Условность времени

С самоуверенностью, что свойственна нашему времени и несколько похожа на тупость, мы привыкли делить всех художников на "старых" и "новых", нимало не задумываясь над тем простым фактом, что многие "старые" мастера гораздо моложе "новых". Так, например, Рафаэль и Ватто – им было всего лишь по тридцать шесть – несравнимо юнее Кабакова и Пивоварова. И тем не менее тех, кто родился несколько раньше, традиционно представляют прилизанными, кастрированными и приторно слащавыми. О да, конечно, "нам внятно все – и садомазо ад, и перверсивные забавы, фрейдизма легкий аромат и широко закрытых глаз прохлада", несчастные же "старые" мастера ни о чем таком не подозревали. Так ли это?

Скандал издревле движет искусством. Один из первых известных нам скандалов разразился задолго до Рождества Христова и был связан с тем, что древнегреческий скульптор Пракситель изваял статую Афродиты полуобнаженной. Негодованию публики, придерживающейся традиционных взглядов, не было предела. Изобразить богиню без одежды! До чего еще дойдет современная испорченность! Обнаженными полагалось изображать только мужчин. Впрочем, нашлись и революционеры, защищавшие Праксителя и утверждавшие, что богиня выше всяких предрассудков и божественная нагота – лучшая защита от нечестивых мыслей. Чем все закончилось, мы с вами знаем: толпа обнаженных богинь захлестнула античное искусство.
Наверное, скандалы были и до Праксителя. После него, во всяком случае, их была уйма. То казалось, что художник слишком близок к реальности, то – что слишком от нее далек, или бесстыден, или жесток, или безнравствен, или непонятен. Скандал – это нарушение табу, установленных обществом. Искусство же способно существовать лишь в том случае, если оно эти табу нарушает.

Особенно изобиловал скандалами XX век. Он начался со скандала на выставке в Париже, когда Матисса и некоторых других художников обозвали "дикими", – теперь их картины покупают за десятки миллионов. Затем скандалили с кубистами, с сюрреалистами, с приверженцами абстрактного искусства, с футуристами, с экспрессионистами, с писателем Лоуренсом из-за его романов, с режиссером Бунюэлем из-за его фильмов – в общем, со всеми классиками модернизма. В фашистской Германии и коммунистической России скандал, то есть нарушение принятых табу, вел к физической расправе.

Но, как всегда бывает, то, что вчера было революционным и новым, сегодня становится нормой, а завтра – рутиной. Так же произошло и со скандалами. После 1960-х годов скандалы, сопровождающие каждую выставку, каждый перформанс, каждую инсталляцию, надоели, превратившись в обыденность художественной тусовки. Казалось, что к этому времени все табу нарушены и скандал потерял свое значение некоего протеста, ведущего к обновлению, став просто непременной принадлежностью рутинного ритуала. В конце XX века уже стало трудно кого-то чем-то шокировать. Роберту Мэпплторпу это удалось.

Роберт Мэпплторп родился 4 ноября 1943 года на Лонг-Айленде – в районе Нью-Йорка, Нью-Йорком, в сущности, не являющемся. Лонг-Айленд так же далек от "настоящего" Нью-Йорка, как какое-либо техасское захолустье, или Жмеринка, или деревушка в Республике Бурунди. Там судорогой сводит скулы от американского среднего благополучия, и от одинаковых домиков с одинаковыми семьями вокруг одинаковых телевизоров хочется бежать куда угодно – на край света, в Жмеринку, в Республику Бурунди. Мэпплторпу удалось сбежать и поступить в бруклинский Институт Пратта на курс дизайна и истории искусства. Это был шаг по направлению к вожделенному Манхэттену.
На Манхэттене был Ист-Сайд, Гринвич-Виллидж, отель "Сохо", Энди Уорхол со своей студией, поп-звезды, "отъехавшие" миллионерши, модные галереи, вечеринки – то есть все то, ради чего и следует жить в Нью-Йорке. Вместе со своей подругой Патти Смит, сыгравшей огромную роль в его жизни, Мэпплторп проводит все вечера в тусовочных клубах за стаканом коки, стараясь обратить на себя внимание знаменитостей. Роберт и Патти, молодые, худые, похожие друг на друга как близнецы, одетые в черную кожу, каждый – секси, а вдвоем – секси вдвойне, добились желаемого: внимание на них обратили. Шестидесятые пролетели, и черная парочка влетела в следующее нью-йоркское десятилетие.
В семидесятые в Нью-Йорке никто не хотел быть нормальным. В семидесятые все хотели быть безумными и экстравагантными. Семидесятые пожинали плоды молодежной революции, все оказалось дозволенным, никаких преград не существовало. Движение хиппи разрушило все условности, и теперь оставалось только пользоваться этим. Все различия – возрастные, половые, социальные – оказались растворены в угаре клубного веселья. Платформы, блестки на веках, ядовитые цвета, queer and drugqueens, невообразимые клеши, сумки из перьев, кожаные ошейники и куртки с шипами, наряды пестрые, эклектичные, карнавальные – и неон, очень много неона, свет, мельтешение, постоянное одурение от рока, травки и рекламы – вот общее состояние чудных, бесстильных, угарных нью-йоркских семидесятых. В семидесятые поп-арт стремительно эволюционировал в сторону попсы, и это время сформировало Роберта Мэпплторпа. Сам он говорил, что его глаза впервые открылись в 1969 году, когда он начинает делать свои фотокомпозиции, представляющие коллажи-панно, немного напоминающие ранний английский поп-арт.

Жадность к славе, к успеху, к деньгам, к сексу роднит Мэпплторпа с тысячами растиньяков, каждый день приезжающих в Нью-Йорк. Добиваясь успеха, он знакомится со всеми знаменитостями, он уже знает всех, все знают его, Манхэттен затягивает, и остался бы Роберт Мэпплторп живописным персонажем нью-йоркской тусовки, если бы не…
Если бы не что? Это трудно определимое нечто – талант Мэпплторпа. Эклектика семидесятых не смогла его поглотить. Пеструю бесстильность этого десятилетия он превращает в материал, из которого создает свой, совершенно оригинальный стиль. Жадность Мэпплторпа оказывается столь преувеличенно агрессивной, что он постоянно балансирует на грани. Его алчность граничит с бескорыстием, желание быть принятым светом – с безразличием ко всему свету, наслаждение оборачивается страданием, а успех – мучительной неуверенностью. Из тусовки изгоняется цвет, пестрая модность, все приметы времени, и вдруг в черно-белом отвлеченном, сконструированном мире Мэпплторпа Кен и Тейлор, Лиз и Филипп, Патти и Деррик, все натурщики и натурщицы, любовники и любовницы, знаменитости и случайные знакомые – все они превращаются в мифологические персонажи, в прекрасные и совершенные существа, подобные богам античности.
Острое желание наслаждения оказывается пронизанным предчувствием смерти. Это вызвало страшный скандал. Шокировали черные тела, женские мускулы, садомазохистские признания, полное безразличие к чувству, одержимость болью, смертоносная открытость красоты.

Вся жизнь Мэпплторпа превратилась в цепь скандалов на вернисажах, пресс-конференциях и светских приемах. Скандальной стала и его мучительная смерть от СПИДа, которого он практически не скрывал, в 1989 году. Апофеозом же стал скандал запрещения его посмертной выставки под названием The Perfect Moment в Галерее Коркоран в Нью-Йорке, когда в качестве протеста против ее закрытия на здание галереи были спроецированы слайды с его произведений. Реющие над головами толпы вечернего Нью-Йорка, персонажи его мира как будто вернулись на небо, туда, где им и место, потому что Мэпплторп, быть может, последний мифологический художник XX века, и именно об этом и призвана рассказать выставка в Эрмитаже, объединяющая его фотографии с гравюрами пятисотлетней давности. И оказывается, что он не более и не менее скандален, чем художники, которых мы снисходительно именуем "старыми мастерами".