Автор «Географ глобус пропил», «Сердца пармы» и «Тобола» около 15 лет ведет диалог с читателями на своем сайте. Самые интересные вопросы и ответы писатель собрал в книге «Быть Ивановым». «Собака.ru» публикует отрывок из нее, в котором Алексей Иванов рассказывает о письме в стол, что любил читать в детстве и отношении к животным.
«Я задам вопрос о личном, хорошо?»
21.11.2005. Александра
Алексей, я из Екатеринбурга, у нас много общих знакомых. Они рассказали мне, что студентом вы работали в легендарном «Уральском cледопыте» под началом гуру фантастов того времени Виталия Бугрова. Вас взяли, потому что вы сами писали фантастику?
Да, я пришёл в «Следопыт», когда учился на первом курсе. Виталий Иванович устроил мне экзамен на знание фантастики. Я тогда читал всё, что можно было достать в СССР, и экзамен выдержал. Меня взяли. А про то, что я и сам пишу, Бугров не знал. Я не рассказал ему об этом — просто стеснялся. Тогда я считал, что публикация в «Следопыте» — недосягаемая высота. И про мои опыты Виталий Иванович узнал случайно. Студенческий друг показал мою повесть «Краюхин бор» алма-атинскому журналу «Простор». Журнал взял её для публикации, но вдруг передумал: редактор почему-то решил, что эта повесть уже печаталась в «Следопыте». Чтобы доказать обратное, мне пришлось просить у Виталия Ивановича официальную справку. Так он узнал, что я тоже пишу, и предложил показать тексты. Я принес Бугрову «Охоту на “Большую Медведицу”», и Бугрову она понравилась. Эта повесть появилась в «Следопыте» в 1990 году. По итогам года в рейтинге журнала она заняла второе место. На первом были братья Стругацкие. И я этим очень горжусь.
А в Алма-Ате «Краюхин бор» так и не вышел, и моя бабушка, ожидая публикации внука, три года напрасно выписывала «Простор».
14.02.2006. Наталья
Помните ли вы себя в детстве? Вы любили читать? Пользовались библиотекой? А сейчас пользуетесь? Это я как библиотекарь интересуюсь.
Я с детства хотел стать писателем, поэтому и читал много — в основном фантастику. Конечно, как все советские школьники, я был записан в библиотеку. Это была библиотека Клуба речников. Я ходил туда каждую неделю, для меня те визиты были волнительным ритуалом. Я всегда подолгу выбирал книги и часто начинал читать их уже по дороге домой.
Сейчас у меня нет надобности записываться в какую-либо библиотеку, потому что за эти годы я уже собрал свою собственную, и немаленькую. И ещё появился интернет. Однако я всё равно регулярно бываю в библиотеках — теперь как писатель: там проходят мои встречи с читателями.
10.04.2007. Альберт
На фоне серьёзных и даже глобальных вопросов адресую вам вопрос житейский: а кошек вы любите? И что за старый серый кот у вас дома живёт?
Спасибо, что вы помните, что я не пророк и трибун, а тоже человек. Я очень люблю и глубоко уважаю котов. Всех. Не люди, а коты — венец творения. Такой вот венец у меня и живёт. Ему лет 15, зовут его Чип. Он сам пришёл и вынудил меня посвятить жизнь служению ему. С тех пор его здоровье безостановочно улучшается, а благосостояние бесперебойно растёт. ВВП (всяческое вкусное питание) ежегодно стремится к удвоению.
06.02.2009. Галина
Вы упомянули о том, что первые ваши произведения попали к издателям по блату. А какой путь был у последующих? И ещё, какие чувства переживает автор, когда его книга никого не заинтересовала? Для кого вы писали тогда? Для кого пишете теперь?
«Географ» пролежал в столе семь лет, а «Сердце пармы» — три года. «По блату» (сейчас это выражение времён застоя выглядит забавно) «Парма» попала в издательство «Пальмира», а «Географ» — в «Вагриус». Это был единый общий «блат», потому и книги вышли одновременно. А дальше у меня появился профессиональный агент, он и сосватал меня в издательство «Азбука-классика», которое системно издало у меня всё.
А вот что сказать про чувства?.. Главное чувство — злость. Я никогда не верил, что пишу плохо или быть писателем — не для меня. Я знал, чего стою, даже если никто не разделял моих оценок. Впрочем, и оценок-то не было. Было просто надменное молчание, пустота, тишина, глухой игнор.
Конкретного адресата у меня тогда не было, впрочем, нет и сейчас. Кто-то правильно заметил: писатель пишет те книги, которые сам хотел бы прочитать как читатель, но их нет.
08.03.2011. Алексей
Вот вы достаточно долго писали романы, как говорится, в стол. Вы чувствовали, что это не зря, что всё равно они будут опубликованы? Что давало вам силу и уверенность?
Нет, я не верил, что мои романы будут опубликованы. Я думал: может, к полтиннику у меня случайно выйдет какая-нибудь одна книжка в местном издательстве тиражом тыщи две, и всё. Я знаю немало подобных примеров. А продолжал писать я просто потому, что мне это органично. Вот представьте, что вы умеете хорошо готовить, но гости к вам не ходят: вы же всё равно не будете ужинать «Дошираком». На «продолжать писать» усилий не требовалось, это не подвиг. Не вопрос силы воли, а вопрос самоидентичности.
10.03.2011. Татьяна
Если не сложно, ответьте пожалуйста на вопрос: какие книги в детстве были у вас любимыми и какие любите сейчас? (Любимые — это когда можешь перечитывать несколько раз и всегда что-то новое в них находишь.)
В детстве я пожирал фантастику. Так что моими любимыми книгами были не «Остров сокровищ» и «Три мушкетёра», а книги Стругацких, Ефремова, Сергея Павлова, Войскунского и Лукодьянова, Емцева и Парнова, Гуревича и многих других советских фантастов, замечательных и не очень. Из иностранных — Шекли, Хайнлайн, Кларк, Эндрю Нортон, Гарри Гаррисон и прочее мальчиковое чтение. Я и до сих пор люблю Стругацких и Павлова, Шекли и Хайнлайна. А ещё для души перечитываю «Непобедимый» Лема, «Тигр! Тигр!» Бестера, «Голубятню на жёлтой поляне» Крапивина, «Пять похищенных монахов» Коваля, «День Шакала» Форсайта, «Синюю бороду» Воннегута, «Ким» Киплинга, «Выше стропила, плотники!» Сэлинджера, «Сто лет одиночества» Маркеса, «Силу и славу» Грэма Грина, «Сон о белых горах» Астафьева.
25.04.2011. Служкин
«Географ» и «Блуда и МУДО» сильно зацепили. Не в последнюю очередь, наверное, потому что очень близкие темы и ситуации там рассмотрены. Ваши герои настолько близки мне, что я всех их почти физически чувствую. Читая книгу, вживаешься в повествование настолько, что отрываться потом больно. Тем более что заканчиваются книги, как и положено, ничем. Ровно как оно всегда и бывает.
Наверное, это не совсем правильно везде видеть автора, уравнивать его с персонажами. Но насколько Алексей Иванов близок Моржову и Служкину?
Плохие и хорошие писатели занимаются одним и тем же: создают новые сущности, которые живут в их книгах. В. Сорокин сказал, что книги мертвы, они написаны на мёртвой бумаге, и вовсе не кровью, а чернилами. Какие сущности создаёт Алексей Иванов? Его Служкин и Моржов — они живые или мёртвые?
Мне близки и Служкин, и Моржов. Каждого из них в какой-то степени я писал с себя. Но нигде нет тождества. А совпадения по биографии — лишь для того, чтобы знать жизнь своих героев. Когда роман «раскрутится» в сознании, мои герои уже существуют для меня реально. Будто в каком-то параллельном мире. И я описываю их как можно более адекватно.
Я не думаю, что писатели создают новые сущности, не верю в демиургическую миссию писателя. Мне представляется, что писатель просто материализует в слове то, что уже когда-то произошло или как-то существует сейчас, но пока не выражено в словах. Ведь многие догадываются, что какая-то знатная дама от тоски действительно бросалась под поезд, а на Патриарших прудах и вправду побывал сатана. Есть в этих выдумках писателей что-то до такой степени подлинное, что даже некорректно говорить о «рукотворности» образов. Парадокс.
В общем, писатель представляется мне автором описания, а не автором события, пускай даже он сам придумал это событие. Событие или человека — разницы нет. Поэтому герои для меня живые — не только мои собственные герои, а все, которые задели душу. Ведь мы по большей части имеем дело не с реальностью, а с образами. Событие случилось и больше не повторится никогда, а его образ всегда при нас. Адекватен ли он событию — вопрос спорный. Но в таком случае нет различия между тем, что вымышлено, тем, что помнишь, и тем, про что тебе рассказали. Все три категории явлений в сознании существуют одинаково. Это правило не универсально, однако для литературы годится. Вот и сейчас я ведь общаюсь не с вами, а с вашим образом, который создал себе сам
10.05.2011. Григорий
На мой взгляд, лучшими художественными книгами про войну в русской литературе являются книги писателей-участников: «Хаджи-Мурат» и «Кавказский пленник» Толстого, «Прокляты и убиты» Астафьева. А вы бы взялись написать роман или повесть про войну в Чечне или Осетии, не будучи её участником?
Нет, я бы не взялся писать о войне в Чечне или Осетии. Конечно, лучше всего писать о событии, в котором ты принимал участие, но можно справиться с задачей и не будучи ветераном. Однако всё равно надо иметь хоть какой-то «местный» опыт — знать тех людей, те места, атмосферу. Я всего этого не знаю. Я бывал на Кавказе — в Карачаево-Черкесии и Абхазии, но давно. Я был участником военно-патриотической экспедиции, мы собирали кости и оружие солдат, погибших в Великую Отечественную. Удивительно, что кости так и лежат там, летом вытаивая из ледника. Страшно было видеть россыпи человеческих зубов в стрелковых ячейках из камней, доставать из снега английские кожаные ботинки, из которых вываливаются фаланги пальцев. Видеть настоящие ржавые обломки — неразорвавшиеся мины, станки и щитки от пулемётов, диски и рожки от автоматов, наших и немецких. Вот этот опыт у меня есть, и о Великой Отечественной на Кавказе я мог бы написать. А про недавние войны на Кавказе — нет. Может быть, на тех перевалах Великая Отечественная для меня вытеснила любую другую войну.
Комментарии (0)