Интерьер. Поместье Вильяма Бруя

Еще в Ленинграде я хотел уехать в деревню. Подобно великим мастерам, уединиться, медитировать, отдаться герметизму и спокойно работать. Я изучал религии, теософию и как-то прочел, что японец может долго созерцать ветку, сидя в уединенной беседке. Созерцание — вот что мне нужно, подумал я. Ведь когда постигаешь такое состояние, рождаются всякие замечательные идеи. Я уже даже собирался купить дом в России, присмотрел одну подходящую хату на реке Мсте в Новгородской области. Но жизнь сложилась иначе. Во Франции мне сразу крупно повезло. Все стали меня расхваливать и выставлять мои работы, и в какой-то момент на моем счету получились хорошие деньги. Я купил этот дом. Вернее, хутор — четыре постройки, которые возвели еще римляне до VII века, а начиная с XII века дом неоднократно перестраивался. От римлян и название Окелюс — оно происходит от латинского словосочетания hoc est lupus, что в переводе означает “там, где есть волк”. Каждый дом в нормандских владениях был убежищем от нападений. И этот не исключение: здесь располагалась военная база, которая выполняла оборонительную функцию — охраняла старейшую римскую дорогу. По земле, еще недавно принадлежавшей Вильгельму Завоевателю, шастали разбойники. Кстати, в XIX веке в Нормандии постоянно искали клады викингов и римлян. И сейчас находят случайно, вот мой сосед выкопал в огороде римские монеты.

Когда-то в Окелюсе жили фермеры, простые люди, которые работали на полях, растили зерно и доили коров. На первом этаже теснились слуги: на кроватях спали по четыре человека. А второй этаж занимали привилегированные особы, то есть хозяева. Дом за свою историю пережил массу пертурбаций и переделок. Каминам лет триста, они были пристроены к старым стенам. Один развалился, и лет двадцать назад я создал его точную копию. Балкам перекрытия не менее восьмисот лет: именно такие, не прямые, а С-образные балки ставили в те времена. Белый камень, из которого построен дом, — это меловой камень из Фалеза. Римляне научили местных жителей обтесывать его еще в I веке. Но после VII века такие камни больше не производили, и они достались этому дому по наследству от другого строения. Выложены они точно по римской системе кладки. В первое время я не хотел здесь ничего менять. Но потом моя жена начала протестовать: убеждала, что нужно сделать штукатурку, оборудовать туалеты, поставить паровое отопление. Ведь в доме не было ничего! Я все соорудил, провел воду и... превратил эту прелесть в буржуйский домик. Ну а когда развелся с женой, то понял, что скрыл и уничтожил все достоинства дома. К тому времени я уже пожил во Франции и стал понимать, что этот дом с его исторической планировкой — потрясающая ценность. И таких домов не осталось вообще. Тогда я в одночасье все разломал: снял всю штукатурку и разрушил шикарную лестницу, ведущую на второй этаж. Оставил только один маленький туалет на втором этаже. А вот мебель я менял в доме дважды. Но вещи с родины оставил. Наверху стоят кровать, шкаф и стол, эмигрировавшие из Ленинграда. Например, большой стол из столовой я приобрел в комиссионном магазине в порту, на Васильевском острове. Вообще, я привез сюда десять или одиннадцать тонн багажа. А некоторые классные вещи купил в окрестных лавках за гроши. Скажем, кресла разыскал в антикварных магазинах, они очень удобные».

Несколько раз у меня были переломы ног, и я мастерил себе трости из коряг. Недавно на острове Херм нашел ветку с отличным элегантным изгибом, крепкую такую, из тростникового дерева, — теперь костыль выглядит как работа какого-то краснодеревщика. В моем собрании есть африканский экземпляр из Египта, похожий на жезл. Половина трости — фигурная, в виде змеи. Коллекция изделий из меди. Медь изобрели специально, чтобы имитировать золото, это моя теория. И бронзу тоже придумали по этой причине. У меня на чердаке есть одна классная вещь — медное блюдце с изображением свиньи, у которой изо рта торчат сапоги, а из задницы — голова еврея в кипе! Это единственная вещь, доказывающая существование антисемитизма в дореволюционной России.

Фигура шахтера — французский соцреализм 1950-х годов. Машинки — дань уважения 1930-м годам. А вот зажигалка в виде “Роллс-ройса” — мечта моей юности. Медные утюжки — редкие объекты, я на них случайно наткнулся. Штопор в виде писающего мальчика — аллюзия на известный брюссельский фонтан. Пепельницы 1920–1940-х годов — лимитированный выпуск, их делали специально к каким-то событиям и вечерам в качестве подарков, на каждой подписано имя владельца.

Еще в России я собрал коллекцию дорожных самоваров. А когда приехал сюда, певица Дина Верни, муза скульптора Аристида Майоля, вцепилась в них и хотела купить за любые деньги. Кстати, пару лет назад у меня побывала Жанна Агузарова. Ее привезли сюда, чтобы показать, как живут нормальные люди. Ну, она такая «не в себе», полная крейзи. Замечательно себя вела, меняла одежду каждые двадцать минут. А когда выпила рюмку водки, закусив картошкой с селедкой, у нее начался идиотский приступ паранолибидального характера! У меня жил поэт и биограф Блаватской Саша Сенкевич. Обожал бывать Хвост (Алексей Хвостенко). Все мои друзья 1970-х приезжали ко мне, а из более молодых — журналист Миша Трофименков с женой Мариной. Эдуард Лимонов с Наташей Медведевой квартировали здесь месяцами. Он писал свой роман «Укрощение тигра в Париже», где, кстати, описано это место. В текстах Лимонова часто упоминается моя персона. Ему не дает покоя моя манера БЫТЬ: ничего не делая, ЖИТЬ. Одно дело — принимать людей, а другое — чего-то от них хотеть. Нельзя ничего хотеть от людей, нужно, наоборот, давать им, и, может быть, тебе что-то перепадет от них когда-нибудь».

Текст: Аркадий Волк
Фото: Глеб Косоруков