В августе в издательстве «Лимбус Пресс» выходит новый роман лауреата премии «Национальный бестселлер» 2007 года Ильи Бояшова – философская книга, изящно стилизованная под древнескандинавскую сагу. Ее герой – будущий русский князь, а пока что молодой норвежский ярл Рюрик, на владения которого надвигается войско алчного конунга Харальда Косматого. Но правитель словно не замечает опасности: сбитый с толку старым корабельщиком Рунгом, он думает лишь о том, как преодолеть страх и взобраться на Бьеорк-гору, где, по преданию, обитают боги. Ведь только так он может обрести настоящую свободу.
Нехотя Рюрик собрал пир. Его же воины обрадовались. Они надеялись, что вскоре не придется скучать им с Молчуном. А то, что он пока бездействует, так еще и отец его, Олаф, до поры до времени никому ничего не сообщал о своих замыслах. Так что многие верили: встреча с Харальдом не за горами. Правда, некоторые из тех, кто уселся тогда за столы в предвкушении хорошей выпивки, были проницательнее прочих и, поглядывая на сумрачного ярла, шептались, что не пора ли, пока не поздно, переходить им от сына Олафа к сыну Хальвдана. По крайней мере, Косматый не такой странный человек, он-то не сидит на месте в беспричинных раздумьях, а щедро поливает кровью долины и фьорды Норвегии – там истинное веселье для воинов, там есть где разгуляться их силе. То был еще только шепот, и сомневающиеся прятали свои глаза от Рюрика. Остальные надеялисьпогулять как следует. Но правду говорят: никогда не получится то, что затевается неискренне. Злосчастное застолье у многих осталось в памяти, а все началось с того, что уж очень буйно повел себя на нем некий Свенельд. К слову сказать, этот Свенельд имел сварливый и злой характер, а когда выпивал, становился вовсе невыносим. Будучи берсерком, во многих поединках по всей стране он убивал честных людей и завладевал их добром и женами – и пока все это сходило ему с рук. Сам Харальд обещал его повесить. Свенельд объявился в Бьеорк-фьорде совсем недавно и уже многим нанес оскорбления. Так, вызвав на поединок кузнеца Торкваля, сильно его искалечил. Правда, на этот раз пришлось Свенельду откупиться, иначе люди хотели его судить на месте: тинг1 в то проклятое время не собирался. На пиру у Рюрика Свенельд, перебрав лишнего, вызывал против себя всякого, кто осмелится выйти; но все знали, что выйти против безумного – значит, не доев, не допив, тотчас встретиться с самой Хель2. Свенельд, видя, что никто не решается схватиться с ним в поединке, начал вспоминать былые подвиги. И, подойдя к молчащему ярлу, принялся их перечислять. Хвастался он своей секирой и утверждал, что, владея искусными приемами, известными только ему одному, срубил он ею не менее сотни голов, в том числе голову епископа Равеннского и еще дюжину голов не последних в Англии и Ирландии людей. И кричал при этом, что сам Гарм3 поплатится башкой, если вздумает с ним, Свенельдом, схватиться, Ермунганд4 лишится своего жала, и нипочем ему, Свенельду, также сразиться и с великанами.
Так он кричал потому, что был сильно пьян. Всем он порядком надоел, но никто не собирался ему перечить – все смотрели на ярла. Рюрик очнулся, ударил кулаком по столу и сказал:
– Заберись тогда на Бьеорк-гору!
Пьяный сплюнул и отвечал, что нет ничего проще. Несмотря на то что была глухая ночь, берсерк распахнул дверь дома, в котором они пировали, и отправился на гору, помахивая секирой. При этом он пел хвалебные песни самому себе и сквернословил. Напрасно пытались его отговорить – Свенельд всех отталкивал, похвалялся бесстрашием и клялся, что готов схватиться сейчас с кем угодно.
Утром рыбаки нашли тело Свенельда; берсерк валялся на камнях у залива, зубы его оскалились, а в глазах застыл ужас. Был он весь перебит и окровавлен, а секира валялась возле. Видно, летел он с самой вершины. Те, кто его увидал, сразу поняли, что это не к добру. И побежали сказать об этом Рюрику, а несколько человек остались караулить тело от птиц и зверей, пока не явится ярл с людьми. Стоит сказать, что на глазах у этих караульщиков мертвец принялся опухать и чернеть, и сделался он настолько тяжел, что, когда пришло время нести тело, шестеро дюжих молодцов подняли его с великим трудом. Явившийся вместе со всеми Отмонд подсказал, что берсерка нужно захоронить в самой глубокой могиле, которую только удастся вырыть, и закрыть вход в нее самым большим камнем, который удастся поднять, а также насыпать над мертвецом каменный холм, и сделать это как можно скорей до наступления ночи. Так как людей собралось много, то сразу взялись они за работу – вырыли глубокую могилу и опустили в нее берсерка. К вечеру он сделался совсем непохож на себя: глаза его страшно выкатились, язык вывалился, и стал Свенельд настолько большим, что с трудом поместили его в могиле. И был уже берсерк черен, как Хель. Положили к нему его секиру и привалили огромный валун, а затем насыпали над могилой каменный холм, как и велел Отмонд. И торопились управиться до заката. Похоронив так Свенельда, все разошлись с облегчением, потому что боялись его и многим он причинил зло. Но радоваться долго никому не пришлось.
Возле Бьеорк-фьорда в тенистой лощине был хутор Ингяльда Работника. Женой у него была веселая молодая Далла. Хозяйство Ингяльда было зажиточным, сам он славился как хороший хозяин, жена ему помогала, и не было ни у кого такого чистого звонкого голоска, как у Даллы. Знала она многие песни, муж не мог на нее нарадоваться. Вскоре после смерти Свенельда отправилась певчая птичка на другой хутор, к своей сестре, да там задержалась на два дня. Вернувшись же, обнаружила, что словно кто-то огромный ходил по крыше – крышу всю переломало. Внутри дома тоже все было переломано, столы и лавки, а сам хозяин лежал мертвый со сломанным хребтом и выдавленными глазами. Те, кто прибыл с Бьеорк-фьорда помочь Далле, ужаснулись такому разгрому. Мало того, что убили хозяина, но и все его овцы оказались передушены и коню кто-то вспорол живот. После такого случая Далла перешла жить к родственникам, а хутор бросили, сделался он нежилым. <…>
С тех пор хозяева дальних хуторов жили в страхе и запирали все свои ворота и двери на самые крепкие засовы, никому не доверяли и дрожали ночами. В одну ночь постучали в дом Рыжего Гудмунда, он жил бирюком и слыл человеком не из трусливого десятка. Гудмунд схватил меч и приготовился ждать. Кто-то тем временем, не достучавшись, взялся залезать на крышу. Залез – и давай проминать ее конек. Доски так и трещали, и все начало сыпаться на голову хозяина. Тот сказал, страшно рассердившись:
– Будь это даже последняя нечисть, а все же выйду во двор, погляжу,
кто там так ужасно безобразничает.
И вышел во двор с мечом. В то время показалась луна. Гудмунд поднял голову и увидел на крыше Свенельда, тот страшно скалился и таращился своими мертвыми глазами. И оттого, что увидел Гудмунд в свете луны глаза мертвеца, сделалось ему так страшно, что с тех пор он стал очень бояться темноты. А тогда он бросил свой меч и кинулся бежать что есть мочи по снегу, не разбирая дороги. Свенельд же, скача по крыше, громко хохотал, луна освещала его лицо и космы, и был он велик и ужасен. Он не преследовал хозяина, но все переломал в его доме и передушил весь скот. Гудмунд прибежал в Бьеорк-фьорд к дому ярла ни жив ни мертв, и от него люди наконец узнали, кто расхаживает по окрестным хуторам и совершает такие злодеяния, а ведь грешили на Рюриковых викингов и, особенно, на ладожских русов.
С тех пор местность возле Гудмундова двора сделалась безлюдной. Правда, нашелся один человек из дружины Рюрика, Грим Мухолов, человек бесстрашный и очень рослый. Он отправился на хутор Гудмунда, прихватив с собой меч по имени Неотразимый, – надеялся одолеть мертвеца и приложить отрезанную голову Свенельда к его же ляжкам, а затем сжечь, как и посоветовал Отмонд. Ушел он, и не было его несколько дней, и когда люди ярла и воины с Лосиного мыса прибыли на тот злосчастный хутор, то увидели, что Грим лежит мертвый на совершенно разгромленном дворе. И даже тяжелые дубовые ворота скинуты с петель, и взрыт весь снег возле домов и сараев – видно, что шла там битва. Грим очень опух и сделался черным, глаза его выкатились, – и решили его тотчас сжечь. Отмонд впоследствии сказал, что вовремя нашли и сожгли Грима, иначе сделался бы он таким же, как и Свенельд, и двух мертвецов в округе оказалось бы больше чем достаточно.
После того случая бонды и работники еще больше начали бояться Свенельда, и всем он чудился днем и ночью – в разоренные им хутора
никто так и не возвращался. Воины признали, что им ничего не стоит хватиться хоть с тьмой живых врагов, но кровь застывает в жилах от одной мысли, что придется сражаться с самой что ни на есть настоящей нечистью. Проклятый берсерк тем временем, подобно бешеному волку, передушил много скота и не одному коню вспорол брюхо. Следы его видели уже во многих местах: они были огромные, точно у тролля, и всякий раз уводили к прибрежным камням; ясно было, что каждую ночь вылезает он из своей могилы.
Наконец принялся подбираться он к самому Бьеорк-фьорду, и все горько сетовали, что после Грима Мухолова не найдется теперь и по всей Норвегии храбреца, способного схватиться с таким страшным чудищем.
Бьеоркский ярл, по обыкновению, сидел на своем валуне. Его же люди очень страдали от страха. После того как совсем недалеко от дома самого ярла была растерзана малолетняя дочь бонда Сельмунда, вышедшая ночью помочиться во двор, стало ясно, что даже заклятия и заговоры Отмонда не имеют против Свенельда никакой силы, а уж Отмонд сильно старался в последнее время! Бонды прибыли к дому Рюрика и принесли с собой растерзанную девочку. Ярл вышел к ним и спросил:
– Чего вы ходите?
Сельмунд не смог тогда сдержать слез и, показывая на то, что осталось от замученной дочери, вскричал:
– Очнись, свободнорожденный! Сдается нам, в другом мире пребываешь ты, пока здесь творится такое. Словно не касается тебя наше несчастье и горе наше тебя совершенно не трогает. Другие бонды поддержали его:
– Свенельд – причина нашему горю. Ты – господин фьорда и обязан что-нибудь предпринять.
Бонд Стари Большая Ладонь сказал Рюрику:
– Хочешь не хочешь, а придется тебе бороться с нечистью, хотя дело это почти безнадежное. Нужно убить Свенельда!
Ярл воскликнул:
– И только?!
Бонды посчитали, что сын Олафа издевается над ними, и возмутились:
– Не стоит благородному смеяться! Грим Мухолов не смог одолеть мертвеца, и любой храбрец в Бьеорк-фьорде дрожит только при упоминании имени Свенельда, а ты, ярл, восклицаешь «и только».
Рюрик сказал:
– Идите по домам.
Встревоженной жене сказал Рюрик:
– Страх мой обитает за пределами Мидгарда6! Поэтому не тревожься о прогулке, которую я совершу. Сказав это, он начал собираться: надел заговоренную кольчугу Гудмунда, взял с собой Свардов меч и щит своего деда. Люди в его доме с надеждой и тревогой следили за всеми этими приготовлениями и удивлялись хладнокровию, с которым собирался их господин. Отмонд сказал, что все-таки следует захватить с собой десяток-другой опытных воинов – уж недостатка в них в Бьеорк-
фьорде нынче нет. Советовал он взять Стеймонда Рыжеусого, а также Сторольва Хитрую Щуку. Однако ярл отказался. И все бонды тогда признались, что пойти на живого мертвеца есть самая большая храбрость, какая только присуща человеку. И уж если Рюрик на это решился, он есть первый среди первых.
Тем временем сын Олафа направился прямиком к могиле берсерка и торопился поспеть, с тем чтобы застать его там до ночи. Дойдя до того места, он увидел, что многие валуны из тех, что тогда положили на могилу, уже разбросаны по сторонам. Рюрику силы и сноровки было не занимать – он быстро раскидал оставшиеся камни. Когда луна показалась из облаков, стало видно, что камень, прикрывавший вход в могилу, зашатался. Ярл постарался крепко встать ногами, ибо повсюду еще оставались мелкие камни. Наконец луна осветила Свенельда, оскаленного и косматого, и та секира на длинной рукояти, которой он так хвастался и которую так неосмотрительно положили тогда к нему, была у него в руках. Рюрик уже успел приготовиться, и здесь пошла у них битва не на жизнь, а на смерть. Из камней высекались искры, и сын Олафа, хоть и владел многими приемами, начал уставать, пот заливал его. Свенельд наседал, и более всего он донимал своими звериными криками: то были жуткие вопли, и разносились они по всему берегу. Слюни мертвеца разлетались и попадали ярлу в лицо, он вынужден был утирать их. Но Рюрик все же нашел в себе силы воскликнуть:
– Не скальдом родился ты, Свенельд, но недоумком, если даже слова твои нечленораздельны. Видно, что воешь ты от бессилия что-либо сложить. Я же, по крайней мере, умел раньше складывать неплохие висы.
Свенельд тогда так рассвирепел, что даже вопить перестал, и набросился на ярла с новой силой, а сила та была поистине нечеловеческой. Камни так и катились из-под ног, и искры сыпались не переставая. Но вот они перестали обмениваться ударами и ненадолго отступили друг от друга. Свенельд зарычал:
– Взгляни на меня, сын Олафа. За моей спиной сама Хель, и не знаешь ты того, что знаю я. А я знаю то, что еще лишь половину своих сил израсходовал в поединке, ты же едва держишься, колени твои дрожат. Недолго тебе осталось. И напрасно ты появился, ведь придется тебе покинуть Мидгард и вместе со мною разделить холод могилы. Ты пропадешь до времени, ибо связался с силой, которую не одолеть. Так зря пропадет твоя свобода, благородный!
Рюрик засмеялся, услышав подобную речь, чем очень удивил мертвеца. Свенельд спросил:
– Отчего ты смеешься?
Ярл сказал:
– Если ты о свободе, Свенельд, то мне нечего терять!
После этого отбросили они оружие и взялись душить друг друга и кататься по камням. И Свенельд одолевал, изо рта у него шло невыносимое зловоние, слюна была поистине ядом. Рюрик задыхался, Свенельд же, взобравшись на него и едва расцепив на его шее свои пальцы, настолько холодные, что холод камня казался в сравнении с ними жаром, спросил:
– Неужели не страшно тебе? Разве не цепенеет твоя душа, когда соприкасаешься ты с самой Хель и не вырваться уже тебе из моих объятий? Или ты не боишься меня?
– Поистине, страх – господин Мидгарда, – ответил Рюрик. – Но что ты в сравнении с горой Бьеорк?
И, вспомнив заклятие Энгерд, произнес его, и, ощутив вдруг силу, повалил Свенельда, и, рукой наткнувшись на древко его секиры, ударил той секирой, как он, бывало, ударял по крепкому черепу медведя, и вогнал мертвецу его же секиру в череп, а затем мечом снес Свенельду голову и приложил ее к его ляжкам. И только здесь он заметил, что начинает светать, и понял, что бились они всю ночь. Между тем уже бежали к холму люди: среди них были викинги Рыжеусый и Хитрая Щука, кузнец Свард, и Гендальф, и многие его работники. Все они, увидев повер женного Свенельда, несказанно радовались победе ярла. Разглядев, каким огромным был мертвец, они твердили, что Рюрик теперь первый викинг во всей Норвегии и слава его как бесстрашного человека, без сомнения, пойдет очень далеко. Кроме того, и Щука, и другие сказали, что теперь Рюрику ничего не стоит расправиться и с Харальдом, пусть только кинет клич среди свободнорожденных. Они бросили к его ногам ту страшную секиру, а Рюрик поднял голову на гору Бьеорк – солнце осветило ее лысую вершину. Тогда, схватив секиру, Рюрик Молчун неожиданно направился к хижине Корабельщика, которая стояла недалеко оттуда, чем немало удивил собравшихся. Никто не рискнул отправиться за ним следом. Все так и остались стоять в недоумении. Гендальф воскликнул:
– Не собирается ли ярл расправиться также и с этим колдуном и возмутителем? То-то будет славно!
Викинги с ним согласились: давно уже шли слухи, что не кто иной как Рунг навел на молодого ярла самую настоящую порчу. Рунг, увидев ярла с секирой, вот что насмешливо вскричал:
– Не иначе, придется мне распрощаться со своей головой!
Но Рюрик, бросив секиру возле его ног, признался:
– Я пришел за другим.
Этот сумасшедший Рунг не смог сдержать своей радости. Он воскликнул:
– А ты не безнадежен, сын Олафа!
Ни один из людей фьорда не знал, о чем там договорились Молчун с известным упрямцем, но все решили, что Рюрик наконец-то начал готовиться к походу, ибо, появившись в доме ярла, Рунг сразу же послал пятьдесят викингов в лес за самыми высокими соснами. Бьеорк-фьорд пришел в большое движение. Никто не сомневался в том, что теперь выступит ярл против Харальда.
Вскоре стало известно, что Корабельщик к тому же взялся строить и самый большой корабль, который когда-либо видели фьорды Норвегии. На строительство должно было уйти много времени, но воины не роптали и с радостью взялись за дело. Даже те, кто подумывал уже переметнуться на сторону Харальда, остались на Лосином мысу. У них у всех в то время была работа. Этот корабль должен был быть удивительным во всем: достаточно сказать, что до пятидесяти воинов с каждой стороны должны были поднимать и опускать необычной длины весла, а одного паруса для его мачты хватило бы на добрый десяток парусов для обыкновенных кораблей. Когда закладывался дракон, то, назначая расстояние от штевня до штевня, Рунг отмерил пятьдесят шагов и еще в каждую сторону отмерил по пять шагов,
прежде чем посохом начертил на песке размеры. Старые викинги и
бонды говорили, что в жизни еще такого не видели. <…>
Нехотя Рюрик собрал пир. Его же воины обрадовались. Они надеялись, что вскоре не придется скучать им с Молчуном. А то, что он пока бездействует, так еще и отец его, Олаф, до поры до времени никому ничего не сообщал о своих замыслах. Так что многие верили: встреча с Харальдом не за горами. Правда, некоторые из тех, кто уселся тогда за столы в предвкушении хорошей выпивки, были проницательнее прочих и, поглядывая на сумрачного ярла, шептались, что не пора ли, пока не поздно, переходить им от сына Олафа к сыну Хальвдана. По крайней мере, Косматый не такой странный человек, он-то не сидит на месте в беспричинных раздумьях, а щедро поливает кровью долины и фьорды Норвегии – там истинное веселье для воинов, там есть где разгуляться их силе. То был еще только шепот, и сомневающиеся прятали свои глаза от Рюрика. Остальные надеялисьпогулять как следует. Но правду говорят: никогда не получится то, что затевается неискренне. Злосчастное застолье у многих осталось в памяти, а все началось с того, что уж очень буйно повел себя на нем некий Свенельд. К слову сказать, этот Свенельд имел сварливый и злой характер, а когда выпивал, становился вовсе невыносим. Будучи берсерком, во многих поединках по всей стране он убивал честных людей и завладевал их добром и женами – и пока все это сходило ему с рук. Сам Харальд обещал его повесить. Свенельд объявился в Бьеорк-фьорде совсем недавно и уже многим нанес оскорбления. Так, вызвав на поединок кузнеца Торкваля, сильно его искалечил. Правда, на этот раз пришлось Свенельду откупиться, иначе люди хотели его судить на месте: тинг1 в то проклятое время не собирался. На пиру у Рюрика Свенельд, перебрав лишнего, вызывал против себя всякого, кто осмелится выйти; но все знали, что выйти против безумного – значит, не доев, не допив, тотчас встретиться с самой Хель2. Свенельд, видя, что никто не решается схватиться с ним в поединке, начал вспоминать былые подвиги. И, подойдя к молчащему ярлу, принялся их перечислять. Хвастался он своей секирой и утверждал, что, владея искусными приемами, известными только ему одному, срубил он ею не менее сотни голов, в том числе голову епископа Равеннского и еще дюжину голов не последних в Англии и Ирландии людей. И кричал при этом, что сам Гарм3 поплатится башкой, если вздумает с ним, Свенельдом, схватиться, Ермунганд4 лишится своего жала, и нипочем ему, Свенельду, также сразиться и с великанами.
Так он кричал потому, что был сильно пьян. Всем он порядком надоел, но никто не собирался ему перечить – все смотрели на ярла. Рюрик очнулся, ударил кулаком по столу и сказал:
– Заберись тогда на Бьеорк-гору!
Пьяный сплюнул и отвечал, что нет ничего проще. Несмотря на то что была глухая ночь, берсерк распахнул дверь дома, в котором они пировали, и отправился на гору, помахивая секирой. При этом он пел хвалебные песни самому себе и сквернословил. Напрасно пытались его отговорить – Свенельд всех отталкивал, похвалялся бесстрашием и клялся, что готов схватиться сейчас с кем угодно.
Утром рыбаки нашли тело Свенельда; берсерк валялся на камнях у залива, зубы его оскалились, а в глазах застыл ужас. Был он весь перебит и окровавлен, а секира валялась возле. Видно, летел он с самой вершины. Те, кто его увидал, сразу поняли, что это не к добру. И побежали сказать об этом Рюрику, а несколько человек остались караулить тело от птиц и зверей, пока не явится ярл с людьми. Стоит сказать, что на глазах у этих караульщиков мертвец принялся опухать и чернеть, и сделался он настолько тяжел, что, когда пришло время нести тело, шестеро дюжих молодцов подняли его с великим трудом. Явившийся вместе со всеми Отмонд подсказал, что берсерка нужно захоронить в самой глубокой могиле, которую только удастся вырыть, и закрыть вход в нее самым большим камнем, который удастся поднять, а также насыпать над мертвецом каменный холм, и сделать это как можно скорей до наступления ночи. Так как людей собралось много, то сразу взялись они за работу – вырыли глубокую могилу и опустили в нее берсерка. К вечеру он сделался совсем непохож на себя: глаза его страшно выкатились, язык вывалился, и стал Свенельд настолько большим, что с трудом поместили его в могиле. И был уже берсерк черен, как Хель. Положили к нему его секиру и привалили огромный валун, а затем насыпали над могилой каменный холм, как и велел Отмонд. И торопились управиться до заката. Похоронив так Свенельда, все разошлись с облегчением, потому что боялись его и многим он причинил зло. Но радоваться долго никому не пришлось.
Возле Бьеорк-фьорда в тенистой лощине был хутор Ингяльда Работника. Женой у него была веселая молодая Далла. Хозяйство Ингяльда было зажиточным, сам он славился как хороший хозяин, жена ему помогала, и не было ни у кого такого чистого звонкого голоска, как у Даллы. Знала она многие песни, муж не мог на нее нарадоваться. Вскоре после смерти Свенельда отправилась певчая птичка на другой хутор, к своей сестре, да там задержалась на два дня. Вернувшись же, обнаружила, что словно кто-то огромный ходил по крыше – крышу всю переломало. Внутри дома тоже все было переломано, столы и лавки, а сам хозяин лежал мертвый со сломанным хребтом и выдавленными глазами. Те, кто прибыл с Бьеорк-фьорда помочь Далле, ужаснулись такому разгрому. Мало того, что убили хозяина, но и все его овцы оказались передушены и коню кто-то вспорол живот. После такого случая Далла перешла жить к родственникам, а хутор бросили, сделался он нежилым. <…>
С тех пор хозяева дальних хуторов жили в страхе и запирали все свои ворота и двери на самые крепкие засовы, никому не доверяли и дрожали ночами. В одну ночь постучали в дом Рыжего Гудмунда, он жил бирюком и слыл человеком не из трусливого десятка. Гудмунд схватил меч и приготовился ждать. Кто-то тем временем, не достучавшись, взялся залезать на крышу. Залез – и давай проминать ее конек. Доски так и трещали, и все начало сыпаться на голову хозяина. Тот сказал, страшно рассердившись:
– Будь это даже последняя нечисть, а все же выйду во двор, погляжу,
кто там так ужасно безобразничает.
И вышел во двор с мечом. В то время показалась луна. Гудмунд поднял голову и увидел на крыше Свенельда, тот страшно скалился и таращился своими мертвыми глазами. И оттого, что увидел Гудмунд в свете луны глаза мертвеца, сделалось ему так страшно, что с тех пор он стал очень бояться темноты. А тогда он бросил свой меч и кинулся бежать что есть мочи по снегу, не разбирая дороги. Свенельд же, скача по крыше, громко хохотал, луна освещала его лицо и космы, и был он велик и ужасен. Он не преследовал хозяина, но все переломал в его доме и передушил весь скот. Гудмунд прибежал в Бьеорк-фьорд к дому ярла ни жив ни мертв, и от него люди наконец узнали, кто расхаживает по окрестным хуторам и совершает такие злодеяния, а ведь грешили на Рюриковых викингов и, особенно, на ладожских русов.
С тех пор местность возле Гудмундова двора сделалась безлюдной. Правда, нашелся один человек из дружины Рюрика, Грим Мухолов, человек бесстрашный и очень рослый. Он отправился на хутор Гудмунда, прихватив с собой меч по имени Неотразимый, – надеялся одолеть мертвеца и приложить отрезанную голову Свенельда к его же ляжкам, а затем сжечь, как и посоветовал Отмонд. Ушел он, и не было его несколько дней, и когда люди ярла и воины с Лосиного мыса прибыли на тот злосчастный хутор, то увидели, что Грим лежит мертвый на совершенно разгромленном дворе. И даже тяжелые дубовые ворота скинуты с петель, и взрыт весь снег возле домов и сараев – видно, что шла там битва. Грим очень опух и сделался черным, глаза его выкатились, – и решили его тотчас сжечь. Отмонд впоследствии сказал, что вовремя нашли и сожгли Грима, иначе сделался бы он таким же, как и Свенельд, и двух мертвецов в округе оказалось бы больше чем достаточно.
После того случая бонды и работники еще больше начали бояться Свенельда, и всем он чудился днем и ночью – в разоренные им хутора
никто так и не возвращался. Воины признали, что им ничего не стоит хватиться хоть с тьмой живых врагов, но кровь застывает в жилах от одной мысли, что придется сражаться с самой что ни на есть настоящей нечистью. Проклятый берсерк тем временем, подобно бешеному волку, передушил много скота и не одному коню вспорол брюхо. Следы его видели уже во многих местах: они были огромные, точно у тролля, и всякий раз уводили к прибрежным камням; ясно было, что каждую ночь вылезает он из своей могилы.
Наконец принялся подбираться он к самому Бьеорк-фьорду, и все горько сетовали, что после Грима Мухолова не найдется теперь и по всей Норвегии храбреца, способного схватиться с таким страшным чудищем.
Бьеоркский ярл, по обыкновению, сидел на своем валуне. Его же люди очень страдали от страха. После того как совсем недалеко от дома самого ярла была растерзана малолетняя дочь бонда Сельмунда, вышедшая ночью помочиться во двор, стало ясно, что даже заклятия и заговоры Отмонда не имеют против Свенельда никакой силы, а уж Отмонд сильно старался в последнее время! Бонды прибыли к дому Рюрика и принесли с собой растерзанную девочку. Ярл вышел к ним и спросил:
– Чего вы ходите?
Сельмунд не смог тогда сдержать слез и, показывая на то, что осталось от замученной дочери, вскричал:
– Очнись, свободнорожденный! Сдается нам, в другом мире пребываешь ты, пока здесь творится такое. Словно не касается тебя наше несчастье и горе наше тебя совершенно не трогает. Другие бонды поддержали его:
– Свенельд – причина нашему горю. Ты – господин фьорда и обязан что-нибудь предпринять.
Бонд Стари Большая Ладонь сказал Рюрику:
– Хочешь не хочешь, а придется тебе бороться с нечистью, хотя дело это почти безнадежное. Нужно убить Свенельда!
Ярл воскликнул:
– И только?!
Бонды посчитали, что сын Олафа издевается над ними, и возмутились:
– Не стоит благородному смеяться! Грим Мухолов не смог одолеть мертвеца, и любой храбрец в Бьеорк-фьорде дрожит только при упоминании имени Свенельда, а ты, ярл, восклицаешь «и только».
Рюрик сказал:
– Идите по домам.
Встревоженной жене сказал Рюрик:
– Страх мой обитает за пределами Мидгарда6! Поэтому не тревожься о прогулке, которую я совершу. Сказав это, он начал собираться: надел заговоренную кольчугу Гудмунда, взял с собой Свардов меч и щит своего деда. Люди в его доме с надеждой и тревогой следили за всеми этими приготовлениями и удивлялись хладнокровию, с которым собирался их господин. Отмонд сказал, что все-таки следует захватить с собой десяток-другой опытных воинов – уж недостатка в них в Бьеорк-
фьорде нынче нет. Советовал он взять Стеймонда Рыжеусого, а также Сторольва Хитрую Щуку. Однако ярл отказался. И все бонды тогда признались, что пойти на живого мертвеца есть самая большая храбрость, какая только присуща человеку. И уж если Рюрик на это решился, он есть первый среди первых.
Тем временем сын Олафа направился прямиком к могиле берсерка и торопился поспеть, с тем чтобы застать его там до ночи. Дойдя до того места, он увидел, что многие валуны из тех, что тогда положили на могилу, уже разбросаны по сторонам. Рюрику силы и сноровки было не занимать – он быстро раскидал оставшиеся камни. Когда луна показалась из облаков, стало видно, что камень, прикрывавший вход в могилу, зашатался. Ярл постарался крепко встать ногами, ибо повсюду еще оставались мелкие камни. Наконец луна осветила Свенельда, оскаленного и косматого, и та секира на длинной рукояти, которой он так хвастался и которую так неосмотрительно положили тогда к нему, была у него в руках. Рюрик уже успел приготовиться, и здесь пошла у них битва не на жизнь, а на смерть. Из камней высекались искры, и сын Олафа, хоть и владел многими приемами, начал уставать, пот заливал его. Свенельд наседал, и более всего он донимал своими звериными криками: то были жуткие вопли, и разносились они по всему берегу. Слюни мертвеца разлетались и попадали ярлу в лицо, он вынужден был утирать их. Но Рюрик все же нашел в себе силы воскликнуть:
– Не скальдом родился ты, Свенельд, но недоумком, если даже слова твои нечленораздельны. Видно, что воешь ты от бессилия что-либо сложить. Я же, по крайней мере, умел раньше складывать неплохие висы.
Свенельд тогда так рассвирепел, что даже вопить перестал, и набросился на ярла с новой силой, а сила та была поистине нечеловеческой. Камни так и катились из-под ног, и искры сыпались не переставая. Но вот они перестали обмениваться ударами и ненадолго отступили друг от друга. Свенельд зарычал:
– Взгляни на меня, сын Олафа. За моей спиной сама Хель, и не знаешь ты того, что знаю я. А я знаю то, что еще лишь половину своих сил израсходовал в поединке, ты же едва держишься, колени твои дрожат. Недолго тебе осталось. И напрасно ты появился, ведь придется тебе покинуть Мидгард и вместе со мною разделить холод могилы. Ты пропадешь до времени, ибо связался с силой, которую не одолеть. Так зря пропадет твоя свобода, благородный!
Рюрик засмеялся, услышав подобную речь, чем очень удивил мертвеца. Свенельд спросил:
– Отчего ты смеешься?
Ярл сказал:
– Если ты о свободе, Свенельд, то мне нечего терять!
После этого отбросили они оружие и взялись душить друг друга и кататься по камням. И Свенельд одолевал, изо рта у него шло невыносимое зловоние, слюна была поистине ядом. Рюрик задыхался, Свенельд же, взобравшись на него и едва расцепив на его шее свои пальцы, настолько холодные, что холод камня казался в сравнении с ними жаром, спросил:
– Неужели не страшно тебе? Разве не цепенеет твоя душа, когда соприкасаешься ты с самой Хель и не вырваться уже тебе из моих объятий? Или ты не боишься меня?
– Поистине, страх – господин Мидгарда, – ответил Рюрик. – Но что ты в сравнении с горой Бьеорк?
И, вспомнив заклятие Энгерд, произнес его, и, ощутив вдруг силу, повалил Свенельда, и, рукой наткнувшись на древко его секиры, ударил той секирой, как он, бывало, ударял по крепкому черепу медведя, и вогнал мертвецу его же секиру в череп, а затем мечом снес Свенельду голову и приложил ее к его ляжкам. И только здесь он заметил, что начинает светать, и понял, что бились они всю ночь. Между тем уже бежали к холму люди: среди них были викинги Рыжеусый и Хитрая Щука, кузнец Свард, и Гендальф, и многие его работники. Все они, увидев повер женного Свенельда, несказанно радовались победе ярла. Разглядев, каким огромным был мертвец, они твердили, что Рюрик теперь первый викинг во всей Норвегии и слава его как бесстрашного человека, без сомнения, пойдет очень далеко. Кроме того, и Щука, и другие сказали, что теперь Рюрику ничего не стоит расправиться и с Харальдом, пусть только кинет клич среди свободнорожденных. Они бросили к его ногам ту страшную секиру, а Рюрик поднял голову на гору Бьеорк – солнце осветило ее лысую вершину. Тогда, схватив секиру, Рюрик Молчун неожиданно направился к хижине Корабельщика, которая стояла недалеко оттуда, чем немало удивил собравшихся. Никто не рискнул отправиться за ним следом. Все так и остались стоять в недоумении. Гендальф воскликнул:
– Не собирается ли ярл расправиться также и с этим колдуном и возмутителем? То-то будет славно!
Викинги с ним согласились: давно уже шли слухи, что не кто иной как Рунг навел на молодого ярла самую настоящую порчу. Рунг, увидев ярла с секирой, вот что насмешливо вскричал:
– Не иначе, придется мне распрощаться со своей головой!
Но Рюрик, бросив секиру возле его ног, признался:
– Я пришел за другим.
Этот сумасшедший Рунг не смог сдержать своей радости. Он воскликнул:
– А ты не безнадежен, сын Олафа!
Ни один из людей фьорда не знал, о чем там договорились Молчун с известным упрямцем, но все решили, что Рюрик наконец-то начал готовиться к походу, ибо, появившись в доме ярла, Рунг сразу же послал пятьдесят викингов в лес за самыми высокими соснами. Бьеорк-фьорд пришел в большое движение. Никто не сомневался в том, что теперь выступит ярл против Харальда.
Вскоре стало известно, что Корабельщик к тому же взялся строить и самый большой корабль, который когда-либо видели фьорды Норвегии. На строительство должно было уйти много времени, но воины не роптали и с радостью взялись за дело. Даже те, кто подумывал уже переметнуться на сторону Харальда, остались на Лосином мысу. У них у всех в то время была работа. Этот корабль должен был быть удивительным во всем: достаточно сказать, что до пятидесяти воинов с каждой стороны должны были поднимать и опускать необычной длины весла, а одного паруса для его мачты хватило бы на добрый десяток парусов для обыкновенных кораблей. Когда закладывался дракон, то, назначая расстояние от штевня до штевня, Рунг отмерил пятьдесят шагов и еще в каждую сторону отмерил по пять шагов,
прежде чем посохом начертил на песке размеры. Старые викинги и
бонды говорили, что в жизни еще такого не видели. <…>
Комментарии (0)