Диалог: Белкин, Ургант, Кортнев и Леонидов

Белкин: Здравствуйте, редакция «Собаки» поручила мне поговорить с вами о жизни. Что же вы летом собрались, заперлись в номере, никому не налито, стаканы пустые и лица у вас дико серьезные?

Кортнев: Ну, я здесь, например, живу, поэтому у меня такое серьезное лицо.

Леонидов: Да, поскольку он здесь живет, поэтому и не налито. Он где живет, там не пьет.

Белкин: А где же вы пьете?

Кортнев: Рядом, в буфете, вы же видели этот процесс только что.

Белкин: Да, я видел: Ургант пьет бифидоэлениумбактерин. Ест горсточку риса, совершенно скромную…

Кортнев: Ну, у него сейчас клинч, у меня он был на прошлой неделе, у Макса – на позапрошлой.

Белкин: Макс, и ты тоже так же?

Леонидов: Видишь, какой я стройный, прелестный человек?

Белкин: А ты всегда был прелестным.

Леонидов: Да, но я не всегда был стройным.

Белкин: А что, так лучше или хуже?

Леонидов: Стройным?

Белкин: Да.

Леонидов: Стройным быть лучше, у вас же модный журнал, поэтому там должны быть стройные прелестные люди.

Белкин: Я же о жизни говорю, не о журнале! А чем стройным быть лучше, чем толстым? Я знаю много толстых людей, которые жутко довольны, что они толстые.

Леонидов: Да, я тоже знаю. Но я не таков.

Белкин: Ну а что вы собрались здесь? Что вы задумали?

Кортнев: На самом деле, я думаю, на этот вопрос лучше всего ответит Максим, потому что это его была идея. Я тоже вот хотел у него спросить, особенно первого и девятого мая, когда мы репетировали здесь…

Леонидов: Истосковался по запаху кулис, опилок…

Белкин: …крови…

Леонидов: …крови зверей и так далее. Поэтому возникла такая шальная мысль. Андрей Тупиков, режиссер из Москвы, сделал инсценировку по повести Аверченко, которая называется “Подходцев и двое других”. Посему в моем безумном мозгу родилась мысль: не сделать ли из всего этого спектакль? Поэтому я позвонил Лешке и Андрюшке, и мы собрались и стали как-то думать, что из этого можно сделать. В итоге додумались до того, что двадцать второго числа у нас премьера. И никуда уже от этого не деться.

Белкин: У Аверченко есть замечательный сборник рассказов: «Двенадцать ножей в спину революции», который лично Ленин разрешил печатать. Когда ему сказали, что это печатать нельзя, он сказал: «Иногда даже такая сволочь, как Аверченко, может быть полезна пролетариату!»… А животные будут участвовать? Какие?

Ургант: А кто перед тобой сидит, елки-палки?!

Белкин: Ну, это звери!

Леонидов: Звери и животные – это разные вещи!

Белкин: Ну вот, например, доктор Менгле – зверь, а землеройка – это животное.

Леонидов: Землеройка – это единственное животное, которое не поддается дрессировке, у нас есть в труппе такая.

Белкин: Да, вот об этом я хотел бы поговорить, расскажите, пожалуйста, о духовном, потому что мне этого явно не хватает, я для этого к вам и пришел.

Леонидов: В общем, ты пришел по адресу.

Кортнев: Да?

Леонидов: Да.

Кортнев: Но мне жалко делиться своим духовным.

Белкин: Духовным не должно быть жалко делиться. Практически, чем больше делишься, я читал в одной книжке, тем меньше остается.

Кортнев: Вот именно, тем меньше остается.

Белкин: Зачем вам столько? А у тебя есть немножко духовного, Андрюша?

Ургант: У меня есть одна клетка!

Леонидов: У меня духовного полно, как и святого!

Белкин: Это видно! А у кого еще из современников, как ты думаешь, вот так много духовного?

Леонидов: У Шнура! Пожалуй, только у меня и у Шнура, больше нет ни у кого!

Белкин: Я вот так думаю, что все-таки по прочности, конечно из искусств, на первом месте стоит скульптура. Вот Медный всадник до сих пор стоит. Потом архитектура. Потом, может быть, живопись, при надлежащем хранении и правильной технологии она крепче бетона. Потом музыка, она все-таки записывается. А ваше дело, за которое вы взялись, мне кажется, дико эфемерное.

Леонидов: Конечно! Эфемерное. Но оно этим и интересно, тем, что оно возникает каждый раз сиюминутно и каждый раз заново.

Белкин: Смешно будет?

Ургант: Будет и смешно. Будет всяко. Я думаю, будут даже такие места в спектакле, где будет смешно, но, может быть, совсем не там, где мы решили, что будет смешно.

Леонидов: Но нам бы хотелось, чтобы это было не только смешно. Замечательно, если возникнут какие-то лирические места.

Кортнев: Да, и чтобы скучно иногда тоже было…

Леонидов: Даже в основном.

Белкин: Да, скучный спектакль, в нем всегда мощная подкладка. Когда скучно. Вот, например, у Кейджа всем было скучно. Ни один человек его концерты от начала до конца дослушать не мог, все уходили. А тем не менее великий композитор. А вы сами-то будете на сцене? Или на сцене вообще ничего не будет?

Леонидов: Нет, в тех местах, где скучно, нас не будет. Или наоборот!

Кортнев: Ничего, распределимся!

Белкин: Я человек такой, от театра-то далекий, но чувствительный очень, и в театр стараюсь ходить реже, но иногда не могу уклониться. А поскольку я человек чувствительный, во-первых, я боюсь, что мне не очень понравится, вернее, я не очень пойму, а режиссер знакомый. Дико неловко. Во-вторых, я могу заорать, заплакать где-нибудь, в каком-нибудь месте – и это тоже будет неловко.

Ургант: Очень хорошо! Мы ждем таких зрителей.

Белкин: То есть я идеальный зритель?

Ургант: Абсолютно!

Белкин: А режиссера где вы взяли? Как вы его взяли? И почему вы его взяли? Кто решал?

Леонидов: Это произошло на самом деле, в общем, довольно случайно, потому что Андрей Тупиков привозил в Петербург спектакль петрозаводского театра по этой инсценировке, и поскольку инсценировка его, то и спектакль был неплохой.

Белкин: Скоро белые ночи… Я катаюсь на корабликах. А вы?

Леонидов: Во-первых, у нас намечено: если состоится премьера…

Белкин: А когда премьера?

Леонидов: Двадцать второго числа... то сразу после нее садимся на кораблик и там будем отмечать.

Кортнев: Кораблик уже зафрахтован. Что будет с премьерой – неизвестно, но с корабликом все хорошо!

Белкин: Ну, сам Бог велел! А ты что молчишь?

Ургант: У меня какая-то перевалила грань усталости, и сейчас я думаю только о том, чтобы сосредоточиться максимально на своей роли.

Белкин: Не выпиваешь сейчас вообще?

Ургант: Сейчас нет времени для этого. Вот двадцать второго числа сыграем и...

Кортнев: И попрыгаем с корабликов!

Белкин: Не прыгайте, дико холодно! Я вчера прошел Ладогу практически. Вошел в Неву, всюду холодно, выпивал, но уже не как раньше, осторожно…

Ургант: Об этом очень много литературы написано.

Белкин: Если накануне крепко выпить, то уже день следующий нерабочий.

Ургант: Если выпить по-настоящему…

Белкин: По-молодежному!

Ургант: …то, безусловно, уже нерабочий.

Белкин: Что ж такое? А раньше вот был отлично рабочий!

Ургант: Как ты сам-то думаешь, что ж такое?

Белкин: Я думаю, может быть, какой-то орган устал? Я даже предполагаю какой, не хочу всуе упоминать.

Ургант: Мозг!

Белкин: Ну, мозг ни капельки не устал! Мозг как вяло раньше работал, он так и продолжает!

Ургант: А после двухсот пятидесяти он как-то…

Белкин: Оживает!

Ургант: …оживает, появляется остроумие, желание шутить!

Белкин: Ну это нам кажется, что появляется остроумие.

Ургант: Да ну и Бог с ним! Главное – чтоб нам казалось, понимаешь?

Белкин: Люди в театры стали ходить, я заметил. В театрах появляется очень много таких симпатичных одиноких девушек, которых никто не пригласил в ресторан. Они хорошие: с университетским образованием, зубные врачи, милые, скромно, но хорошо одетые.

Кортнев: Поэтому в спектакле у нас есть зона, где мы просто знакомимся с публикой.

Белкин: Это лучший способ просмотреть максимальное количество лиц.

Ургант: Это лучший способ выбрать скромно одетую девушку…

Белкин: Сделать ей предложение и стать наконец-то серьезным.

Кортнев: Ну да. Я еще подумал, что на одном из апельсинов, которые мы будем раздавать, или на нескольких надо писать какой-нибудь контактный номер телефона.

Белкин: Апельсин – это имеется в виду апельсин? Это не слепок никакой?

Ургант: Да. Фрукт такой, цитрусовый, рыжий. Не мандарин и не грейпфрут.

Белкин: Так, и что на них?

Ургант: Что-либо. Можем на нескольких апельсинах написать твой номер телефона.

Белкин: Ну пиши, только разный. Пиши: 095 и дальше любой телефон.

Ургант: То есть ты не хочешь знакомиться сам с прелестными девушками?

Белкин: Я очень застенчивый и стеснительный человек!

Ургант: Ты обещал кричать и смеяться...

Белкин: Я не обещал, я могу, потому что я не отвечаю за свои эмоции, никогда. А у вас такое аскетичное действие, только вы или там еще кто-то?..

Ургант: Нет, еще двое артистов, которые абсолютно неаскетичны.

Белкин: Это большая банда получается!

Ургант: Да, и будут всякие штуки-дрюки. Будут инструменты, гитары будут на сцене, африканские барабаны…

Белкин: Я хочу спросить еще вот о чем. Когда спектакль будет сделан и на пароходике вы отдохнете, как лето вообще?

Леонидов: В плане отдыха у меня есть два плана. Во-первых, двадцать второго премьера, двадцать третьего я надеюсь, что рано утром мы улетим в Грецию. Потом я хочу в конце июля, если будет время, уехать на неделю куда-нибудь в Финляндию. У меня там есть уже на примете такой хутор – без электричества, с керосиновыми лампами, с холодильником на газу, с морем черники, грибов…

Кортнев: Я в августе традиционно поеду в Одессу играть в волейбол пляжный. Там проходят соревнования…

Белкин: Андрюш, ну а ты?

Ургант: А я не знаю. Я сейчас вот тут отыграю спектакль и посплю пойду. Пока мне только о спектакле снятся сны. В частности, позавчера мне приснилось, что нас троих расстреляли немцы. Это эпизод из спектакля. Расстреливали, вернее, но мы убежали. Потом мы попали в какую-то русскую диаспору в каком то швейцарско-немецком городке, и нас там угощали едой. Сказали, что нас будут спасать, и долго меня пытали, какая музыка играет в фильме «Окно в Париж», где я снимался.

Белкин: Ты не выдал?

Ургант: Я не вспомнил.

Белкин: Уважаемые господа артисты! Я правда вам желаю успеха, а если позовете, я с удовольствием приду!

Ургант: А мы уже зовем!

Белкин: Жду апельсина очень. Будущее за апельсинами с телефонами.

Ургант: Мы тебя найдем в зале.

Белкин: Спасибо! Я буду так же выглядеть, примерно.

Ургант: Мы узнаем тебя по пальто, как будто тридцать лет не виделись.

Белкин: Спасибо!