Слава Полунин. Часть 1

Клоуны — это по определению люди без лица, люди-маски. Веселят публику в интервалах между серьезными номерами — вот и вся их роль. История человечества знает тысячи тысяч клоунов — безликих, с нарисованными улыбками до ушей. Сотрешь улыбку — и нет клоуна. Никто никогда не узнает, не вспомнит. Но есть единицы, которых знает весь мир. Это — гении, несущие свой жест, свое сообщение людям, которые легко понимают их с первого жеста. У каждого гениального клоуна есть имя, которым наделяют его люди. Почему так полюбился Асисяй? Почему все мы вот уже какое десятилетие повторяем вслед за ним: «Любоффь! Детектива!!!»? И ни с кем его не спутать! И дар его — один из самых редких и ценных. Дар этот — любовь. И нежность. Тот род нежности, от которого слезы наворачиваются, промывая глаза. После этих слез мир видится другим — уютным и теплым. И сердце готово сочувствовать и любить. В день рождения главного клоуна страны вспоминаем самые примечательные факты биографии Полунина.

Начало. Лицедеи

Студенчество — Самодеятельность — Армия — Театр «Лицедеи» — Blue Canary и «Асисяй-ревю» — Кто есть кто в «Лицедеях» — Фурор и гастроли — Пусть каждый идет своим путем

Их, великих советских клоунов и мимов, можно сосчитать на пальцах одной руки: Карандаш, Олег Попов, Юрий Никулин, Леонид Енгибаров. Один из этого ряда, конечно, Слава Полунин. На рубеже эпох, когда в воздухе уже носился запах больших перемен в стране, он сделал то, чего до него не сделал никто: соединил искусство пантомимы и клоунады с традициями русского фольклора, опыт древних артистов-скоморохов с современным театральным авангардом. И создал театр «Лицедеи». Популярность их была поистине феерической, признание — повсеместным и неизменным.

«Лицедеи» — это народность, республика, остров. И это сообщность. С двенадцати лет я выступал сольно: дома, в школе, в кружке самодеятельности. А когда в 1967 году окончил десятый класс и переехал из города Новосиль Орловской области в Ленинград, стал искать, у кого можно было бы поучиться. Нашел в ДК имени Ленсовета комнатку с табличкой «Студия пантомимы». В ней — никого. Ни одного студента. Я и остался. Через год появился Саша Скворцов, с которым мы сразу стали репетировать вместе. Через два года пришел Коля Терентьев. В этот момент у нас на некоторое время появился режиссер Эдуард Розинский, который собрал наши миниа- тюры в спектакль «Новеллы о смешном и серьезном». То, чем занимались, мы называли экспрессивным идиотизмом, по-научному — эксцентрической пантомимой. Продуктивность у нас была огромная, мы делали номер за номером.

Дуэт Полунин-Скворцов тринадцать лет развивался и работал в свое удовольствие. Мы не уходили в профессиональную систему принципиально: это была самодеятельность. Я решил, что, пока не найду свою идею, стиль, образ, эстетику, ни в какие профессиональные организации не пойду.

В конце 1960-х в Ленинграде грянул бум пантомимы, в городе стихийно возникло около пятнадцати студий, но преподавателей не хватало. В то время пантомима несла идею фантастической свободы и новой культуры. Тогда ведь всех хватали за язык, не давали личности проявить себя. А тут человек не говорит ни слова и за язык его не схватишь. Поэтому в пантомиме люди могли искренне открываться, что в словесных жанрах было сложно. Я вел четыре кружка — в студенческих клубах Политехнического института, Военмеха, в Доме культуры глухих. Проводя занятия, я обучал и сам себя. Но потом решил не разбрасываться, оставить себе одну студию, а остальные раздать друзьям: Коле Терентьеву, Саше Скворцову. Вот с этой группы товарищей все и началось. Мы со Скворцовым мощно фантазировали, а все остальные тут же втягивались в процесс. Первая миниатюра, которую мы сделали в нашей маленькой студии и показали там же, в ДК имени Ленсовета, и обозначила рождение труппы. Я обычно называю дату 1 апреля 1968 года. Выступлений у нас было много, до сорока в месяц. Зимой мы работали в Ленинграде, а летом отправлялись в дальние уголки страны — например, на Алтай, в Коми АССР. Приглашения получали через Дом художественной самодеятельности, в отделе студенческих агитбригад, примыкали к какой-нибудь агитбригаде и радостно отправлялись на все лето путешествовать.

Название театра я придумал, когда служил в армии, — дело происходило под Ригой с 1976 по 1978 год. Вариантов, как назваться, была масса. Но как-то в письме кому-то из девчонок я первый раз написал слово «Лицедеи». Тогда же начал обдумывать концепцию будущего театра: я хотел основать его сразу по возвращении. А пока готовился, у меня была целая серия армейских пантомим. Например, я показывал «Сон солдата»: вскакивал, бежал, срывая с себя подворотничок, сапоги, закидывал все это черт-те куда. Кто-то из старших по званию увидел эту зарисовку и дал распоряжение срочно доставить меня в штаб армии, после чего меня перевели в Минск и сделали заведующим клубом. Все было замечательно, образовалась целая бригада из танцоров, актеров и музыкантов. Но приехал генерал и сказал: «Расформировать! Разогнать по дальним гарнизонам!» И я очутился на острове в Прибалтике. Однако при этом я всегда попадал туда, куда надо. Сразу спрашивали: «Кто художник?» — «Я!» — «Кто музыкант?» — «Я!» Кроме того, я занимался самообразованием. Во время ночных дежурств масса свободного времени, читай — не хочу. Составил себе список из ста книг, которые нужно проштудировать, в основном классика, русская и французская: «Красное и черное», «Прогулки одинокого мечтателя». Из ста книг тридцать стали любимыми и теперь стоят в моей библиотеке. Это, конечно, Гоголь, Руссо, «Опыты» Монтеня, откуда я выписал все лучшее в специальную тетрадку. Жаль, тогда еще не было в доступе Хармса и Булгакова. Когда в 1978 году я демобилизовался, мы перешли на профессиональную сцену, но не стали выступать, а попросили дать нам год на репетиции. В ансамбль пантомимы «Лицедеи» кроме меня вошли Саша Скворцов и Коля Терентьев, а когда мы играли спектакли, приглашали Феликса Агаджаняна и Галю Андрееву. За год мы сделали несколько спектаклей: «Лицедеи», «Малая Олимпиада» и «Фантазеры». Последний был тоже придуман во время службы в армии. Под окном моего кабинета был детский сад. Именно фантазии детей, их беготня и игры, их поведение и общение друг с другом вдохновили меня. Подражая детским играм, средствами пантомимы мы рассказывали друг другу истории, по ходу которых превращались в отважных мореплавателей или летчиков.

Мы были нарасхват, на конкурсе артистов эстрады получили премию из рук Аркадия Райкина, но все же старались меньше участвовать в сборных концертах, предпочитая продвигать свой спектакль, чтобы развиваться дальше. К 1980 году мне стало сложней работать с Сашей Скворцовым. Я пытался двигаться в сторону поэтической пантомимы и философской клоунады, а Саня — великий юморист, и ему это было неинтересно. Я и предложил: «Давай сделаем перерыв, а потом посмотрим, стоит нам дальше делать что-то вместе или нет». Потом я решил перебраться во Дворец молодежи и объявил набор в свою студию. А в 1982 году организовал первый всероссийский фестиваль пантомимы, на который собрались восемьсот человек со всей страны. Повалила новая волна: ко мне пришли поступать Антон Адасинский, Анвар Либабов, Юрий Делиев. На одном из фестивалей самодеятельности я нашел Витю Соловьева, а после какого-то конкурса пригласил Сережу Шашелева, глухонемого. Вскоре нам стали не нужны переговорные устройства во время спектакля: мы жестикулировали друг другу из-за кулис. Язык жестов делится на знаковый и буквенный. Я запретил буквенный, чтобы артисты думали образами, и вся труппа овладела знаковым языком.

Тем временем часть артистов моей студии работали в Ленконцерте, но студия оставалась для всех нас главной. В этот период мы сделали с писателями-сатириками замечательную программу «Шоу 01», в которой участвовала моя команда: Валера Кефт, Витя Соловьев, Галя Войцеховская, Коля Терентьев, Аня Орлова. Ситуация в Ленконцерте иной раз бывала непростой. Например, однажды мы показали на художественном совете номер, который не был принят. Нам сказали: «Ну что это? Поете под фонограмму. Трюков акробатических не делаете. На гармошках играть не умеете». Тогда я предложил этот номер телевидению, и его тут же показали в «Голубом огоньке». Это была пантомима «Голубые канарейки».

Верхний ряд: в белом костюме — Виктор Соловьев, в клетчатом пиджаке — Валерий Кефт. 
Центр: в полосатой футболке — Сергей Шашелев, в шляпе — Роберт Городецкий
под ними, в галстуке-бабочке, — Галина Войцеховская. 
Левая ветка: Николай Терентьев, стоит Анна Орлова, сидит Галина Андреева. 
Правая ветка: ближе к стволу — Вячеслав Полунин, сидит Ольга Кочнева, 
по центру — Анвар Либабов, крайняя справа — Елена Ушакова.

Номер Blue Canary — «Голубые канарейки» — публика увидела в 1983 году. Дело было так. Двумя годами раньше я впервые в России поставил цельный двухчасовой спектакль клоунады «Чурдаки», с героями, декорациями, драматургией. Успех был огромный. И как раз тогда Роберт Городецкий, с которым мы давно дружили, начал захаживать к нам в студию. Как-то вечером он вытащил из своего портфеля картинку, на которой были изображены три поющих клоуна, и дал мне послушать музыку, в которой я тут же узнал мелодию, записанную на моем первом в жизни магнитофоне одной из первых. «Робик, — сказал я ему, — сегодня вечером ты выступаешь». Брови Робика от удивления улетели до небес. Он много лет носил с собой эту картинку и предлагал свою идею повсюду. И только у нас произошло чудо: идея нашла плодотворную почву. Созданная мной концепция поэтической клоунады и воспитанные в нашем театре актеры смогли идеально воплотить эту мечту. В 1983 году я создал первый в России самоокупаемый театр. Скептики говорили мне: «Зачем ты тянешь всю эту кучу народа? У вас с Сашей была такая отличная пара! Зачем тебе все эти дети?» Уже потом, когда труппа стала мощно развиваться, все поняли, что «Лицедеи» — самый настоящий театр. Просто молодым ребятам необходимо было время, чтобы сформироваться.

Мне очень нравилась концепция группы The Beatles. Каждый персонаж классического состава «Лицедеев» (1985–1991 годы) представлял свою философию и имел свою аудиторию. Анвар Либабов — альтернативщик, аутсайдер. Таким был в жизни Хвост (Алексей Хвостенко), который вливался только в то, что ему было интересно. Анвара арестовывали на каждом шагу, он не мог спокойно пройти по городу: его непременно по нескольку раз останавливала милиция и проверяла документы. Антоша Адасинский — экстремал! Упертый, мощный. От него буквально исходила опасность, он все время толкал свое, другое: другую идею, другую философию, другую культуру. Он был фаворитом у революционеров, нигилистов, которые знали, чего хотят, и были уверены, что все делают не то, что надо. Персонаж Валеры Кефта я с самого начала строил для романтически настроенных девушек. Я назвал его Одуванчиком: кучерявые белые волосы, нежный и трепетный. Словом, Фанфан-Тюльпан. Но вскоре у Валеры проявилась его суть — парня с Лиговки, где он жил и вырос. Постепенно он поломал первоначальный персонаж, зарыл его и стал двигаться в сторону анархии. Правда, потом мировоззрение Кефта скорректировалось, когда он, будучи отличным художником, поступил в Серовское художественное училище. Появились новые краски: оставаясь парнем с Лиговки, он стал рисовать свой персонаж, придумывал интересные решения, выдавал бесконечные гэги. Валера сам был художественным явлением, к нему «прилипали» люди соответствующего склада: музыканты, художники и вообще разные «творяги». Образ Лени Лейкина — Кола Брюньон (герой Ромена Роллана. — Прим. ред.) или даже Гаргантюа (герой повести Рабле. — Прим. ред.). Леня — это упоение жизнью! В нем как будто живут четыре человека одновременно! Как только он попадает в компанию, ему сразу нужно быть в центре внимания, взбодрить эту кислую жизнь, чтобы она звенела, пела, орала. Искры из глаз! Как только энергия убывает, ему становится неинтересно. Мне пришла в голову идея номера «Низя», и я пригласил Леню Лейкина сыграть его со мной. Он делал первые шаги на сцене, но уже тогда его обаяние, фантазия и радость были способны осветить все вокруг. Персонаж Роберта Городецкого молчит, молчит, а потом как выдаст! И эта фраза остается в памяти месяцами, так точно он ее произнесет, так иронично. У Роберта очень тонкий взгляд на вещи, он все анализирует. Он спокойно сидит в уголке, незаметный, но обаятельный. При этом за ним всегда тянется толпа. В кабаретной паре с Робертом Городецким работал Коля Терентьев. У него в роду восемь колен питерских интеллигентов, а дядя был дирижером в Мариинском театре. Сам Коля очень любит оперу, с утра до ночи поет арии, знает наизусть весь репертуар великих певцов, а шкафы у него сверху донизу набиты уникальными пластинками. Еще Коля был чемпионом Ленинграда по фехтованию. Вот пожалуйста — клоун и в то же время спортсмен! Эта пара — два белых клоуна — торжественно несла мудрость, не сильно обращая внимание на всякие трепыхания окружавшей их шантрапы. И если говорить о белых и рыжих, то наша палитра была побогаче, чем обычно. То, что делали ранние «Лицедеи», было новой комедией дель арте с новыми принципами создания группы гротескных персонажей. 

И когда публика приходила в театр, происходила дифференциация: каждый зритель следил за своим любимцем и за его проявлениями в общем представлении. Задача была создать из этих разношерстных характеров единое сообщество, теплое, живое, как семья. Вот это и было главной идеей: доказать, что людям вместе вполне может быть хорошо и, оттого что они друг другу нужны, возникает нечто очень важное. Такое и правда редко бывает, только тогда, когда люди обладают достаточной степенью терпимости и даже мудрости, чтобы своих близких, родных или друзей принимать такими, какие они есть, и находить с ними общий язык.

Мой клоун Асисяй родился вместе с новеллой «Телефоны» в 1981 году. Он так понравился зрителям, что я сделал на базе этой новеллы спектакль «Чурдаки» — про четырех клоунов, живущих под одной крышей. В нем были заняты Терентьев, Кефт, Шашелев и я. С этой командой мы выпустили несколько успешных спектаклей. И я подумал, что маленький зал на сто человек нам уже мал — надо попробовать работать на большую аудиторию, придумать постановку для зала на тысячу человек. 

Тогда в 1985 году и было сделано «Асисяй-ревю». Анечке Орловой я подложил мячики туда, подушки сюда, одел ее в желтый костюм. Витя Соловьев появился с сетками-авоськами в спектакле «Ночь на Лысой горе». Его персонажа стали называть Мамаша-Родина, потому что бабки с сетками в то время ходили по всему СССР. Оттого так и прижился этот образ. Так же как и персонаж Ани — квинтэссенция популярнейшего женского типажа, этакая буфетчица-красавица. Первый раз «Асисяй-ревю» было показано в Казани, во Дворце молодежи, на Новый год. Мы не думали, что справимся с большой сценой, но успех был необыкновенный. Тогда мы отправились с этим спектаклем на Фестиваль молодежи и студентов, и там уже был разгул. Потом поехали по России и объездили все, что только возможно. А в 1988 году начались международные гастроли, включая двухмесячную поездку по Америке. Молодежь моя стала мощной, каждый продвигал свою идею. И где-то к 1989 году я почувствовал, что каждый хочет чегото своего. Все были яркими индивидуальностями, я их не учил, а провоцировал на творчество и корректировал. Этот принцип они активно приняли, и каждому хотелось себя проявить. Адасинскому я подсунул буто-данс, и Антон отправился в самостоятельное плавание, увлеченный этой идеей. Как только я понял, что не смогу реализовать свои идеи, стало ясно, что нет смысла в том, чтобы тащить на себе огромный груз руководства театром да еще и не делать то, что хочешь. Лучшим выходом в этой ситуации было попробовать всем самостоятельно искать свою дорогу. В результате Антон Адасинский создал свой театр, Валера Кефт и Сережа Шашелев ушли в Cirque du Soleil, где работают и по сей день, Коля Терентьев остался со мной, а Леня Лейкин, Витя Соловьев, Аня Орлова и Анвар Либабов по-прежнему вместе. Иногда к ним присоединяется Роберт Городецкий. На мой взгляд, неверно то, что они называют себя «Лицедеями». Если бы они именовались «Лицедеи Петербурга», «Новые лицедеи» или Театр Леонида Лейкина, это было бы правильней. Но изменить название следовало бы обязательно, потому что публика до сих пор путается.

Текст: Аркадий Волк

Продолжение в части 2.