Поэт Алла Горбунова выпустила сборник прозы «Конец света, моя любовь». Говорят, книга года!

Критик Галина Юзефович назвала «Конец света, моя любовь» главной книгой года и отмечает, что вы очень точно бытописуете жизнь молодежи тех лет: и Castle Rock, и неформальные«вписки». Хотели стать летописцем эпохи?

Такой задачи не ставила. Но помню и чувствую внутри себя это время хорошо. Тем более, уже прошли годы, на ту эпоху можно посмотреть с определенного расстояния. Для меня это вообще книга не о времени. Вернее, я бы сказала, о бытии и времени. Время, конечно, есть, но оно, я бы сказала, в самом темпе речи, а не только в наличии каких-то его материальных примет. Я могу и о другом времени писать. Про 1990-е и нулевые было нужно, потому что это было время моего формирования, то есть для меня какой-то путь к личным, интимным истокам проходит через это время. Я там ищу себя-подростка, себя-ребенка, ну и, может быть, через это заодно становится что-то о времени видно. Какая-то правда, которую другим путем не расскажешь, не через описание социальной реальности, а через какую-то частную онтологию что ли... Для меня проза вообще складывается одновременно из интимного и эпического.

Странно спрашивать такое у писателя, но ваша новая книга «Конец света, моя любовь» настолько многолика, что дерзну — о чем она?

«Конец света, моя любовь» — это сборник, который составлялся довольно долго. В него вошли как рассказы, написанные в последние годы, так и ряд рассказов, написанных очень давно, когда я еще систематически не писала прозу. Принцип композиции, я думаю, становится виден во время чтения. В первой части — рассказы на автобиографическом материале, касающиеся взросления, становления, познания себя и мира, метафизического бунта и обретения экстремального духовного опыта. Во второй части рассказы привязаны к конкретному месту — бару «Мотор» на границе человеческого мира и леса. Это место, кстати, реально существует в Приозерском районе Лен­области. В третьей части — в основном миниатюры, сказки, анекдоты, вроде тех, что вошли в мою первую книгу прозы «Вещи и ущи». А последняя часть — это небольшая повесть о детстве. В целом мне кажется, что это книга о духовном пути, об экстремальном, меняющем человека, опыте, о скрытой в обыденности истине, о встрече с тьмой, о жизни в горизонте конца света, о пути на Родину. Хотя и говорят, что эта книга во многом о времени, о 1990-х и нулевых, и это так, но, мне кажется, это, в первую очередь, книга о мире как он есть.

В автобиографической части вы пугающе откровенны с читателем: рассказываете в подробностях о ­подростковых загулах и даже повествуете о романе с бродягой. Вам не страшно быть настолько открытой?

Я много лет занимаюсь поэзией, а поэзия — это, на мой взгляд, искусство, которое подразумевает очень высокие ставки риска, потому что она имеет дело с предельными вещами. И для меня это касается не только поэзии, а вообще любого живого творчества — готовность идти на риск. Да и откровенна я не с читателем, а уж тогда, скорее, с идеальным адресатом — некоей не воплощенной ни в каком конкретном читателе абсолютной инстанцией, к которой обращается автор. А читателю просто можно прийти и жить в этом тексте, если он захочет и сможет. Это, как писал Ницше, для всех и ни для кого.

Вообще, ностальгия по нулевым, от цен в магазинах тех лет до кнопочных телефонов — это ведь тренд. С чем он связан?

Трудно говорить о трендах, да я себя и не отношу ни к чему такому. Я могу понять обращение к тем годам как тоску по юности, поиск собственных глубинных истоков. А, может быть, сейчас, в наше время в связи с разными событиями у многих людей есть ощущение, что воздух какой-то густой и дышать трудно. Нулевые вспоминаются как время, когда можно было более свободно дышать.

Вы можете назвать себя петербургским автором?

Неоднозначно отношусь к этому термину, он подразумевает какую-то локальность. А выставлять себя как локального автора очень не хочется. Петербург — это мой любимый город, огромная часть моей жизни. Но сказать, что прямо ассоциирую себя с городом, не могу. Вообще мое самое любимое место на свете — это моя дача на Карельском перешейке, я люблю северную природу, леса и озера, и мне больше нравится жить на природе, чем в городе. Мне кажется, это важно, когда в творчестве есть что-то локальное: любовь к родным местам, к их природе и истории — к тому уголку Вселенной, который ты лучше других понимаешь и чувствуешь, но все равно это должно выходить на уровень чего-то универсального.

Что, по вашему мнению, можно в XXI веке вложить в понятие «женская проза»?

Честно говоря, я мало читаю прозу, больше поэзию и философию, и поэтому я просто не очень знаю, что вложить в это словосочетание. Я уверена, что есть множество сильных авторов, которые талантливо транслируют свой женский опыт, но от нарочитой феминности я как автор всегда отказывалась. Гендерная оптика в современном искусстве важна и нужна, но смотреть на мир через доминирующую призму гендера — это не мое.
 

Текст: Игорь Топорков

Фото: Виктория Назарова

Визаж: Олеся Абовян

Свет: Skypoint