Эдита Пьеха и Ксения Собчак

Ксения Собчак: Очень важно, какие песни, каким голосом и в каком настроении человек напевает в душе или когда бреется. Я, честно говоря, росла под песни Эдиты Пьехи. И даже не потому, что слышала их по телевидению или радио, а потому, что они постоянно доносились из папиной ванной: когда у него было хорошее настроение, он всегда напевал их, пародируя ее голос. Это было очень смешно и трогательно. И я искренне считаю, что Эдита Станиславовна – настоящая легенда эстрады

Эдита Пьеха: Ксюша, я давно хотела познакомиться с вами поближе, памятуя, как вы, еще совсем маленькая, подошли ко мне после моего выступления на корабле – помните, он назывался «Анна Каренина»? – и сказали: «Вы мне понравились! У вас очень достойный вид и очень красивые платья!».

К. С.: Конечно, помню! Мой отец чрезвычайно ценил ваше творчество.

Э. П.: Он был эстетом и любил артистов. Было очень трогательно, когда он сказал: «“На тебе сошелся клином белый свет” – песня, которую я посвятил своей жене. Спасибо, что вы поселились в наших душах!» Однажды Анатолий Александрович наградил меня титулом «Королева песни Петербурга», а в прошлом году ваша мама, Людмила Борисовна Нарусова, устраивая поминальный вечер в честь его семидесятилетия, вручила мне диадему, символ этого титула.

К. С. Вам довелось выступать перед многими политиками. Какое они производили на вас впечатление?

Э. П.: Это было давно – на партийных съездах. Тогда я пела перед Никитой Хрущевым и Леонидом Брежневым, один раз участвовала в приеме, который Никита Сергеевич устраивал в Кремле. Но я никогда не общалась ни с кем из политических деятелей, всегда оставалась на расстоянии: они совсем другие люди. Я – артист и потому смотрю на жизнь сквозь туман любви и красоты. Единственный мой осмысленный шаг в политике – выступление в поддержку пенсионеров, помочь которым обещала партия «Справедливая Россия». Я поверила, что пенсионерам действительно помогут, знала, что мое участие в их судьбе будет много значить. К сожалению, никаких серьезных перемен в их жизни с тех пор так и не произошло.

«Я никогда не поднималась высоко, поскольку знаю, что сверху очень больно падать» 

К. С.: Вы выступали и перед советскими солдатами во время войны в Афганистане. Неужели вам не было страшно?

Э. П.: Это был мой долг перед матерями мальчиков, которых несправедливо, по ошибке туда загнали. Я приезжала в Афганистан трижды, выступала в клубах, военных лагерях. Раза два-три во время концертов нас обстреливали. Но я привыкла к звукам падающих бомб: мое детство прошло во Франции и пришлось на годы Второй мировой войны, с двух до девяти лет я видела, как разрываются снаряды. Главное, что я сделала, выступая в Афганистане, – предложила солдатам передавать мне записки для своих близких. Я получила более пятисот писем, целый мешок, и каждое из них прочитала по телефону адресату.

К. С.: Вы являетесь звездой не год, не два, а десятилетия. Какой период был для вас самым трудным, когда вы испытывали бремя звездности, депрессию?

Э. П.: Я никогда не была звездой. Я никогда не поднималась высоко, поскольку знаю, что сверху очень больно падать. Я всегда старалась летать на той высоте, откуда видишь людей, не отрываясь от них и чувствуя их. Там, наверху, так неинтересно, так тяжело: трудно дышать, нужно играть кого-то. А я такая же, как моя публика, у меня другая жизнь, похожая на жизнь фронтовых артистов, которые каждый день на морозе стояли на грузовиках и пели для солдат, потому что это нужно было солдатам, а не потому, что они сами хотели куда-то подняться. Мы с нашими звездами находимся по разные стороны баррикад. Я не звезда, я просто полюбившийся публике артист.

К. С.: Кто из известных певцов, композиторов советской эпохи произвел на вас самое сильное впечатление?

Э. П.: Композиторы Оскар Борисович Фельцман, Марк Григорьевич Фрадкин – именно он подарил мне песню, с которой началась моя самостоятельная жизнь на эстраде. И конечно, руководитель ансамбля «Дружба», в котором я пела, – Александр Броневицкий, не могу его не упомянуть.

К. С.: С какой из ваших песен у вас связаны самые теплые воспоминания?

Э. П.: Это песня композитора Александра Флярковского на стихи поэта Роберта Рождественского «Стань таким, как я хочу». Написав ее, он подарил мне пропуск на советскую эстраду: именно после этого на мое творчество в прессе откликнулись великие композиторы Василий Павлович Соловьев-Седой, Дмитрий Борисович Кабалевский. Обо мне тогда написали: «Эдита Пьеха в только ей присущей манере передает только ей присущее мироощущение». Оскар Фельцман доверил мне первое исполнение более двадцати своих песен, среди которых были и «Венок Дуная», и «На тебе сошелся клином белый свет», и «Ничего не вижу, ничего не слышу», и «Огромное небо» – эта песня стала моей визитной карточкой. Критики говорили, что ни от одного мужчины на советской эстраде нельзя услышать такого мужского исполнения этого произведения, как от Эдиты Пьехи. Песня «Сосед» очень понравилась кубинцам – на Кубе я была с гастролями пять раз. В 1970 году на фестивале в городе-курорте Варадеро, когда я исполняла ее, пятнадцатитысячный амфитеатр вскочил и начал танцевать, бисировать. На следующий день вся Куба распевала «Соседа» по-испански, а я получила титул Signora Canzone – «Госпожа Песня». Когда я с первым десантом советской эстрады выступала в Афганистане, еще до войны, мне кричали почти то же самое: «Советская ханум, браво!», «Браво, советская госпожа!»

«Моя жизнь отчасти замкнута. Иногда я жалею, что не могу нарядиться, пойти в театр»

К. С.: Выехать за границу в советские времена, наверное, было трудно.

Э. П.: Моя жизнь никогда не была усеяна розами. В 1961 году Бруно Кокатрикс, директор парижского зала «Олимпия», комплектовал коллектив из московского Мюзик-холла и пригласил меня на гастроли в качестве солистки. Но выехать я смогла только через четыре года, после того как Кокатрикс, получавший постоянные отказы, в ультимативной форме обратился к Екатерине Фурцевой, бывшей в то время министром культуры. Он заявил, что, когда приглашает артистов, смотрит не на их паспорт, а на их талант и что, если меня не отпустят на концерты, устроит скандал на всю Европу. Так в 1965 году я смогла наконец-то выступить в «Олимпии», где должна была петь на несколько лет раньше.

К. С.: В последнее время вы достаточно редко появляетесь на знаковых мероприятиях. Из чего складывается теперь ваша жизнь?

Э. П.: Из того же, из чего и всегда. Правда, сейчас у меня не сорок концертов в месяц, а десять-пятнадцать, и с ними я езжу по всей стране. Этот год был для меня юбилейным, и я посетила городов, наверное, сорок – объездила весь Дальний Восток. Я не брезгую провинцией. Не люблю тусовок, где много народа и надо себя показывать. Люблю душевное общение, которое возможно в первую очередь с моей простой публикой. Этим я живу и, слава богу, пока чувствую себя востребованной. 31 июля был аншлаг в БКЗ «Октябрьский». Это мой пятьдесят первый концертный сезон.

К. С.: Я поздравляю вас с этим от всей души! Но мне интересны именно ваши будни. Чем наполнены непраздничные дни?

Э. П.: Я живу в садоводстве, в лесу. У меня тридцать соток земли, пять замечательных собак. Они будят меня на рассвете, мы идем куда-нибудь гулять, потом я пью кофе, начинаются телефонные звонки, и я либо еду в город, либо бездельничаю: смотрю какой-нибудь фильм. Живу я здесь скромно. Правда, скоро у меня открывается «павильон воспоминаний». Я построила дом, в который перевезу из города все, что связано с моими концертами. Так что я завхоз, немного артистка, немного собачница. Здесь, на природе, я заряжаюсь здоровой, чистой, хрустальной энергетикой, которую потом на концертах несу людям.

К. С.: Что из последних культурных событий страны произвело на вас самое положительное, а что – отрицательное впечатление?

Э. П.: Я в своей жизни впитала так много хорошего, что уже не гонюсь за какими-то новшествами. Я обошла все парижские музеи, несколько раз с утра до ночи ходила по Лувру и Эрмитажу – все это составило основу моих представлений об искусстве. Раньше я читала больше, когда ездила на гастроли на Дальний Восток, брала с собой много книг. Разница во времени – восемь-девять часов, мне не спалось, и я, бывало, всю ночь проводила за чтением, а потом спала до самого концерта. Любила французскую литературу: Жорж Санд, Франсуазу Саган – Саганку, как ее называют поляки, а я как раз читала ее по-польски. В чемоданчике у меня часто лежали томики стихов Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Вероники Тушновой, автобиографические книги, мемуарная литература. А об отрицательном… К сожалению, встречается много невоспитанных людей – я нигде не могу появиться, ко мне бросаются за автографом. Когда хоронили одного моего друга, я убежала, при всем желании не могла присутствовать на похоронах – все по той же причине. Поэтому моя жизнь отчасти замкнута. Иногда я жалею, что не могу нарядиться, пойти в театр. Правда, мне говорят, что в театры теперь все ходят в джинсах. А я ненавижу серость. Ксюша, вы ведь в джинсах не ходите? Или ходите как все?

К. С.: Нет, меня еще мама с папой приучили, что в театре в таком виде появляться некрасиво. А как вы оцениваете состояние современной российской музыки? У меня есть ощущение, что исполнителей такого масштаба, как в советскую эпоху, сейчас не появляется. То ли сейчас такие условия соревнования, то ли тогда было настолько трудно прорваться, что выбивались только очень яркие личности.

Э. П.: Я с вами совершенно согласна: в советское время существовали так называемые худсоветы, и происходил очень жесткий, иногда с перегибами, отбор. Даже ансамбль Александра Броневицкого, в котором я пела, обвиняли в пропаганде буржуазной культуры, а меня называли кабацкой певицей, правда, потом, спустя два-три-четыре года, извинялись за то, что были не правы. Тот же Хрущев на всех собраниях изображал из меня какого-то монстра. То есть выживали самые-самые сильные, самые талантливые. А сейчас посредственность имеет пропуск всюду, где хочет. Теперь у нас появились Биланы.

К. С.: Не могу не сказать то, без чего, наверное, не обходится ни одно интервью с вами: не только Билан появился, но и Стас Пьеха, ведь он поет в тех же традициях.

Э. П.: У Стаса есть маленькая охранная грамота: все-таки он вырос на той, настоящей эстраде, видел ее и знает.

«Когда Эдите Пьехе было двадцать пять – двадцать шесть лет, ее не признавали, она была в ранге кабацкой певицы, и ей ничего не светил»

К. С.: Но разве его творчество сильно отличается от творчества Сергея Лазарева или Димы Билана?

Э. П.: Каждому времени свойственны какие-то реформы. Молодость требует быстрого ритма. Но Стаса выделяет то, что он в основном поет песни на свои стихи. У него даже вышла книжка; он, правда, назвал ее громко – «Голый». Говорит, что в этих стихах сказал о себе все, обнажился. И музыка Виктора Дробыша, которую он исполняет, не самая плохая. К тому же он умеет в своих песнях переживать, исповедоваться, а не просто дрыгаться и прыгать выше рояля.

К. С.: И все-таки есть объективная правда, которую я, как человек искренний, скажу. Стас, каким бы хорошим он ни был, – это не ЭдитаПьеха, и на сегодняшний момент понятно, что такой культовой фигурой, как вы, он не станет.

Э. П.: Когда Эдите Пьехе было двадцать пять – двадцать шесть лет, ее не признавали, она была в ранге кабацкой певицы, и ей ничего не светило. Стас находится в стадии становления, и предугадать, что ждет его впереди, никто не может. На сегодняшний день он стоит на ногах, не падает и не пытается прыгнуть выше себя. Когда-то я спросила у актера Петра Федоровича Муравского – вы можете этого имени и не знать, – что нужно делать, чтобы вот так же в девяносто лет выступать на сцене. И он ответил: «Деточка, надо уважать публику и работать, работать и еще раз работать». Стас настроен на работу, на то, чтобы взять Монт-Эверест, а не просто стоять у подножия.

К. С.: Если бы сейчас вместо телефона в ваших руках оказался цветик-семицветик с последним лепестком и одним желанием, что бы вы загадали?

Э. П.: Мое самое большое желание – никогда не болеть и не просыпаться с мыслью о плохом самочувствии, я не хочу прописывать в своем доме никакие болезни. И всем я также желаю здоровья – вашей семье и вам, Ксюша, потому что вы мне очень симпатичны.

К. С.: Вы человек-легенда и всегда будете такой. Спасибо вам за удивительную скромность в высказываниях о себе, она вызывает огромное уважение.

Э. П.: Выпендриваться – не в моем стиле.

К. С.: В этом мы с вами, наверное, разные.

Э. П.: Знаете, Ксюша, какой я вам поставлю диагноз? Вы пошумите-пошумите, а потом скажете себе: «Ну хватит, ты же серьезная девочка!» Пошуметь надо – этого требует молодость, надо же на себя как-то обратить внимание. В ваше время по-другому нельзя. В мое – было можно.