«Невский проспект мы называли Бродвеем!»: как жили ленинградские стиляги?

Классического стилягу я видела только один раз — в конце 1950-х. Мы с классной руководительницей, Софьей Давыдовной, шли в кинотеатр на Невском проспекте и на углу Невского и Литейного она резко сжала мне локоть и прошипела: «Смотри, стиляга!». Я подняла глаза и увидела проходившего мимо юношу, одетого как на плакатах, развешенных недалеко от театра «Титан»: в длинный зеленый пиджак, укороченные брюки-дудочки, туфли на очень толстой подошве и яркий галстук с крупным рисунком. На голове высился тщательно уложенный кок. Все вокруг показывали на молодого человека пальцем, но никаких реплик вслед не отпускали. А мне тут же вспомнились слова из песни: «Ты его, подружка, не ругай, может, он — залетный попугай, может, когда маленьким он был, кто-то его на пол уронил, может, болен он, бедняга, может, просто-напросто стиляга он». Такие мелодии мы часто слушали у одноклассницы и танцевали под них фокстрот.

С 6 до 7-го класса мы с подругами из 215 школы, располагавшейся почти на самом углу Жуковского и Литейного, вечерами прогуливались по Невскому проспекту. В то время у кинотеатра «Октябрь» располагался продовольственный магазин с зеркальными витринами, у которого собирались так называемые «центровые». Молодые люди носили узкие брюки, разноцветные рубашки и ботинки с рифленой подошвой, но таких «законченных» стиляг, как тот, на которого указала моя учительница, я не припомню. Интересно, что ни мои родители, ни мои одноклассники, ими не восторгались, хотя любили слушать джазовые передачи по ламповому приемнику наряду с рок-н-роллом от Элвиса Пресли и Билла Хейли. Лишь через десятилетия я узнала, что именно стиляги были проводниками американской джазовой музыки, запрещенной у нас после войны. И появились они не в хрущевское время, как я всегда думала, а еще при жизни Иосифа Сталина.

Ленинградские последователи субкультуры «первой волны» определяли себя как «стилевики». Их возникновение совпало по времени с периодом холодной войны, которая началась в 1946 году и боролась с космополитизмом в литературе, музыке и искусстве. Если во время Великой Отечественной войны джаз-оркестры выезжали на фронт для поднятия боевого солдатского духа, то после войны джаз был категорически запрещен. Почти все музыкальные коллективы были расформированы, а оставшийся оркестр Утесова переименован в «Государственный джазовый оркестр РСФСР». Во время выступления Утесов произносил полностью новое название, неизменно добавляя: «В девичестве — джаз».

Джазовые оркестры можно было послушать в зарубежных фильмах: английском «Джордж из Динки-Джаза» (1940) или американском «Серенада солнечной долины» (1941), в котором участвовал оркестр Гленна Миллера, на многие годы ставший для стиляг образцом подражания. В послевоенные годы эти картины были сняты с массового проката, но ленинградским стилевикам удалось достать их редкие копии. Историк джаза Владимир Фейертаг вспоминал об очень большой квартире на улице Пестеля, в которой проходили показы «Середины солнечной долины» — попасть на них можно было только по рекомендации. Стиляга Олег Яцевич писал: «Владелец установки Леонид Григорьевич Абрамцов проживал в квартире с родителями и в своей комнате организовал подпольный кинозал. Информация о нем быстро распространилась среди центровых ребят, и на сеансы приходило по 20-25 человек с района. Перед "Серенадой" Леня собирал по 15 рублей, а сеанс начинался с киножурнала "Советский спорт". О том, что кто-нибудь может на него настучать, Леня сообразил только через пару лет и выгодно продал и проектор, и фильмы».

В период борьбы с космополитизмом на открытых площадках практически не звучала быстрая музыка: исполнение больше одного фокстрота за раз могло повлечь неприятности для музыкантов. Самой известной танцплощадкой города долгое время оставался Мраморный зал Дворца культуры имени Кирова, в который в частности приходили и стилевики, оказывавшие «тлетворное влияние на молодежь», по мнению фельетонистов. Для того, чтобы «выполоть эту сорную траву», они предлагали проводить вечера с танцами в школах и институтах по пригласительным билетам. Но Мраморный зал продолжал работать несмотря ни на что — западный джаз играл там на закрытых выступлениях самодельных оркестров. Музыканты иногда раздавали билеты своим знакомым стилягам, поэтому ближайшие подступы к оркестру занимали молодые люди с аккуратными коками, надменными лицами и в узеньких брючках. Критики призывали гнать их в шею, как и самих бродячих артистов, и сетовали на то, что оркестры заняли всевозможные ниши, включая универмаг «Пассаж».

Другим источником джаза были радиопередачи из заграницы, которые слушали через ламповые приемники, — их глушили меньше, чем информационные программы «Голос Америки» и BBC. Композитор Виктор Лебедев вспоминал: «Наши приемники ловили часовую передачу с Финляндии. Она ретранслировала новинки американской джазовой музыки и, когда я услышал Джорджа Ширинга, который исполнял песню Lullaby of Birdland, выскочил на Невский с выпученными глазами и всем объявил: "Я слышал потрясающего Ширинга!". Это было большое событие для окружающих — на четную сторону Невского от Литейного проспекта до улицы Маяковского (он же «Бродвей» или сокращенно «Брод») каждый вечер выходили многие стиляги. Здесь можно было похвастаться обновкой, получить информацию о новых пластинках, узнать про выход радиопередачи».

На «Бродвее», кстати, часто раздавалась «новая лексика». Стиляги называли друг друга чувихами и чуваками, а ряд слов шел от английских: олдовый = старый, шузы = ботинки, траузеры = брюки. Многие слова попали в общий молодежный жаргон, а некоторые (например, бердять = есть или бараться = заниматься сексом) исчезли.

По своему социальному составу стиляги были разнородны: это и инженеры, и торговцы, и партработники, и преподаватели, и дети богатых родителей. Всех их объединяли стремление выделиться из серой толпы и любовь к американскому джазу. Алексей Козлов в книге «Козел на Саксе» разделил стиляг на три категории на примере московских: золотая молодежь, убежденные чуваки и пижоны, увлекавшиеся только модой. Выше всех он ставил вторых, а самыми рисковыми называл тех, кто держал дома запрещенную литературу, постоянно слушал джаз и интересовался искусством импрессионистов.

Все они одинаково эпатировали поведением или одеждой, а еще была популярна игра в иностранца. Композитор Анатолий Кальварский вспоминал, как один из стиляг регулярно выходил на Невский проспект с раскладушкой, спрашивая у встречных знакомых, «нет ли свободной хаты»? Еще одна игра — это «В очередь», описанная Алексеем Козловым. По условиям этой игры, за ничего не подозревающим старичком выстраивалась очередь, которая следовала по ним за всей улице. Если старичок замечал хвост и начинал ругаться, очередь рассасывалась. Но через некоторое время возникала опять.

Если после войны в Ленинграде были «стилевики», то стиляги в современном понимании появились в период хрущевской оттепели. В 1956 году хозяин страны отправился в Америку, а позже публично заявил, что узкие брюки практичнее широких, так как на их пошив уходит меньше материала. Ярко одеваться и слушать джаз в это время стало практически безопасно. Послабления коснулись и манеры танцевать, хотя в 60-е в некоторых регионах сохранялись прежние устои. Когда мы с папой путешествовали по Волге, я услышала рок-н-ролл от явно самодельного ансамбля. По микрофону на танцплощадке раздавались слова: «Пожалуйста, уходите! Просим вас покинуть площадку за искривление рисунка танца».

Ленинградские стилевики к середине 50-х повзрослели и отстригли коки — некоторые из них нашли свое место в оркестре Иосифа Вайнштейна, существовавшего с 1958 года. Многие продолжали собираться по интересам: обсуждали джаз, новый рок-н-ролл, западную моду и литературу XX века. Они всегда старались оставаться свободными личностями — одеваться, как хочется, и слушать музыку, которая нравится. Они были первой советской послевоенной субкультурой и единственной, которая осмелилась быть яркой в серые годы.

Отрывки из лекции «Стиляги и стилевики: к истории одной ленинградской субкультуры», прочитанной в «Порядке слов» 4 октября
Записала Анна Швецова