бежевом здании, а здание - в 20 минутах езды к северу от гостиничного номера, в котором я в горизонтальном положении мерзну без отопления, пока Мичиган обдувает арктическим холодом полярный вихрь. В криостатах по соседству висят первая и вторая жены Эттингера, а также первый пациент Института крионики - его мать Рея.

Институт крионики

[...] Деннис - член Института крионики уже 20 лет и шесть лет занимает пост президента этой организации, демократической и некоммерческой. Работает он здесь не на полную ставку: по основному роду деятельности он парамедик в Милуоки. «Я шучу, что днем спасаю жизни на скорой помощи, а ночью отправляю людей на скорой помощи в будущее и надеюсь, что там для них найдется больница, - говорит он. - И тут и там одно и то же: нет гарантий, что тебя получится реанимировать».

До нашего разговора мне казалось, что он будет более уверен в идее, которую теперь представляет, а он продолжает повторять, что никто точно не знает, возможно это или нет, но главное, что никто не знает, что это точно невозможно.

«...Выяснить это можно только с помощью научного метода, то есть надо поставить эксперимент. Крионика для нас, в сущности, и есть коллективный эксперимент, который мы сами, без поддержки государства и спонсоров, финансируем. Все остальные, которых закапывают и сжигают, - контрольная группа. Лично я предпочитаю быть в экспериментальной группе, а не в контрольной».

При этом он подчеркивает, что крионика совсем не так безумна, как может показаться со стороны, и некоторые свидетельства говорят в пользу того, что когда-нибудь все получится. В качестве примера он приводит терапевтическую гипотермию, работающую по схожему принципу: понижение температуры тела, в данном случае после остановки сердца, позволяет замедлить жизненные процессы и временно снизить потребность головного мозга в питательных веществах и кислороде, без которых сознание может уже не вернуться. В книге «Необитаемая Земля. Жизнь после глобального потепления» (The Uninhabitable Earth: A Story of the Future) Дэвид Уоллес-Уэллс перечисляет недавно воскрешенные организмы: в 2005 году - бактерия возрастом 32 тысячи лет, в 2007 году - живший восемь миллионов лет назад жук, в 2018 году - червяк, который попал в вечную мерзлоту 42 тысячи лет назад. По сообщению The New York Times, в 2019 году ученые извлекли мозг тридцати двух мертвых свиней и в некоторых случаях сумели восстановить клеточную активность.

«Медленно, но верно накапливаются факты, которые, судя по всему, подтверждают логику крионики, - говорит Деннис. - И потом, даже если у нас не получится, мы все равно содействуем научному прогрессу, показывая границы возможного. Мы приносим пользу и в других областях, например вкладываем большие средства в исследование криоконсервации органов, которая однозначно полезна реципиентам при пересадке и одновременно на шаг приближает нас к криоконсервации организма в целом».

Деннис говорит, что не хочет изображать из себя пророка и продавать крионику как какую-то новую религию, потому что это оттолкнет людей. По его словам, труднее всего сделать так, чтобы люди поняли саму идею возвращения из мертвых, а ведь мы уже это умеем, и все зависит от определений.

«Если сотню лет назад у человека останавливалось сердце, все было кончено, оставалось только констатировать смерть, - объясняет мне Деннис, - а сегодня во многих случаях берут дефибриллятор, и мертвый „воскресает". Мы научились делать сердечно-легочную реанимацию. Мы даем лекарства от сердца. Многие умирают, но кто-то потом благополучно выходит из больницы. Электричество раньше было чудом из „Франкенштейна , а теперь играет важную роль в реаниматологии. Что бы мы сейчас делали, если бы держались за представление, будто вернуть человека к жизни невозможно?»

[...] Раньше институт был расположен ближе к центру города, но потом свободное место кончилось, и он переехал сюда. Следующий переезд не планируется: все останется здесь, и с увеличением числа клиентов проще будет приобрести окружающие здания.

Замороженные мертвецы постепенно захватят компанию по освещению и офис домашних систем безопасности, выдавят с парковки грузовик с рекламой. Это здание почти заполнено, но буквально в двух дверях от него уже выкуплено следующее, где разместятся будущие крионавты.

Экскурсию по учреждению будет проводить для меня двадцатисемилетняя Хиллари в пурпурной худи, джинсах и уггах. Здесь холодно, но не очень. Возникает впечатление, что они не слишком задумываются о тепле. Деннис работает в основном удаленно, но уверяет, что я в хороших руках: именно здесь трое сотрудников занимаются сохранением трупов на практике. Мужчина в варежках - Майк, отец Хиллари. Он устроился сюда благодаря ей и занимается разнообразным техническим обслуживанием. Еще есть Энди, бритоголовый парень в очках и зеленом свитшоте. Он быстро жмет мне руку и возвращается к работе в офисе в передней части здания с окном, выходящим на аккуратную лужайку. Раньше Энди работал один, но сейчас большинство повседневных задач - регистрация новых пациентов, ведение базы данных членов и так далее - выполняют то Хиллари, то он.

У Хиллари каштановые волосы до плеч и изящное лицо. Несмотря на миниатюрное телосложение, именно она последние три года непосредственно занимается приемкой и хранением трупов. Я оставляю сумку в офисе и иду за ней в помещение, чем-то напоминающее комнату для бальзамирования, которую я видела в Лондоне, только более пустую и опрятную. Хиллари - профессиональный бальзамировщик и выполняет здесь «перфузии», прежде чем подвесить тело в емкость. (Перфузия - это не специфический для крионики термин. Так называют просто наполнение сосудов и других естественных каналов в органах и тканях кровью или ее заменителем. Так вводят в организм препараты при химиотерапии, так проводят бальзамирование. О последнем здесь не говорят, потому что вводимое вещество совершенно другое.)

В центре стоит белый фарфоровый стол с выступом по краям, чтобы жидкость не стекала на пол, вокруг - достаточно места, чтобы перемещать трупы и тележки, и бесконечные шкафы с аккуратно сложенными расходными материалами. Хиллари идет в угол и кладет руку на край брезентовой ванны на тележке, в которой лежит манекен для сердечно-легочной реанимации, имитирующий верхнюю часть тела. Она объясняет, что таким образом стабилизируют и перевозят в институт недавно умерших: тело погружают в портативную ванну со льдом, поддерживая кровообращение и дыхание с помощью аппарата сердечно-легочной реанимации. Пока организм находится в ледяной воде, машина гонит кровь, чтобы он охлаждался еще быстрее: холод распределяет сердце, этот естественный насос. Они называют аппарат «Топотун», как зайца из «Бэмби». Он похож на вантуз, подвешенный над человеческой грудью.

«Еще у нас есть маска, через которую подают кислород для насыщения крови, - говорит она, показывая на лицо манекена. - Мы стараемся, чтобы выжило как можно больше клеток».

Если человек умирает

Если человек умирает в Америке, для проведения перфузии его надо доставить в Институт крионики не позже чем через трое суток - после этого шансы на «качественную» процедуру падают. Многим пациентам, по данным сайта, где публично сообщают о состоянии всех тел, ее вообще не проводили. Чтобы шанс успеть вовремя был максимальным, компания Suspended Animation за вознаграждение от 60 до 102 тысяч долларов, в зависимости от набора услуг, может приехать и подождать у смертного одра. Нельзя терять ни минуты. Чем больше времени пройдет между смертью и погружением в лед, тем больше проблем возникнет на следующих этапах, потому что распад организма неизбежно уменьшает способность сосудистой системы распределять раствор. Как только врач констатировал смерть, человека кладут в такую ванну, включают насос и везут сюда. Тот, кто заплатил меньше 10 тысяч долларов, пропускает эту часть процедуры и полагается исключительно на местное ритуальное агентство, которое должно доставить труп в руки Хиллари.

Если человек умер в Великобритании, ему проведут перфузию бальзамировщики, прошедшие подготовку в Институте крионики, а потом он будет отправлен на хранение в США. (Кевин Синклер из бальзамировочного зала в Лондоне - один из таких специалистов. Он говорил, что мысль о том, что через несколько сотен лет эти люди встанут и будут ходить снова, поражает его. Когда я спросила, верит ли он сам в такую возможность, он только поднял брови и сказал: «Без комментариев».)

Институт может по заказу заморозить и домашних животных: собак, кошек, птиц, игуан и прочих существ, которых человек решил забрать с собой в будущее. Перфузия у них в целом проходит лучше, потому что неподалеку на той же улице работает ветеринарный хирург. Их привозят сразу после усыпления, еще тепленькими, пока кровь не успела застояться и свернуться. Именно по этой причине и Хиллари, и Деннис считают, что человеческую эвтаназию нужно легализовать, хотя публично Институт крионики не вступает в эту дискуссию и на данный момент не принимает самоубийц независимо от способа смерти.

У раковины стоит примерно шестнадцать бутылок с прозрачной жидкостью - в данной процедуре она занимает место лососево-розовой жидкости для бальзамирования. Работа Хиллари отчасти заключается в том, чтобы ее смешивать. «Это нужно для профилактики повреждений при заморозке», - объясняет она, поднимая бутылку и как будто извиняясь, что она не такая интересная, как ей хотелось бы. Состав называется CI-VM-1 - «Первая витрификационная смесь Института крионики». Деннис описывал ее по Skype несколько недель назад. Он говорил тогда, что изначально трупы просто «напрямую замораживали» до температуры жидкого азота. Так по-прежнему поступают, если не получилось уложиться во временные рамки или если клиент по каким-то причинам желает пропустить перфузию, однако, как оказалось, замерзающая вода разрывает клетки, а поскольку тело замерзает снаружи внутрь, возникают внутритканевые повреждения из-за образующихся кристалликов льда. Институт привлек специалиста по криобиологии, и тот изобрел «биологический антифриз», который позволяет заморозить организм, не вредя клеткам.

[...] Жидкость вводят в организм с помощью машины, которую, как правило, используют при операциях на открытом сердце. Она механически оживляет сердечную мышцу, заставляя ее выполнять свою функцию и прокачивать химические вещества по сосудистой системе. Хиллари говорит, что такое оборудование работает точнее, чем традиционный аппарат для бальзамирования, который я видела в Лондоне, просто потому что давление проще контролировать. Частота сердечных сокращений поддерживается на уровне около 120 ударов в минуту, как у здорового взрослого при умеренной физической нагрузке, иначе поток жидкости может повредить сосуды, по которым проходит.

В принципе процедура похожа на бальзамирование, но смысл в другом. Тут не требуется увлажнять плоть и менять цвет кожи, чтобы человек выглядел живым, и не надо накачивать труп для долгого хранения, как в анатомических школах. Жидкость в данном случае высасывает из клеток воду, обезвоживая организм. По описанию Хиллари, тело становится от этого бронзовым и сморщенным, что-то вроде мумии. Они берут виноградину и делают изюм.

После перфузии труп везут по коридору в комнату охлаждения с компьютерным управлением и кладут на койку на дне чего-то вроде большого морозильного ларя. Он обернут в саван и изолирующий материал, как в спальный мешок, и пристегнут к белой доске. На человека приходятся три идентификационные бирки. Морозильник по команде компьютера опрыскивает тело жидким азотом, и за 5,5 дня оно медленно, поэтапно остынет до температуры этого вещества - минус 196 градусов Цельсия. К аппаратуре подключен ноутбук, отслеживающий весь процесс, и запасная батарея на случай отключения электричества. Никакие внешние события не должны сказаться на охлаждении. Наконец, доску с телом с помощью системы канатов и цепей, прикрепленных к стальным полозьям на потолке, вынимают из охлаждающего резервуара и опускают вниз головой в один из двадцати восьми криостатов - огромных белых цилиндров, которые вырастают перед нами, когда мы выходим из помещения для перфузии.

Хиллари останавливается у большого прямоугольного контейнера кустарного вида. Он имеет почти 1 метр 80 сантиметров в высоту, а внешние стенки покрыты углублениями, как будто его отлили в вафельнице. Белая краска образует на поверхности толстые потеки. Она рассказывает, что так выглядели первые криостаты - их своими руками сделал из стекловолокна и смолы Энди, с которым я познакомилась в офисе. Он работает здесь с 1985 года, и при нем был заморожен первый пациент. «Представляете, как это было долго и дорого? Поэтому мы переключились на эти цилиндры», - говорит она, поднимая глаза на устройство, которое она сравнивает с гигантским термосом. Для охлаждения электроснабжение не требуется, все действует автономно. Внутри находится меньший по размеру цилиндр на шесть тел, перлитовая изоляция и гигантская пробка из пены толщиной 60 сантиметров. Раз в неделю Хиллари взбирается по черной приставной лестнице из стали и четыре часа ходит по металлическому помосту, доливая через маленькие отверстия в крышках резервуаров испаряющийся жидкий азот из шланга, подключенного к трубам на потолке. Мы идем вдоль них. Они одинаковые, никаких имен.

Хиллари показывает на пять маленьких камней у подножия одного из криостатов. «Внутри хранится пес одной еврейской семьи, - говорит она. - Его звали Уинстон, он был у них служебной собакой. Они живут недалеко отсюда и приходят раз в пару месяцев». Класть камешек во время посещения могилы - еврейская традиция. Как рассказывал мне один раввин, смысл в том, что камни, в отличие от цветов, не вянут. Это символ неугасающей памяти, того, что некоторые вещи сохраняются дальше, чем нам отведено прожить в этом мире.

Не надгробия, а резервуары

Нечасто, но бывает, что люди относятся к этому месту как к кладбищу: приносят сюда камни, открытки на день рождения. Можно приходить сколько угодно и вместо именного надгробия смотреть на белый резервуар с логотипом.

«Похоронный агент занимается умершим, а потом переходит к следующему. А мы с этими людьми каждый день, - рассказывает Хиллари. - Мы общаемся с родными, из года в год к нам приходят одни и те же люди. Мы непрерывно о них заботимся».

Хиллари идет мимо еще пары резервуаров, останавливается и смотрит вверх на белый цилиндр слева, такой же безликий и стандартный, как и все остальные. «Здесь у нас девочка из Великобритании». Про эту девочку говорили в новостях. Ей было 14 лет - слишком мало, чтобы оставить завещание. Она знала, что умирает от рака, прочла в интернете про крионику и, чтобы получить шанс на будущее исцеление, написала в Высокий суд Англии с требованием заморозить ее тело после смерти. Репортеры тогда взбирались на заборы, чтобы сфотографировать институт, обрывали телефоны и дверной звонок, пытаясь поговорить с Хиллари. Пока они не разошлись, ей пришлось прятаться внутри.

Роберт Эттингер скончался в 2011 году в возрасте 92 лет, и его тело хранится в резервуаре у входа в зал совета ди-ректоров. Он стал 106-м пациентом Института крионики и был помещен в лед через несколько минут после последнего вздоха. Перфузию ему провел Энди. Хотя именно его книга дала толчок всему проекту, ничто не указывает на его присутствие, и упоминаний о нем не найти на стенах. Исключение - распечатанный на холсте черно-белый снимок, висящий во главе длинного стола для заседаний в трех метрах от места, где хранится тело. На фотографии он, учитель в костюме и галстуке, улыбается у доски с выведенными мелом алгебраическими уравнениями. Портрет снабжен цитатой:

Здесь есть место математике и науке, но не в качестве мишуры и без твердой уверенности. Скорее, это пожатие плечами и «может быть». На стенах нет неоновых огней с обещаниями вечной жизни, а комната для совещаний выглядит не более технологично, чем в какой-нибудь фирме, если не считать вдохновляющих цитат из Артура Кларка. «Любая достаточно продвинутая технология неотличима от волшебства». Немного ярче свет, комнатные растения чуть менее траурные, на столах и подлокотниках диванов нет коробок с салфетками. Здесь попытались сделать обстановку обнадеживающей.

[...] Больше всего Институту крионики пришлось поработать в 2018 году, когда свои места в криостатах заняли шестнадцать пациентов. Многих из них уже после смерти отправили сюда родные - по мнению Хиллари, это, вероятно, свидетельствует о распространении информации. Большинство новых членов - довольно молодые люди: за 20, за 30 лет. «Думаю, представители нашего поколения видят в технологиях потенциал», - говорит она. Я интересуюсь, действительно ли дело в доверии технологиям, или это все же связано со страхом смерти.

«Наверное, и то и другое понемногу, - отвечает она. Но все же у меня в основном складывается впечатление, что смысл просто в продлении своего существования и люди видят в этой технологии свой шанс. Мало кто говорит, что боится смерти и поэтому хочет пройти заморозку, но мне кажется, этот фактор тоже присутствует. Я действительно не думаю, что кому-то хочется умирать».

Мне казалось очевидным, что человек, который каждый день работает здесь и замораживает мертвых, сам зарегистрировался для этой процедуры, но Хиллари пока не определилась.

[...] Для кого-то, я уверена, крионика - это подсознательное отрицание смерти, ставшее сознательным и нелепым, но для других это не столько отрицание, сколько надежда, блеснувшая во мраке отчаяния благодаря человеческому разуму. Хиллари думала о смерти столько, что сосредоточилась на одиночестве вечной жизни. Ради чего возвращаться, если тех, кого ты любишь, уже нет на этом свете? У Денниса проявляется компетентный оптимизм. Он хеджирует ставки, предпочитая быть пациентом экспериментальной, а не контрольной группы, и осознает при этом, что, может быть, ничего не получится. Здесь больше вдумчивости и больше сострадания, чем я ожидала увидеть в институте, возникшем из веры, что когда-нибудь удастся обойти самый фундаментальный факт жизни. Я пришла сюда разобраться, каково жить с верой, что ты не умрешь, что ты никогда не встретишься со специалистами по смерти, с которыми я познакомилась, но здесь нет ответа на мой вопрос.

В итоге я могу сделать вывод, что реалистичность крионики - спорная тема. Не исключено, что из-за изменений климата и сомнительных перспектив нашего существования на этой планете мы так и не узнаем, можно ли воплотить эту идею на практике. Лично я сомневаюсь, что человека можно воскресить, и не думаю, что это было бы желательно: Тони Моррисон писала, что все, что возвращается к жизни, причиняет боль, и я ей верю. Жизнь осмысленна потому, что она конечна. Мы - маленькие всплески на длинной временной шкале, и люди, которые встречаются нам в жизни, такие же маловероятные сгустки атомов и энергии, которые по совпадению оказались на этой шкале рядом с нами.