Юлия Пелипас: «Идеальная красота не наделена функцией искусства. Подлинность заключается в небезупречности»

Мы наблюдаем, как в моде стремительно исчезают стандарты и новое понимание красоты допускает не только глянцевое, недоступное и безупречное, но и обычное, странное и жизненное. А что вам кажется по-настоящему красивым?

То, что считается безупречным, меня никогда не интересовало — и так было всегда, с самого начала моей работы в индустрии моды, то есть уже двадцать лет. Я всегда ценила в красоте именно изъяны. Даже мой муж удивлялся: «Почему ты всегда выбираешь каких-то странненьких, а не приглашаешь на съемки просто красивых женщин? Идеальных?» Но я считаю, что идеальная красота не наделена функцией искусства. Для меня подлинность заключается в небезупречности.

То есть вы предвосхитили интерес к «немодельным» моделям? 

Если разделять художников моды по категориям, то есть те, кто видит тренд и следует ему, и те, кто нутром чувствует время и тренд задает. Много раз потенциальные заказчики просили меня сделать «модную картинку», а я отказывалась, потому что мне это было неинтересно. Только со временем я поняла, что мое внутреннее ощущение просто опережало время. Я счастливый человек: снимаю только то, что люблю и считаю правильным, и почти никогда не работаю по просьбе, заказу или надобности. Именно в этом заключается успех украинского Vogue. До тех пор, пока мы ломали «художественные кости» и делали, как нам говорили, — были как все. Только когда мы почти расшибли лоб об стену и стали действовать так, как хотим, родился новый визуальный язык. И украинский Vogue стал феноменом среди журналов о моде. Меня часто спрашивают: «Как вы это сделали?!» Но мы не продумывали стратегий, никто не брейнстормил: как бы всем показать, какие мы крутые. Все произошло абсолютно естественно: мы так дышим, мы так видим. Я говорю не только про себя, но и про всю команду.

Вы объединили не только арт и фэшн, но и коммерцию, ведь у журнала есть обязательства по рекламным контрактам. Как это стало возможным?

Видимо, это наша карма. (смеется) Несмотря на все трагические политические события в Украине, нам повезло хотя бы с тем, что сформировались новые условия работы с рынком, которыми мы воспользовались по максимуму. Сначала у нас был шок от того, что не стало бюджетов, мы не понимали, как существовать дальше: денег на продакшен попросту не было. И мы поняли, что надо создать собственный уникальный фэшн-язык, искать свои коды, свою нишу, не пытаться никуда вклиниться, — и наши адепты к нам придут. Так и произошло. Теперь мы работаем с теми, кто разделяет наше видение, и этого хватает на то, чтобы делать качественный продукт. Мы платим свободой — это наша валюта. Мы предоставляем площадку для реализации самых мощных творческих идей.

Получается, на арт-подход есть реальный запрос потребителя?

В этом-то и секрет. Я глубоко убеждена, что потребитель не понимает, что ему истинно нужно, пока это не увидит. То, что обычному человеку, не визионеру, кажется интересным в данный момент — это уже прошлое, зона комфорта, привычка. Он просто не может себе вообразить другой реальности, не заточен на это. С точки зрения маркетинга это может прозвучать абсурдно, но, только предлагая абсолютно новый подход, ты раскрываешь людям глаза на то, что действительно круто.

Неужели все прошло совсем безболезненно?

Конечно, нет. У нас же тоже есть издатели, финансовые структуры, которые в момент перехода просили: «Хватит уже экспериментов! Сделайте уже то, что нужно людям: понятную, красивую, шаблонную картинку». Но я поняла, что на нее никто не обратит внимания — настолько все переели стандартно красивого. Я очень надеюсь на ветхозаветный сюжет, что-то вроде аллюзии на Всемирный потоп, когда все настолько захлебнутся в некачественном визуальном контенте, что останутся только мощнейшие творцы. Я помню, на ланче с легендарным парикмахером Орбе Каналесом, который покинул наш мир совсем недавно, мы перед съемкой размышляли на тему того, что происходит с модой, и он с болью в голосе заметил: «Ты знаешь, когда мы снимали в золотые годы, у нас не было референсов, не было мудбордов. Были только тема и материал. Мы создавали с нуля, из своей головы, и никогда не копировали». Сегодня невозможно представить съемку без мудборда. Именно поэтому я в своей работе стремлюсь двигаться в сторону чистой идеи, а не существующих изображений. Если они мне и понадобятся, то я буду искать их в максимально неочевидном: однажды я долго искала примерещившиеся мне варианты для стилиста по волосам и не могла нигде их обнаружить — ни в кинематографе, ни в искусстве. И меня осенило, что нечто подобное может быть в американской ретро-софт-эротике! Так и оказалось, причем не только по волосам, но и по свету, и по композиции. (смеется) 

У многих фотографов, с которыми вы снимаете, нет и тысячи фолловеров в инстаграме. Как вы их находите? 

О, вопрос ресерча — это тема для еще одного гигантского интервью. (смеется) Я ищу самых передовых молодых фотографов, у которых очень принципиальные позиции, смелые и четкие. Их приоритет — не инстаграм, а публикация собственных книг и альбомов. Удивительная закономерность: чем гениальнее фотограф, тем меньше у него подписчиков и лайков. Это настолько устоявшийся канон, что теперь если мой пост собирает много лайков, то меня это пугает. А когда почти никому не зашло — вот это, значит, очень хорошая картинка. И знаете, фотографы такого склада не хотят работать с Vogue. Для них это не тот заказ, за которым еще недавно был готов погнаться любой человек на планете Земля. Они очень селективны и предпочитают снимать исключительно свои проекты. И именно они сейчас лидеры на рынке, недоступные настолько, что мы за них воюем. Современные Линдберги именно такие.

Но вы все же готовитесь к съемкам? 

Да, на уровне сверхидеи. Меня может вдохновить что угодно, например, я была настолько заворожена судьбой Анны Николь Смит, что пересмотрела все документальные видео, где она по судам защищает свое право на наследство после смерти мужа-миллионера. В итоге мало кто может распознать в моем эдиториале коннотацию к этой невероятной женщине, но сама фотоистория получилась загадочной и многослойной. Ресерч — очень интимная штука, я, правда, не понимаю его механизмов, просто чувствую. Меня может вдохновить хоть забор: я нахожу референсы во всем. И от того, как и что ты видишь, формируются внутренние фильтры. Я довольно изолированно слежу только за теми, кого обожаю, кто для меня является визуальным ментором. Меня дико вдохновляет эпоха уже умерших профессионалов, которые создавали искусство в чистом виде. Хотя все жалуются, что, мол, скорость, ритм, невозможно нормально продумать съемку, но это не так: качественная подготовка — лишь вопрос ваших приоритетов.

У вас сейчас какие приоритеты? 

Я перестала набирать огромное количество проектов и полностью фокусируюсь на чем-то одном, например, только что вернулась из двухнедельной поездки по Индии. Я позволила себе роскошь самой инвестировать в этот проект, чтобы сделать все именно так, как мечталось. Мы с небольшой командой и двумя фотографами объездили весь штат Раджастан на автобусе. Моделей не брали — все снимали на местных. Я запускаю upcycle-бренд-платформу, мы будем перерабатывать уже существующие вещи: секонд-хенд или сток. Мы начинаем бороться с адским перепроизводством, но никаких пафосных манифестаций не будет. В мире произведено достаточно, нет никакой необходимости создавать еще больше вещей, иначе мы действительно окончательно загубим нашу планету. Это не патетика, а реальность нашего времени.

Текст: Ксения Гощицкая

Фото: Никита Шубный, архивы пресс-служб