Нина Ургант — Андрею Урганту: «Я люблю свои роли, как своих детей»

В кино она блестяще играла женщин времен Великой Отечественной войны, таких как медсестра Рая в бессмертном «Белорусском вокзале». В театре – королев и роковых женщин, вроде Екатерины II в пушкинской «Капитанской дочке» или Гертруды в «Гамлете». Ей удалось не только построить блестящую актерскую карьеру, она основала театральную династию, вырастив еще двух артистов: сына Андрея и внука Ивана. 

Как ты стала актрисой? С твоим поступлением в институт связано очень много всяких рассказов, легенд, в том числе те, которые ты сама про себя распространяешь.
Я ничего не распространяю.

А вот и нет. Я и в прессе читал, и в Интернете: ты вообще не собиралась поступать ни в какой театральный институт.
Да, так как мое детство совпало с войной и оккупацией. Я жила в Латвии, в городе Даугавпилсе, и приехала в Петербург со своим любимым мальчиком. Он собирался поступать в Политехнический институт. А у меня успеваемость была очень слабая, не потому, что я бездарна в учебе, а потому, что во время войны не училась. А до нее успела закончить только первый класс. Когда же нас освободили, я пошла сразу в шестой. Из-за этого у меня пробел в образовании. До сих пор, если мне нужно написать заявление, я с ужасом думаю о том, что могу допустить ошибки. Меня это страшно мучает. Всю жизнь хочу научиться грамотно писать, но не могу. Вот я и боялась, что никуда не поступлю. Я подала документы и в Педагогический институт, и в Политехнический, и в слесарную школу – на всякий случай. Проходя мимо Театрального института – я жила в общежитии неподалеку, – увидела, что там бегают люди, а у меня еще одна копия аттестата была. Думаю: дай-ка зайду и отдам аттестат еще сюда. Я вошла в вестибюль, там стояла женщина уже с сединой в волосах, хотя она была гораздо моложе, чем я теперь. Она курила «Беломорканал». Я спросила: «А где здесь делают артистов?» Она говорит: «Да уже прошло два тура, вы опоздали». Но что-то ее во мне заинтересовало. Она спрашивает: «А вы откуда?» Я говорю: «Из Даугавпилса». И вижу, что эта женщина побледнела. Она говорит: «Это моя родина, Даугавпилс. Я Татьяна Григорьевна Сойникова, преподаватель, я набираю курс, так что мы вас послушаем после всех поступающих. Вы можете что-нибудь делать, читать?» А что я тогда могла прочитать? Басню знала «Ворона и Лисица», знала «…и какой же русский не любит быстрой езды» и стихотворение Пушкина «Мороз и солнце, день чудесный». Она попросила позаниматься со мной молодого режиссера, который тогда заканчивал институт, – я уже и забыла, как его звали, а фамилия у него была Гиппиус. Он говорил мне: «Все у вас получается, но когда вы читаете “Тройку”, вы не слышите, как тройка несется по Руси великой, как звенят колокольчики. А нужно все увидеть и услышать, как учил Станиславский». А для меня тогда что Петр Иванович, что Станиславский, я о нем и не слышала ничего. Я говорю: «Я все увижу и все услышу». И когда я после всех поступающих вышла читать, то вспомнила, что мне нужно все увидеть и все услышать. И я громко крикнула: «Тройка, куда несешься ты, дай ответ!» Помолчала и говорю: «Ну не дает ответа». Вся комиссия лежала на столе, студенты, которые заполняли зал, безумно смеялись, и меня приняли за необыкновенную непосредственность.

В итоге тебя зачислили в вуз под ответственность Татьяны Григорьевны Сойниковой.
Да. Она меня взяла за мою непосредственность. И я даже знаю, что она отстаивала свою позицию, потому что ей сказали: «Нет, ну что вы, когда столько ошибок в сочинении, нельзя девочку брать. У нее же нет гуманитарного образования». Я благодарна ей за то, что она меня взяла.

Ты была тогда еще совсем ребенком?

Я пришла поступать, когда мне исполнилось двадцать лет. То есть уже взрослая. Но по сути мы были совсем маленькими детьми. Вот я вспоминаю, каким Ванька был, каким ты был. Вы гораздо взрослее, образованнее, смелее во всем. А мы были совсем дети. Мы не умели относиться к жизни как вы. Все было очень наивно, непосредственно и по-детски. И нам нечего было надеть, нечего было есть. Я никогда не забуду, как покупала макароны и банку сгущенки и только этим питалась.

Да. Это чудная французская диета: как можно больше мучного и как можно меньше двигаться.
Ну, как видишь, на мне это не отразилось.

Сейчас уже не отражается, но девяносто килограммов ты весила.

Это я после войны набрала. А потом похудела.

Часто вспоминаешь те времена?

У меня такое ощущение, что ничего лучшего у меня в жизни не было, чем учеба в Театральном институте. Я была очень счастлива. Вот это я запомнила. Я говорю, что у меня сейчас стала «закоулочная» память. Я забываю людей, я забываю имена, я забываю улицы, но я никогда не забуду своих педагогов. Никогда не забуду Татьяну Григорьевну Сойникову, Бориса Вольфовича Зона, Владимира Ивановича Честнокова. Это для меня самые дорогие, близкие люди. Они научили меня жить, они научили меня моей профессии, они подарили мне много-много счастья. Если бы не они, у меня бы ничего не было. Как сейчас помню, что очень часто обращалась к Сойниковой, когда была актрисой. В Театре имени Ленинского комсомола я репетировала Лушку в спектакле «Поднятая целина», и у меня ничего не получалось. Георгий Александрович Товстоногов хотел меня снимать с роли, а на носу премьера. Я в слезах побежала к Сойниковой. Говорю: «Татьяна Григорьевна, у меня не получается роль, меня хотят выгнать с этой роли и вообще из театра». Она говорит: «Прочитай мне кусочек». Я ей прочла. Она говорит: «Нина, все то же самое, только в тысячу раз медленнее». И я сыграла лучше всех.

Что все-таки такое наша работа? Это профессия или веление сердца?

Я не могу сказать, Андрюша, что это профессия. Это просто так называется – «профессия». Я каждую роль примеряю на себя. Каждую роль начинаю с того, что я ничего не умею и ничего не могу. И страшно волнуюсь и страшно боюсь. Но постепенно я влезаю в роль, и она у меня рождается. Я вижу во сне, как сыграла. Такое со мной бывает часто: я вижу, как надо играть. И я играю, как вижу во сне. Это веление сердца. Это творчество. Это все равно как создать картину, сочинить музыкальное произведение. Так и с ролями. Для меня это не профессия.

Расскажи, пожалуйста, как ты дебютировала в ярославском Театре имени Волкова, когда вышла с одной репликой.
Я даже не помню, какой это был спектакль. Очевидно, что-то из Островского. Я приехала туда с мужем, с Левой Милиндером, он был мой однокурсник, мы с ним поженились на втором курсе. И вот уже премьера этого спектакля, и заболела актриса, которая исполняла эпизодическую роль. Она должна была поставить самовар на стол, сказать, что все готово к чаю, что-то вроде этого или просто «Пейте чай», и уйти. И меня попросили ее заменить. Я говорю: «Хорошо, я все это сделаю. У меня “отлично” по актерскому мастерству, я легко это сделаю. Я уже играла Машу в “Трех сестрах”, так что все будет нормально». Поднялся занавес, на сцене – герой и героиня, а я жду, значит, своего выхода. Слышу реплику, на которую я должна выйти, подхожу к столу. Актриса мне: «Поставь самовар». Я молчу, потому что уверена, что мне еще рано говорить. Опять слышу: «Поставь самовар». Ничего не понимаю. И вдруг вижу суфлерскую будку, а в ней человека, который размахивает руками и кричит мне: «Поставь самовар». Я не знала, что в современном театре есть суфлеры. Я  наклонилась к нему и сказала: «Мне еще рано».

Дали, наверное, занавес? Артисты все смеялись?

Дали занавес. Спектакль начался через пять минут, уже без моего выхода. На следующий день был приказ, что если еще раз такое повторится, меня выгонят из института и из театра. Больше такого не повторилось. Но я долго не могла проститься со своей непосредственностью. Это мне и помогало, это мне и мешало. Я и до сих пор еще сохранила это качество. Желаю всем сохранять его как можно дольше.

Какую-нибудь свою роль можешь назвать самой важной?

Я люблю свои роли, как своих детей. Я их обожаю. И у меня не было нелюбимых ролей. Что-то ругали критики, да и Бог с ними. Мне они все очень дороги. Я как будто прожила много-много жизней. Но больше всего любила те, которые за душу берут. Такие, чтобы «над вымыслом слезами обольюсь». Чтобы после спектакля или фильма ощущение было как после церкви, как после исповеди: и сердце чистое, и душа легкая.

Расскажи, пожалуйста, про спектакль «Перед заходом солнца» Герхарта Гауптмана, в котором твоим партнером стал Симонов. Приятно было обниматься с лучшим исполнителем роли Петра Первого на сцене?
Я тогда играла в Театре имени Ленинского комсомола. И получила приглашение из Театра имени Пушкина, ныне – Александринский. Меня пригласили на роль юной Инкен в спектакле «Перед заходом солнца», в которую по сюжету влюбляется довольно пожилой мужчина, глава большой семьи. Его играл Симонов. И вот первая репетиция. Я пришла и ничего не могла с собой поделать: сидит передо мной Петр Первый, и все. Он такой был выразительный, такой красивый. Я с трудом прочла все, что должна была говорить по тексту, заикалась и решила перед ним извиниться. Я же не знала его характера, его манеры общения. Подошла к нему и сказала: «Николай Константинович, извините меня, пожалуйста, что так плохо читала сегодня. Я просто волновалась и не могла побороть свой страх перед вами, потому что очень вас уважаю». Он вдруг, вижу, как-то покраснел, закрыл рукой лицо и тихонечко ушел от меня. Думаю: «Господи, наверное, я ему так не понравилась». В спектакле была сцена, где он мне объясняется в любви, надевает кольцо на палец и должен меня поцеловать. Как только дело доходило до поцелуя, он меня отодвигает в сторону. Я и накрашусь, я и приоденусь, я и надушусь, а он все равно меня в сторону. Я решила с ним выяснить отношения. Говорю: «Николай Константинович, почему вы меня не целуете? Я и так-то боюсь, а вы меня еще и не целуете. Уже скоро зритель придет!» А он: «Я не могу, у вас губы накрашены!» Но на одном из последних спектаклей, уже перед самой его смертью, Симонов, который боялся посмотреть-то на других женщин, вдруг сделал такой жест после этого злополучного поцелуя! Он провел рукой по всему моему телу, от плеча до талии, до бедра. Уже за кулисами я спросила: «А что это такое вы сделали?» Он ответил: «Нина Николаевна, это был секс». Он так решил осовременить роль! Вот такая наивность, непосредственность, детскость жила в этом гении. Он не занимался никакой общественной работой. Он был председателем кассы взаимопомощи и давал нам деньги взаймы. Он всегда ходил по стеночке. Он рисовал потрясающие картины. Он был очень эмоционален, но закрыт. Я не могу сказать, что мне с ним было легко играть. Он играл один. И мне казалось, что на сцене он не видит меня и не слышит. Ошибалась. Однажды, помню, забыла текст: я всегда очень волнуюсь перед спектаклем. И он мне подсказывал, выручил. Он все видел и слышал и чувствовал. Вот таким недосягаемым гением был Николай Константинович Симонов.

Ты дружила с Владимиром Высоцким?

Познакомились мы на съемках фильма «Я родом из детства» режиссера Виктора Тимофеевича Турова. Меня пригласили, когда картина была уже целиком снята. Мне везет на это. Так же как «Белорусский вокзал» был снят и меня там изначально не было и в помине. Так и с этой картиной. Режиссера не устраивала актриса, и все сцены переснимались со мной. Моим партнером стал Володя Высоцкий. Я запомнила первую нашу встречу. Я пришла на съемочную площадку, мне говорят: «Нашли тебе любовника. Знакомься, это Володя Высоцкий». Со скамеечки поднялся человек с розовыми щечками, ростом мне по плечо. И, очевидно, у меня было такое выражение лица, что он сказал: «Нина Николаевна, не волнуйтесь, я на экране очень мужественный». А потом мы очень дружили. Он приезжал со своей женой Мариной Влади ко мне в гости. Я всегда просила: «Володя, ну спой ты какую-нибудь песню про любовь, мне эти блатные не нравятся». Он отвечал: «Нина, ты не понимаешь. У меня все песни про любовь». Только потом, после его смерти, я поняла: он действительно пел о любви – к женщине, к родине, к жизни. И ему неважно было, для кого петь. Он пел для моей собаки, Зурикелло, которая слушала его со вниманием. Или приглашал людей с Невского, говорил: «Нина, разреши, придут девочки, я хочу им попеть». Я говорила: «Конечно, Володя». А эти девочки были в бриллиантах, великолепно одеты, этакие герлз. Они ушли, я спросила: «Кто это был?» Он ответил: «Как кто? Проститутки с Невского проспекта». Ему действительно было неважно, для кого петь. Для человека он пел, лишь бы его слушали. Вот такой был Володя.

Что бы ты пожелала сегодняшним начинающим актерам?

Во-первых, удачи и случая. Случай в нашей профессии имеет огромное значение. Во-вторых, чтобы попали в хороший театр к хорошему режиссеру.

А та непосредственность, за которую тебя взяли в театральный, актуальна ли сегодня, мама?
Не знаю. Непосредственность свойственна талантливым людям, она у них обязательно должна присутствовать. Хотя сегодняшние молодые артисты, конечно, совсем другое поколение. Они гораздо интереснее, умнее, начитанней. Но для хорошего актера всегда – и тогда, и сейчас – актуальна бесконечная любовь и самоотдача своему делу.

Могла ли ты предположить, что станешь родоначальником актерской династии?
Никогда. Видишь, мне очень повезло в моей жизни. Ты меня не подвел, я считаю тебя очень способным человеком, очень импульсивным. Очень рада, что есть Ваня. Но я ему говорю, что нужно сниматься, нужно работать в театре, только тогда появляется вера в себя и в свои силы, умение обращаться с материалом и с ролью. Мне с вами повезло. Не подвели меня ни ты, ни Ваня. Продолжили дело всей моей жизни. Говорят, что природа отдыхает во втором или третьем колене. Я уверена, я вижу, что это неправда.