Олег Куваев, художник

Одна фраза – и ты вписан в историю. Один персонаж – и ты известен каждому в этой стране. Олег Куваев – флэшмультовый папа Карло, создавший персонаж, который покорил даже твердолобых чиновников. С сентября этого года Масяня возвращается в семью – к папочке, которому наконецто возвратили авторские права на созданную им же мультипликационную героиню. Думается, что теперь папочка будет держать ухо востро по поводу всевозможных контрактов. Вторую потерю Масяни мы не переживем. И поскольку эта бабенка с лицом в виде сплющенной летающей тарелки и характерной дикцией в значительной степени повлияла на развитие отечественной флэшанимации, «Собака.ru» решила спросить у самого Куваева про те вещи и предметы, которые довели его до жизни такой.

Сумасшедшие темпы прогрессирующих технологий заставляют тебя выкидывать лучшего железного друга на помойку. Поэтому компьютерам сейчас не дают имен и не перевязывают розовым бантиком… К тому, что меня изменило, можно отнести много вещей с добавлением слова «первый»: первый магнитофон, первый мульт, первая таблетка, первая бутылка, первый презерватив, первая виза, но это все-таки другая тема.

Предмет, чуть было не сделавший меня медиком. Когда я был мелким пацаном, то общался в основном с неким оранжевым уродливым кукольным зверем типа медведя, только носа у него не было. Я делал ему хирургические операции, выискивая неведомые науке заболевания. К сожалению, даже тщательно зашитые и замазанные клеем швы на теле безымянного топтыгина почему-то не заживали, что неприятно нарушало логику процесса. Видимо, из за этого хирургом я так и не стал, хотя попытка поступить в Первый медицинский или Педиатрический институт была в свое время предпринята. Неудачно. Судьба.

Альбом назывался «Мексиканская монументальная графика» и был посвящен в основном Диего Ривере и Хосе Сикейросу. Берегу этот альбом по сей день. Для меня это серьезный сдвиг по фазе по всем статьям на фронте художественных вкусов и мировоззрения. Картинки мексиканцев вызывали бурю эмоций (от сексуальных до мистических), и их творчество потом еще лет двадцать казалось мне вершиной художественной мысли. После фильма «Фрида» отыскал этот замызганный альбомчик на антресолях у родителей и до сих пор лелею.

Фотография меня маленького с какой то дальней родственницей из Эстонии. Мне на ней года два. Никогда не видел и не слышал про эту дальнюю родственницу, но она была столь неподражаемо и божественно красива, что врезалась в память на всю жизнь. С тех пор с благоговением отношусь ко всей Прибалтике.

Трагический момент. Когда умер дед, мне было четыре или пять лет. Смерть деда совершенно не напугала, скорее озадачила. И первая мысль, которая возникла в дурной детской башке: кому теперь достанутся дедовы ордена, такие большие, тяжелые и красивые. Совесть мучает до сих пор. Внутненний моральный барометр.

Первые трущиеся джинсы и пачка настоящих Winston за три рубля через сотые руки. Ну, здесь все понятно. Эти две вещи я отнес к одному пункту, ибо они навсегда сделали из меня, как нетрудно догадаться, курящего человека в джинсах.

Тут целый роман. Вы будете рыдать. Не стану пересказывать длиннющую историю, как я был музыкантом, но флейту, уже всю ржавую и закопченную, до сих пор храню в офисе около стола. Вон валяется на полу. Даже дую в нее иногда. Закончилась моя карьера музыканта в один день. Я к тому моменту играл в нескольких группах на духовых инструментах, и одна из них была даже джазовой, так что я считал себя вполне самостоятельным музыкантом. Официально я в то время работал в нашей питерской Капелле мебельщиком, стулья таскал. Там же, только органистом, работал некто Олег Киняев, который, кроме обычной работы органистом, время от времени устраивал некие музыкальные шоу-эксперименты типа курёхинских. Один раз ему понадобилась флейта, и он позвал меня. В присутствии профессионального супермузыканта я потерялся и издаваемые мною звуки были жалкими. В этот день я понял, что я говно, а не флейтист, и флейта с тех пор для меня является абстрактным предметом.

Большую часть жизни я проходил с одним и тем же потертым кожаным рюкзаком, купленным когда-то давно у «Гостинки». Сейчас он уже слишком истерт и хранится только в качестве артефакта. Очень долгое время служил путеуказывающим оберегом. Если я собирался куда-то идти или ехать, куда идти или ехать мне не следовало, то обязательно забывал его вместе со всеми вещами, что заставляло возвращаться, минуя всякого рода неприятности. Будь то скучное сборище или поезд на Москву.

Самая знаковая вещь из тех, что касаются рода занятий. Подрубался к телевизору и грузился с магнитофонных кассет. Это вещь, изменившая множество людей во всем мире, можно сказать – знаковая для целого поколения. Определившая и род занятий, и способ мышления для тысяч и тысяч людей, вляпавшихся в это дело.

Очень люблю эту хреновину. Она показала: то, что творится у меня в голове, отнюдь не бред, как это может показаться. Что непропорциональные и негармоничные на первый взгляд мысли, ассоциации и образы, роящиеся в мозгу, столь же реальны и существенны, как и таблица умножения, никем сомнению не подвергаемая. Прекрасная сочетаемость подобного искусства с обстановкой суровой (на тот момент особенно) реальности дала ощущение того, что между фантазиями и реальностью существует весьма уверенная связь и можно построить мост, соединяющий идеализм с реализмом. Эта штука сломала для меня ощущение тюремной замкнутости в «здесь и сейчас». Серьезно.

Эта вещь была подарена мне году примерно в 1991-м актером Театра комедии Игорем Каимом. Не помню автора, хотя, по-моему, и сам Игорь его не знал. Написана в России где-то в первой половине ХХ века. Для меня она являет собой очень странное олицетворение бедного русского нонконформиста – художника, совершенно оторванного от мирового художественного процесса. Тем не менее творящего и экспериментирующего решительно, вслепую, отчаянно, даже надрывно, но в то же время безнадежно. Что-то в этом есть очень жизнеутверждающее, что заставляет даже в условиях полной безнадеги продолжать делать дело, в которое веришь. Даже если оно совсем дурацкое и беспросветное. Заставляет биться головой об стену. Картина хранится у меня дома.