ТОП 50 2013. Владимир Раннев

Почему вы самостоятельно взялись за постановку спектакля?

Изначально у меня не было такого намерения. Но режиссера не нашлось именно потому — я это задним числом понял, — что у меня уже было представление, как я хочу это видеть. Хотя я надеялся транслировать свой замысел кому-то, кто качественно, профессионально его реализует, однако все предлагали решения, которые меня не устраивали. В конце концов один из потенциальных постановщиков сказал: «Володя, я художник со своими идеями и не буду просто ремесленно выполнять ваши. И так будет со всеми приличными режиссерами, к которым вы обратитесь. Я же вижу, что вы знаете, как надо сделать, но боитесь. А вы не бойтесь!» И я понял, что мне придется ставить спектакль самому.

У слова «акт» много значений. Какое из них имеется в виду в названии оперы?

Ну да, понятно, что в театре акт — действие, но есть акт как поступок, какое-то дело, и актовый зал, и персонаж, и активная сторона в сексе. Когда в 2005 году Дмитрий Александрович Пригов написал для меня либретто, опера планировалась для одного английского проекта. Он решил, что, как только все состыкуется, тогда и придумаем название. Но не состыковалось, по разным техническим причинам. А через два года Пригов умер. И странное дело: мне предстояло выдумать наименование, но такое, чтобы не интерпретировать им приговский текст, не направлять восприятие в какое-то русло. А с другой стороны — чтобы оно звучало в духе приговского концептуального языка. «Два акта» — опера в двух актах. То есть я пытался таким образом лишить оперу названия. Мне кажется, получилось.

С начала 2000-х сразу несколько сообществ музыкантов взялись пропагандировать современную музыку среди российской публики, которая не хотела слушать ничего новее Чайковского и Прокофьева. Стратегия увенчалась успехом?

Сказать «увенчалась успехом» — значит поставить некую точку: мол, мы победили. На самом деле это work in progress. Воспитываются же не только слушатели, но и сами композиторы, и исполнители. Действительно, во второй половине 1990-х случился провал, когда советская музыка сыграла в ящик, а постсоветская, после недолгой эйфории, обнаружила, что весьма отстает от мирового уровня и что нужно начинать на пустом месте, «учиться, учиться и учиться». Все ждали созревания новых поколений. И дождались — примерно с 2005-го мы видим мощный подъем, целую волну новой музыки. Ее невозможно не заметить, вот хотя бы урожай последних недель: премия «Инновация» за оперу «Марево» композиторов Кирилла Широкова и Марка Булошникова, «Золотая маска» Алексею Сысоеву за «Полнолуние», премия Курехина за мои «Два акта». Теперь победа российского композитора на международном конкурсе обычное дело. Скажем, на самом престижном из них — голландском Gaudeamus — каждый год в финалистах россияне. А вслед за качественной музыкой появляется слушатель, воспринимающий ее по-другому, не как академзанудство, а как часть contemporary art, которое озабочено современными проблемами. Что, кстати, справедливо и для музыки любых эпох: все, что теперь классика, когда-то было contemporary и занималось осознанием своего времени. Причем многое из того, что сейчас повсеместно признано, для своего времени было непривычным по языку и имело проблемы с реакцией слушателей.

Вы считаете себя радикальным художником?

Нет. У меня никогда не было задачи вступить в конфронтацию ни с коллегами, ни с публикой, ни с социумом. И никогда не подмывало устроить скандал. Другое дело, что меня и моих коллег Невского, Курляндского, Филановского, Сысоева, Горлинского, Хруста относят к «левым», но это не левизна провокативного намерения, а естественное внутреннее состояние и соответствующий композиторский язык.

У вас двое детей. На зарплату академического композитора можно прокормить семью?

Можно. Содержу, кормлю.

Вопрос вызван тем, что, например, в 1990-е один ваш коллега в Петербурге чистил орехи, а другой в 2000-е грузил посылки на почте. Ситуация улучшилась?

Я тоже в 1990-х годах зарабатывал бог знает чем: работал дворником, писал женские романы под псевдонимом Жанна Лаваль, преподавал географию — я ведь по первому образованию дипломированный учитель. И даже, не поверите, учил детей языку программирования Pascal в районном Доме пионеров. Но со временем мы стали профессионально взрослее, и думаю, некоторые из чистильщиков орехов тоже зарабатывают музыкой. Сейчас я практически все сочинения пишу на заказ.

Кто заказывает?

Разные российские и европейские культурные институты, ансамбли и фестивали. Например, проект «Платформа» Кирилла Серебренникова, фонд «Про Арте», Государственный центр современного искусства, Гете-институт. «Два акта» мне заказали Эрмитаж и организаторы Года Германии в России. Кроме того, периодически побеждаю в композиторских конкурсах, это тоже деньги. Но все-таки я пишу не прикладную музыку, не для кино, сериалов и рекламы, так что с заказами то густо, то пусто. Хочется эту неопределенность подкрепить стабильностью, поэтому я еще преподаю в Консерватории и на факультете свободных искусств и наук СПбГУ и пишу статьи.

Однако среди композиторов, зарабатывающих музыкальной критикой, считается, что писать ноты престижно, а слова презренно.

Нет, я так не думаю. Конечно, главным своим делом считаю сочинение музыки. Но и рецензии на концерты, и музыковедческие тексты, и преподавание доставляют радость. Я еще в музыкальной школе заметил, что мне интересен анализ того, что слушаю или играю: как это сделано, почему производит такой эффект. Ковыряться во всем этом — большое удовольствие.

Интервью: Дмитрий Циликин
Фото: Полина Твердая
Костюм Saint Laurent (ДЛТ), жилет Send (ДЛТ) 

Все номинанты премии 2013 года