Сегодня день рождения отметила бы одна из самых влиятельных женщин в индустрии моды, примадонна инстаграма, вице-президент компании Mercury и fashion-директора ЦУМа и ДЛТ Алла Вербер. За ее аккаунтом до сих пор следят подписчики, а фирменные теги #япокупаюздесьвсе и #найдитеденьги мы без конца цитируем к месту и не к месту. Создавая обложку и кавер-стори декабрьского номера в 2018 году, мы на день вернулись с Аллой Константиновной, коренной ленинградкой, в город, знакомый до слез, но провели его без мандельштамовского надрыва, а с верберовским позитивом. Сегодня вспоминаем Аллу Вербер, у которой «Собака.ru» многому научилась. #гэссверайэм?
Ленинградское время
Что в сегодняшнем Петербурге осталось от Ленинграда вашего детства? Что и сейчас моментально погружает вас в теплые воспоминания? А что, напротив, не уцелело?
Спустя сорок два года после того, как я уехала из Ленинграда сначала в эмиграцию, а потом в Москву, каждый раз, когда я подъезжаю к Исаакиевскому собору, у меня перехватывает дыхание. Я обязательно делаю фотографию на Исаакиевской площади и размещаю ее в инстаграме — это стало моей традицией. Кажется, фотографирование — это у нас семейное. Мама очень любила собирать всю семью и везти в фотоателье на углу Невского и Садовой — минимум четыре раза в год. Это была целая история: нас с сестрой причесывали, одевали, выбирали ботиночки, сумочки, браслетики, брошечки, бусики, шляпки. И мы шли отмечать новый снимок в кафе «Север» с безе, пирожными «картошка» и эклерами или в кафе-мороженое на Невском, 24, которое все называли «Лягушатником» из-за зеленого цвета стен и бархатных диванов — вот оно, к сожалению, не сохранилось. Кто-то должен был его спасти! Если бы я была в стране, когда помещение выставили на продажу, то я бы его обязательно выкупила. Конечно же, невозможно забыть новогоднюю елку и сияющие витрины в ДЛТ! Там была самая большая елка — под потолок, помню ее искрящуюся пику и игрушки. Там же проходили детские маскарады: я нарядилась зайкой, и за мной гнался волк! Я была уверена, что он меня поймает и съест. Кроме того, естественно, пышечная — мы чаще ходили не в уцелевшую до наших дней на Большой Конюшенной, а на Театральной площади. Жили мы по соседству, в доме на улице Глинки, напротив Мариинского театра. Это был мой район! В большом дворе мы гуляли допоздна, напротив дома была прекрасная школа, а по другую сторону от Консерватории — музыкальная школа имени Глинки. Знаете, мое детство было самым лучшим на свете, и у меня не было никаких проблем, кроме ужасной учительницы музыки.
Интересно, хотя бы у одного человека в этом мире была нормальная учительница музыки?
Мне повезло меньше всех, потому что у меня якобы обнаружили абсолютный слух. Поэтому мне нужно было заниматься не на фортепиано, как моей старшей сестре, а на скрипке: тяжеленная скрипка в футляре и папка с нотами три раза в неделю. Я всегда повторяю: если у родителей есть амбиции сделать ребенка музыкантом, то он должен каждый день недели заниматься и хотеть заниматься именно музыкой, а не музыкой и еще двадцатью другими предметами. Мама и бабушка часами сидели в школе, ожидая нас с сестрой. И сестра все-таки окончила не только музыкальную школу, но и училище. Из меня скрипачки не получилось, я заработала только сколиоз.
С какими еще местами в Петербурге связаны ваши детские воспоминания?
Лето мы проводили на даче в Ольгине, где нам принадлежал огромный участок земли с шикарным домом, который и сегодня там стоит. Мы целыми сутками катались на велосипедах, ездили за арбузами и за мороженым на вокзал. Это был мой мир лет до тринадцати, пока я не поняла, что есть еще и Невский проспект! Я брала за рубль такси и ехала на Невский, где собирались все мои друзья. Им было уже по семнадцать-восемнадцать лет, и никто почему-то не догадывался, что я лет на пять всех младше. Мы находили друг друга безо всяких мобильных телефонов, гуляли, ходили на обеды в гостиницу «Европейская» — карманных денег нам на все это хватало. Множество эмоций связано и с гостиницей «Астория»: мы часто ходили обедать и ужинать всей семьей в тамошний ресторан, два пятьдесят стоил обед и пять рублей — ужин. А с 1972 года мы праздновали там каждый Новый год! Но самое важное событие случилось в «Астории» в мае 1974-го: с грохотом мы отметили пятидесятилетний юбилей отца и мое шестнадцатилетие. Когда родители решили совместить эти даты, я устроила страшный скандал! Кричала, что они испортили всю мою жизнь: естественно, я хотела гулять со своими друзьями (кстати, отношения с ними я пронесла через всю свою жизнь), а не сидеть с папиными товарищами — хирургами, гинекологами, зубными врачами. Представляете, мне до сих пор стыдно за свое тогдашнее поведение.
То есть вы закатывали родителям концерты в подростковом возрасте?
Я устраивала их бедным родителям не только в этом возрасте. И знаете, что самое ужасное — подростковый возраст у меня так и не закончился. Страшная черта характера! Слово «нет» было для меня как красная тряпка для быка. Видно, я родилась такой. Моя родная сестра, старшая, совсем другая: женственная, красавица, лучшая ученица в классе, она была создана для семьи. У родителей не было сына, у бабушек — внука, и поэтому меня решили воспитать сильной. Да и родилась я строптивой и неуправляемой. Папа говорил, что, если меня ночью выбросят из самолета посреди нигде и скажут в три часа дня оказаться в Ленинграде у Исаакиевского собора, я буду там стоять в нужное время. Во мне действительно заложена такая сила. Так вот, возвращаясь к празднованию: это был невозможно прекрасный день рождения! Мы так гуляли! До самого утра вперемешку пили и танцевали старые и молодые, я на сцене в роскошном желтом платье и в желтых с черным лакированных туфлях на платформе. Кстати, это платье уехало со мной в эмиграцию, и его до сих пор помнят в Нью-Йорке, Чикаго, Бостоне, Торонто. Тогда, в 1970-х, этот цвет в Ленинграде был очень модным, в точности как сейчас — я всем говорю в этом сезоне: «Покупайте желтое!»
То есть миф о серости Петербурга придуман?
Конечно! Это всегда был самый модный город и вовсе не одноцветный! Летом все ходили в белоснежных туфлях, босоножках, гольфах. Любили красный и голубой — я прекрасно помню свой кримпленовый костюм нежно-голубого цвета. Кроме лакированных туфелек у меня вообще не было вещей черного цвета, лишь годам к семнадцати появилось платье, которое я носила с белым кружевным воротником и брошечкой, подаренной дедушкой и бабушкой, — она до сих пор у меня хранится. Я очень любила красиво одеваться, мне с самого детства это было очень важно. У меня был свой вкус и свои привычки. Были отдельные луки для выходов с папой, чтобы он не злился, — такой преппи-лук: хорошие туфельки, колготочки, квадратный пиджачок и юбочка. Бывали, конечно, моменты, когда по случаю нужно было нарядиться в тяжеленную норковую шубу, а я кричала: «Не буду, хочу надеть дубленку!» Я всегда придумывала что-то оригинальное, всех подруг одевала. Еще с самого раннего детства, как мама говорит, я любила всех причесывать. Воровала у мамы косметику — она, конечно, убивалась по этому поводу, потому что все это доставалось очень непросто. Я до сих пор помню запах ее пудры Coty с пуховочкой. Папа как-то купил духи Climat от Lancome сразу всем женщинам в семье — маме, мне, сестре, бабушке. Он считал, что женщина должна иметь один запах, а не менять их постоянно, как сегодня принято. А маме на 8 Марта мы всегда дарили духи «Красная Москва».
Они ей так нравились?
Нет, но где мы, дети, могли найти что-то другое? Прошло лет пятьдесят, и она мне отдала флакон «Красной Москвы». А как-то вдруг извлекла черную тушь с кисточкой, на которой написано «45 копеек» — ее так и называли в советское время. Знаете? На кисточку которой нужно было поплевать? Я говорю: «Мам, а зачем ты это хранила столько лет?!» — а она мне: «Это же раритет!»
Это, конечно, очень по-ленинградски — сохранять вещи, не знаешь зачем, но пускай будет. А как вы находили одежду и обувь в тотальный дефицит?
Мой папа, зубной врач, был известный в городе человек и очень любил все-все красивое. Все фарцовщики несли вещи Косте Верберу, потому что наш дом был полон модниц. Бабушка круглосуточно соблюдала дресс-код, вот она была настоящая fashionista. Мама у нас исключительно красивая, прямо как звезда из старого голливудского кино: черные волосы на прямой пробор, коса, красная помада от уха до уха. Мы немного не такие — ни я, ни сестра. Бабушка всегда говорила, что папа испортил нашу породу, потому что он был совершенно рыжий, весь в веснушках. Папа с мамой как познакомился? Он после войны пошел учиться на зубного техника, затем в двадцать восемь лет поступил в институт на зубного врача и встретил там первокурсницу медучилища — она сидела на занятии в кресле, и ее показывали студентам как пример того, что такое по-настоящему красивые зубы. Папа, конечно, в нее моментально влюбился.
Наверняка родители полагали, что вы должны продолжить медицинскую династию?
Ну конечно. Папа считал, что есть лишь одна достойная профессия — врач. Несмотря на отсутствие интереса к медицине, я пошла учиться и, если бы не отъезд в эмиграцию в 1976 году, естественно, окончила бы медицинский институт.
Но все повернулось по-другому?
На все воля божья. Дедушка и папа умерли в очень раннем возрасте — первый в шестьдесят один год, еще когда мы все жили в Ленинграде, а второй вообще в пятьдесят семь, уже в эмиграции. Конечно, советская жизнь давалась им обоим очень тяжело — они боялись ОБХСС, боялись сесть. Я в детстве спрашивала: «Дедушка, а как ты стал богатым? Как ты купил такую большую дачу?» И он мне всегда рассказывал.
А дедушка тоже был врачом?
Да, дедушка со стороны мамы. Папиного отца забрали в 1939-м, а увидели мы его только в 1972-м. То есть реабилитировали его в 1955-м, но он остался жить на Колыме, где у него уже появилась вторая семья. Поэтому у меня в детстве был один дедушка — Абрам Иосифович Флейшер. А у него было одно хобби — антиквариат, который он просто обожал. Он подарил моей маме на пятнадцатилетие свадьбы комплект работы Фаберже — чайник и сахарницу из позолоченного серебра со слоновой костью. И эта сахарница сегодня у меня на столе, хотя теперь я не употребляю сахар. На столе у меня и серебряная хлебница, и тяжеленный графин, из которого мы детьми, мучаясь, наливали себе компот. Я помню день, когда дедушка пришел домой и сказал жене: «Боже мой, Лиза, дай мне срочно фаршированной рыбы! За мной сегодня придут! Этот идиот купил себе „Волгу“!». Имелся в виду мой папа, купивший себе «Волгу» ГАЗ-21 за 18 тысяч рублей — она, кстати, стоит у меня в гараже, и я вожу ее раз в году, в день его рождения. Бабушка с дедушкой считали, что мы должны вести себя скромнее. Я помню, как мы собирались на торжество в «Асторию» и, прежде чем выйти из подъезда, мне нужно было надеть косыночку, чтобы не было видно серьги. А вот папе нужно было добыть в семью норковые шубы, бриллианты и главное — дать детям образование.
Откуда у вашего отца была тяга к «красивой», как тогда говорили, жизни?
Когда его отца забрали, родная мать отдала четырнадцатилетнего папу в детский дом в Сестрорецке, потому что не могла его прокормить. Он это запомнил на всю жизнь. В 1941-м папа в первые же дни войны ушел в свои семнадцать лет добровольцем на фронт, был тяжело ранен и поэтому всю жизнь мучился от страшных болей в позвоночнике, дошел до Берлина, вернулся в Ленинград и нашел здесь свою мать. Он всегда повторял: «Досыта не ел, на теплом не спал, всегда недоедал и вот так выжил». Он много рассказывал нам о войне. Бабушка с мамой всю блокаду провели в Ленинграде. Так и получилось, что и мы с сестрой — дети войны и блокады, хотя родились спустя годы. Мы росли с мыслью: главное — чтобы не было войны. 9 мая был для нас как общий день рождения. Папа родился 14 мая, а бабушка — 15-го, но оба отмечали их именно 9 мая. В этот день стол должен был быть нарядно накрыт на шестьдесят человек и уставлен едой, женщины должны были быть красивыми и ухоженными. Потому что все, кто остался жив, должны испытывать радость от каждого дня.
Теперь я понимаю, откуда в вас такое жизнелюбие. Ведь людей в советские времена во многих семьях учили жить по-другому — не высовываться.
Вы знаете, я вообще еврейка. В те годы очень многие еврейские семьи скрывали свою национальность. А в нашей семье, наоборот, каждый день мне напоминали, что я еврейка, я никогда этого не скрывала и этим гордилась. А о том, что касается красивых вещей, папа говорил: «Если люди увидят тебя первый раз хорошо одетой, для них это будет шок, а потом им это будет уже привычно».
Эмиграция и возвращение
Мне казалось, что именно эмиграция переключила вас на умение радоваться жизни — это ведь чисто американский подход.
Нет, наоборот. Эмиграция — страшная вещь, как развод. Человека, как дерево из почвы, вырывают из привычной среды. Прижиться где-то — очень тяжело, психологи говорят, что освоение новой среды длится не меньше трех лет. Первый год я прожила на средства, вырученные от продажи картины Михаила Шемякина. Папа продал в 1975 году картину Шишкина и принес домой две другие — Олега Целкова и Михаила Шемякина. В доме был скандал, как отреагировали мои мама и бабушка, я помню до сих пор. Я очень люблю работы Шемякина и много позже покупала их сама. И вот недавно я познакомилась с художником лично! В Ленинграде у нас была квартира с большими окнами, с широкими подоконниками, с потрясающей лепниной на потолке, с красивой печкой, паркетными полами, которые натирались дважды в год. И я все это потеряла. У меня долго не было ощущения дома, я много перемещалась: Италия, Канада, Америка. Но я всегда и везде пыталась создать подобие нашей ленинградской квартиры. В любом своем доме, куда бы ни переехала, я клала паркет. Я любила и люблю люстры, совершенно не могу жить без света. Мне нужно одеться, встать на каблуки, пойти по натертому паркетному полу, включить люстру, отразиться в зеркале в полный рост — и только тогда я готова выйти.
А сколько времени вы тратите на то, чтобы одеться и выйти из дома?
Я всю жизнь одеваюсь за десять минут. На то, чтобы помыться, одеться, накраситься и выйти на большое торжество, уходит не более получаса. А моя дочь считает иначе: по ее мнению, женщина должна заранее продумать свой образ.
Вы вернулись в Россию в 1989 году?
И следующие два года, 1990-й и 1991-й, были для страны самыми тяжелыми. Это было неподходящее время для того, чтобы заниматься модой, особенно для такого тогда уже американизированного человека, как я. Но тем не менее мы построили весь наш бизнес, компанию Mercury, на сегменте luxury. Я ничего другого не знала, потому ничего другого и не могла построить.
А что вам дала эмиграция?
Широту взглядов, в том числе на моду. Например, покупая вещи в одной стране, ты должен понимать, что в другой они не всегда будут приемлемы. И не только из-за климатических условий. Даже освещение влияет на то, как смотрится лук. Петербург, например, такой город-музей, где каждое здание настолько красиво, что это тебя дисциплинирует. Просто выходишь на улицу — у тебя уже праздник. Вот поэтому я и живу в России.
Мода — это работа
Модная индустрия все время меняется, приспосабливаясь к новым условиям: медиапространству, росту масс-маркета, социальным темам. Актуален ли вообще сегодня тяжелый люкс?
Люкс не умрет никогда! Все процессы в моде, и не только в моде кардинально меняются каждые семь лет. Но люкс как образ жизни был и останется всегда. Русские люди сегодня избалованны: все есть, все доступно, ты можешь купить все самое последнее и лучшее, не как тридцать лет назад, когда что «давали», то и бежали покупать, да еще и продавцов надо было знать, чтобы получить заветное из-под полы. Сейчас ты можешь приобрести в этой жизни все, поэтому люди стали покупать спокойнее, задумываться, сочетать премиальные бренды с более доступными. Важную роль стала играть совокупность сразу множества деталей: сервиса, эмоций, широты ассортимента, цены, качества, бренда.
Насколько меняются вкусы? В довольно патриархальной России, например, неожиданно оказался популярен Celine авторства Фиби Фило, снимающий с женщины статус сексуального объекта. Что вы как специалист думаете о будущем марки?
В модный дом пришел дизайнер Эди Слиман, у которого есть определенный узнаваемый стиль, который он транслирует везде, где бы ни работал. Ему дали карт-бланш, чтобы он полностью все поменял. Но при этом предложили делать не собственный бренд, а именно Celine. И надо признать, что все аксессуары, сумки и обувь он создал по архивам дома. Что касается одежды, он решил: умерла прежняя женщина, да здравствует новая! Это его первый сезон, он должен был устроить встряску. Все недовольны, но, поверьте, придет момент и все снова побегут покупать Celine.
Насколько для моды важны социальные сети и как вам удалось стать настоящей фэшн-иконой «Инстаграма» с 330 тысячами подписчиков?
«Инстаграм» — одно из самых важных медиапространств: он дает возможность быстро и четко видеть и осознавать все, что происходит в мире, в том числе модном, лучше и качественнее, чем из газет или телевидения. Три года назад моя дочь Катя настоятельно советовала мне вести инстаграм. Она долго объясняла, что это такое, но я отвечала, что мне это неинтересно. Тогда она просто завела мне аккаунт. И потихоньку я начала в нем разбираться. Мне понравилось то, что я могу поздно вечером после работы общаться со своими знакомыми и заводить новых, делиться своими мыслями. И так мало-помалу я собрала сто тысяч активных подписчиков. Это не было системой или планом, никто мне не помогал. К 150 тысячам у меня наконец появилась команда из двух человек. Я ничего не продумываю, не одеваюсь специально для фото и не расписываю истории на месяц вперед. Совершенно не знаю, в каком настроении проснусь утром и чем захочу поделиться.
Как у вас получается обходить острые углы в инстаграме? Бывали ли случаи, когда приходилось удалять пост?
В самом начале я не до конца понимала, насколько острожной нужно быть со своими мнениями и высказываниями, как быстро они распространяются и иногда искажаются. Увидев на примере других, что люди далеко не всегда понимают все так, как ты транслируешь, и интерпретируют мысли по-своему, я всегда задумываюсь перед тем, как написать пост. Нужно осознать, не может ли он кого-то невзначай обидеть. Что касается меня, то несколько раз я убирала пост только потому, что не нравилась себе на фото: то живот большой, то подбородок некрасив, то руки толстые. Если же ты удаляешь подпись, то это значит, что ты признаешь свою ошибку. Если я кого-то ненароком задену, то не буду удалять текст, а извинюсь.
Что будет c модой дальше?
Любой человек должен одеваться — встречают-то все равно по одежке. Будет больше демократичности: сейчас отвечать дресс-коду black tie может и черное красивое платье за пятьдесят евро, если у вас прекрасная фигура и внешность, вы можете его украсить бижутерией и будете выглядеть шикарно. Но я и наша компания пошли другим путем. В наших универмагах в Петербурге и Москве мы предлагаем главные маст-хэвы мира высокой, подиумной моды, то, что становится предметом обсуждения или источником вдохновения для всех, кто влюблен в моду или интересуется ею. А это могут быть не только профессиональные стилисты и герои светских событий, но и люди, профессии и личная жизнь которых далеки от подиума.
Что значит для вас «одеваться по-петербургски»?
Приезжая в Петербург в ДЛТ, я всегда с удовольствием наблюдаю за большим количеством молодых стильных людей — это целое шоу. Петербуржцев отличает особый талант из всех представленных вещей выбирать самые модные, сочетать классику и тренды, сдержанно, с достоинством и в то же время очень выразительно.
текст: Ксения Гощицкая
фото: Данил Ярощук, из личного архива А. К. Вербер, архивы пресс-служб
креативный директор: Ксения Гощицкая
продюсеры: Ксения Желудова, Александра Афанасьева
стиль: Эльмира Тулебаева
прическа: Юрий Носков Ассистент
стилиста: Ульяна Маликова
постпродакшен: Жанна Галай
Благодарим роллердром «Ногам дорогу» за предоставление реквизита для съемок.
Комментарии (0)