Почему мы все время извиняемся за свои чувства и как перестать это делать?

Я замечаю, что друзья и знакомые каждый день извиняются за свои чувства. Как раз в этот период один из членов моей команды приходит на работу с опухшими глазами.

— Вы в порядке?

— Да, — говорит она. А затем: — Нет, моя тетя умерла.

— Извините, мои соболезнования.

— Нет, это вы извините, — она нажимает себе на глазные яблоки. — Это произошло год назад.

— Ох, — я уже знаю, что нет никаких временных ограничений, сколько может длиться горе. Но она продолжает:

— Моя мама сказала мне прошлой ночью.

— Ваша мама только прошлой ночью рассказала вам о том, что тетя умерла?

Коллега кивает.

— А вы были близки с вашей тетей?

— Ну, — коллега колеблется. — Мы не разговаривали примерно год.

— Действительно. Это имеет смысл. Мне так жаль...

— Нет, все хорошо. Это мне жаль. Извините, что я такая эмоциональная...

Что?? Кто-то умер! И никто не сказал вам об этом. И ВЫ ИЗВИНЯЕТЕСЬ? В каком сумасшедшем мире мы живем, что извиняемся за смерть? Другая коллега рассказывает мне, что у ее парня только что диагностировали рак. Я отправляю ее домой, чтобы она могла побыть с ним.

— Спасибо, — говорит она и затем добавляет: — Извините!

Она извиняется за то, что у ее парня рак? Или за то, что не может работать сегодня? В любом случае хватит извиняться!

Другого друга сбивает машина, когда он едет на велосипеде. Его коленный рефлекс? Извините.

Слово «извините» в разных значениях используется с англосаксонских времен. В староанглийском слово sarig было прилагательным, которое означало «скорбный», то есть описывало состояние, эмоцию, вместо того чтобы использоваться просто для извинений. В традиционном понимании слово «sorry» можно использовать, просто чтобы обозначить наше признание экзистенциальной тоски, неизбежности смертельной боли и полной тщетности существования. Но сегодня это слово используется для выражения сожаления относительно грусти, но не для выражения этой самой грусти. В большинстве культур люди говорят «извините», только когда они сделали что-то не так. Но исследование YouGov обнаружило, что британцы говорят «sorry» в среднем 8 раз за день, то есть 2920 раз за год и 233 600 раз за жизнь.

Я связалась с Генри Хитчингсом, автором книги Sorry!The English and Their Manners, чтобы расспросить его об использовании этого слова для того, чтобы извиниться за свои эмоции: грусть или стыд. Вот что он думает на этот счет: «Думаю, мы очень нетолерантны к грусти в Великобритании, и люди не знают, как с ней справиться».

Как так? Он делает глубокий вдох и затем приводит пример из собственной жизни, чтобы проиллюстрировать свой тезис. Когда девять лет назад умерла его мать, это был первый раз, когда он испытал глубокое горе. «Я осознал, что многие люди не знают, что делать или говорить. Было неясно, как правильно поступать, и люди переживают, как бы не сделать чего-то социально неприемлемого. Некоторые использовали стандартную форму «Мои соболезнования» и «Дай знать, если я могу чем-то помочь», — говорит Хитчингс. — У меня не было потребности разбирать этот вопрос, но позже, когда потерял любимую работу, я услышал то же самое. Тем не менее, когда я решил принять их предложение, они пришли в ужас, как если бы я понял их слишком буквально. Мы возвели предложение помощи в ранг чего-то этикетного, но теперь это перестало быть актом заботы и сочувствия. А фразочка «Сочувствую вашей потере» на самом деле имеет продолжение «...но давайте никогда об этом больше не говорить». Потому что, когда человек грустит, это почему-то смущает других людей. И ему даже должно быть стыдно».

Джулиан Барнс написал о потере своей жены через образ литературного агента Пэт Кавана в книге «Уровни жизни» (Levels of Life) и описал, как он говорил об этом, а его друзья не реагировали: «Они боялись упоминать ее имя, они полностью отрицали ее, и поэтому я думал о них максимально плохо».

Хитчингс столкнулся с такой же реакцией своих британских друзей после смерти его матери и рассказал, что самый теплый отклик был от небританцев.

— Португальские знакомые, например, с которыми я не так близко общался раньше, сказали очень поддерживающие слова.

— И как вы себя чувствовали по этому поводу?

— Странно, — признает он. — Но не то чтобы некомфортно. Это было очень человечно и довольно удивительно, потому что мы плохо умеем выражать грусть в Англии, нам некомфортно от выражения каких-либо эмоций в целом. Мы не любим показывать свои слабые места. Возьмем тот же крикет...

Я не ожидала, что разговор пойдет в эту сторону, но хорошо.

— Пока я рос, мои тренеры вколачивали в меня эту мысль: «Не показывай свою боль».

«Вау, — думаю я, — это жестко». Он объясняет, что это было не на любительском уровне — Хитчингс играл за Итон. Но все равно посыл был ясен: нельзя показывать свою слабость.

— И это просачивается в другие сферы жизни, — говорит он. — Эта идея, что вы уступаете психологическое лидерство, если показываете свою слабость, то есть даете сопернику преимущество.

Он верит, что при национальной любви к спорту бóльшую часть британского населения вырастили в этой парадигме: «В нас закладывают идею, что демонстрация уязвимости снижает наши шансы на успех». Особенно если это грусть.

Рассматривать грусть как что-то унизительное кажется особенно ужасным наказанием, ведь мы испытываем грусть в такие моменты, когда поддержка нужна нам больше, чем обычно. Грустить нормально. Печаль — это нормально. И мы не должны извиняться за наши эмоции.

«Мы сами давим на себя, когда происходит что-то печальное, но мы как-то притворяемся, что все нормально, и продолжаем вести себя как обычно, — говорит Марина Фогль, пренатальный педагог Bump Class и автор подкаста Parent Hood. — Но жизнь не может продолжаться как ни в чем не бывало после действительно грустного события. И нам важно иметь возможность поговорить об этом, не чувствуя, что нужно за это извиняться».

Марина и ее муж, телеведущий и искатель приключений Бен Фогль, пережили трагедию в 2014 году, когда их сын Уиллем родился мертвым. Когда врачи сказали ей, что ее сын умер, сначала она была в шоке: «Это казалось нереальным. Я держала его на руках и словно... онемела. Так продолжалось три дня, пока я наконец не расплакалась и не выплакала всю боль своего разбитого сердца».

В последующие дни и недели Фогль осознала, что она еще должна рассказать другим, что произошло, и как-то пережить их реакцию: «Помню, одна женщина спросила меня, родился ли уже мой ребенок. И когда я сказала ей: «Нет, мой сын родился мертвым», она побледнела, и я как-то ее поддержала и извинилась. Мой ребенок умер,но я чувствовала вину за то, что разрушила утро этой женщины, сделала ей неприятно. Это просто нелепо».

Она переживала это странное и извращенное чувство стыда, которое многие из нас ассоциируют с печалью и грустью. Марина вскоре вошла в рабочий режим и вернулась к работе в пренатальном классе вместе со своей сестрой, доктором Кьярой Хант. «Я не знала никого, кто бы потерял ребенка. И в моем окружении не было людей, которые бы говорили о смерти, или, если говорили, они извинялись за это. Как будто было не позволено говорить о чем-то, что может слишком расстроить других людей. Как будто разговор об этом может сделать еще хуже. Но разговоры о потере не могут усугубить ситуацию, потому что самое худшее уже произошло. Не то чтобы я ходила и НЕ думала об этом. Не то чтобы я могла «забыть» о смерти Уиллема. Разговор об этом всём не мог «напомнить» мне о его смерти — это знание всегда со мной. Разговор о потере мог только помочь». Марина научилась, как начинать говорить и перестать извиняться, с помощью психотерапевта Джулии Самюэль.

«Я поняла, что это не моя работа — предотвращать некомфортные переживания других людей относительно случившегося или извиняться за свою грусть», — сказала она.

Кажется, мы все могли бы начать так делать. Конечно, есть разные степени переживания потери, боли и грусти. Но все мы сталкиваемся в своей жизни с потерями и грустью и не можем перестать чувствовать грусть, когда нам нужно ее почувствовать. Боль остается болью. И мы можем сохранить эмпатию и сочувствие к другим, также взращивая ее по отношению к самим себе.

«Это не преуменьшает значимость нашей грусти, — описывает это детский и взрослый психотерапевт Джейн Элфер, — и мы не должны стыдиться того, что нам бывает грустно».

В семьях часто возникает своеобразный «рейтинг горя», чтобы определить, кто имеет приоритет в горе, а кто должен «отложить» свое горе. Но покойный психолог и ученый из Беркли Харви Пескин утверждал, что, хотя такие рейтинги встречаются повсеместно, так не должно быть, потому что право оплакать — это базовое человеческое право. Нет никаких критериев подлинности печали — их много, и мы все можем почувствовать это, когда оно приходит.