Матильда Шнурова: «Сергей сказал мне, что я — с картин Врубеля»

Как тебе удалось найти образ, удивительно совпавший с городом, напоминающий то ли о дягилевских примах, то ли о поэтессах начала ХХ века?

То есть как я почувствовала эти эманации? (Смеется.)

Да! Как получилось стать девушкой Серебряного века в современном варианте?

Наверное, во мне есть такое базовое неискоренимое качество, как скромность. Которая всегда украшает. Которая свойственна девушкам Серебряного века. Я это качество понимаю как ощущение своих границ, за которые стараюсь не выходить, чтобы не потерять свою индивидуальность. Это касается и выбора одежды — у меня нет задачи посылать какие-то сигналы или что-то доказывать, я просто хочу выглядеть привлекательно. На мне не увидишь, например, забрендированный шарф. Как правило, я выбираю вещи, которые не кричат о своем происхождении. Например, сегодня я в платье Chanel, о чем ты не знала, пока я не сказала тебе, и ношу сумку Balenciaga из капсульной линии за какие-то адские деньги, но с первого взгляда никогда не догадаешься, что это. При этом я никогда не куплю что-то несоразмерное моим возможностям, просто чтобы этим щегольнуть. За счет одежды я никому ничего не доказываю.

Я бы определила твой стиль как «Сначала появляется Матильда, а потом то, что на ней надето».

С моей внешностью многие экстравагантные вещи смотрятся чересчур, и я это чувствую. Могу, конечно, соблазниться на супермодное, но понимаю, что это не мои игры. На каждый день у меня есть что-то вроде униформы: пять черных брюк Prada, которые идеально сидят. Сверху свитер или рубашку — так удобно работать, носиться по городу, не боясь ничего помять или засрать. В этом сезоне моя любимая вещь — черный бадлон. Надев его, распустив кудри и подкрасив лицо, я действительно красиво выгляжу, он подчеркивает мое лицо — и все.

Бадлон, несмотря на то что его провозгласили маст-хэвом, — вещь опасная. Чтобы его носить, нужно очень хорошо понимать свои пропорции, чтобы вместо Царевны Лебеди не получилось чего-то маленького и квадратного. Подавляющее большинство не видят себя в пространстве.

Да, не умеют себя красиво обернуть, подать.

И кажется, это такая русская черта — спрятаться за вещами. То есть с культовой сумкой я вроде как человек, а без — сплошная неуверенность.

У меня действительно есть ощущение пропорций своего тела, а также пропорций финансового достатка: он крепок, но не безграничен. Мне нелепо ходить с крокодиловой Birkin.

Возведение в культ дорогих вещей, когда они несоразмерны ни доходу, ни статусу, мне непонятно. Мочить можно, но тогда уж по полной! У Шнурова есть золотые часы Rolex, где вместо цифр выгравировано «…», «…» и так одиннадцать раз, а двенадцатое слово — «Сережа». Поклонники подарили. И это очень смешно! Если бы у меня был условный «бентли», я обязательно сделала бы на нем какую-нибудь пошлейшую аэрографию, чтобы в этом было хоть какое-нибудь высказывание. С дорогими вещами иногда только так и хочется поступать.

В нашем обществе по-прежнему встречают по одежке, но неминуем вопрос: «А дальше что?».

Я сразу делаю вывод, когда вижу женщину в ярко забрендированных кричащих вещах, что вряд ли мы подружимся. Может быть, это замечательный человек, но я об этом не узнаю. Я не осуждаю, просто такие фэшн-маркеры часто помечают людей, лишенных индивидуальности. По крайней мере, при внешней оценке. Моя главная задача при выборе одежды — проявлять личность. Я могу надеть узнаваемое платье, но буду подавать его по-своему, замешаю с чем-то необычным. Вот у Сергея абсолютный талант носить вещи. Как он умеет одеваться! Любая женщина позавидует! За пять минут он выдергивает из гардероба дикое пальто, желтые перчатки, широкополую пиратскую шляпу и «казаки» — и это будет круто. Он может себе позволить даже огромные логотипы — на нем все смотрится органично, потому что характер виден за версту. Я под настроение тоже могу сочинить что-то интересное, такое, на что Шнуров скажет: «О, как прикольно!» — но протуплю над образом час.

Как-то я сетовала на то, что шкаф не закрывается, а надеть нечего, а мама сказала: «Может быть, тебе не на что надеть это нечего?» — после чего пришлось стереть пыль с кроссовок. Тебе балет помогает держать идеальную форму?

Не только. В целом спорт дает возможность видеть себя со стороны, особенно когда пробуешь новую нагрузку: так, тут деревянная, тут не выносливая — и начинаешь над этим работать. В свое время безум­ным увлечением была растяжка, я сидела в минусовом шпагате со скамейки, а сейчас увлечена бегом и TRX, эти тренировки я никогда не отменяю: просто не хочу — я люблю спорт. В «Айседору» по-прежнему хожу тянуть шпагаты. Моя идея — заниматься разными видами нагрузки, чтобы иметь комплексную развитость во всем, прислушиваться к своему телу. Мотивация простая: неприятно, когда «костюмчик не сидит». Меня многие спрашивают, как заставить себя ходить на тренировки. Я отвечаю: нужно найти грамотного тренера. И конечно, без любви к этому занятию никак.

Ты проходила когда-нибудь через желание выступать на стиле подружки рокера?

Нет, и очень жаль! Это точно вызвало бы овации — все бы говорили: «Ах, какая пара, прямо Йоко и Джон!» Но с селф-пиаром я всегда пролетаю мимо. Я одеваюсь для себя и про то, какой я произведу эффект, как-то не успеваю думать. Что скрывать: я очень счастлива, что мой муж рок-звезда. Только поэтому я могу себе позволить абсолютно безумные наряды из разряда «глюк дизайнера» исключительно для того, чтобы пойти в них на концерт группы «Ленинград», где можно вообще все! Для такого случая у меня припасены сумасшедшие куртки с бахромой или дикие платья. До нашей встречи с Сергеем я жила в полном неведении, что я девушка из эпохи Серебряного века. Это он мне сказал, что я — с картин Врубеля. Он обожал привозить мне платья из-за границы, которые идеально на меня садились, я несколько даже оставила — это такие приятные воспоминания! Дарил мне смешные береты и пальто, кстати, у нас есть фотография 2006 года, где я в клетчатом пальто и берете — в точности рекламная кампания Gucci прошлого сезона.

Каким был твой стиль до переезда в Ленинград?

Скажем так: он всегда был. Я выросла среди тканей и журналов мод — мама все время шила, вышивала, вязала. Дома была вышита каждая скатерть и салфетка, подбиты каждая занавеска и уголок. Я часто помогала ей, хотя и без особой охоты. Но однажды этому научившись, не забудешь никогда. Как-то я связала Сергею на день рождения классный шарф! Когда мне исполнилось двенадцать лет, музыка резко стала моим главным увлечением. Тогда качали The Prodigy с альбомом The Fat of the Land, и все довольно скудные карманные деньги я тратила на альбомы, книги о группах — звездах 1980-х и 1990-х, на концерты Дельфина и только что по­явившегося «Мумий Тролля», а если что оставалось — на сережки для пирсинга. Я под впечатлением от Кита Флинта напрокалывала себе все, даже пупок, а в четырнадцать сделала татуировку. Так меня настиг протест против бантиков и вышитых воротничков. Мои волосы длиной три сантиметра раз в неделю менялись с синих на розовые или фиолетовые. Даже семья при виде меня крестилась, не говоря уже о бабках, которые выгоняли меня из троллейбуса с криками «Исчадие ада!». Затем я резко стала телкой: круглогодично носила остроносые с заклепками ботиночки на шпильке, мини-юбки, любила сочетание спорта и гламура, мне казалось, что здорово ходить в спортивных штанах и на каблуках. Я подавала в мир сигнал: взрослая, модная, секси, но дать деру могу только так, в спортивных-то штанах. Потом я жила в Москве — к этому моменту экстремальные перерождения остались в юности. Я работала ассистентом в редакции крупного издательского дома, где хоть и зарабатывала смешные деньги, но все время получала комплименты моим нарядам и вопросы, где я их нашла. В обычном торговом комплексе — я могла выискать одно-единственное на весь магазин идеальное черное трикотажное платье. Имидж я делала за счет грубых ботинок Dr. Martens и фиолетовых или салатовых, а лучше в блестках или бензиновых разводах колготок, которые так привлекали внимание, что ничего больше и не надо было. И сейчас могу воспользоваться приемом кричащего акцента — простую базу дополняю броскими аксессуарами. Обожаю длиннющие серьги, у меня их огромное количество, к тому же они подчеркивают линию шеи. У меня хранятся и дикие вещи — выгуливаю их раз в год, но радуюсь тому, что они у меня есть. На Сицилии у лавочника, который рассказал байку о том, что помогает с дизайном Dolce & Gabbana, утащила огромные золотые серьги-люстры с зеркалами за тридцать евро. Я их как-то в Петербурге надела с золотыми крокодиловыми балетками Giuseppe Zanotti и платьем черной вдовы — люди на улице оборачивались.

Что в тебе изменила обрушившаяся пуб­личность?

Я очень восприимчивый и рефлексирующий человек. В Москву я выезжаю за встряской, а потом возвращаюсь в Петербург восстанавливаться. Я задавалась вопросом, как люди становятся Настей Волочковой? И поняла — маленькими шажочками. Каждый день, каждый раз ты делаешь выбор, если ты живешь насыщенной социальной жизнью, ты выбираешь: людей, что допустить, с чем согласиться. И я понимаю, как много шансов в этом забеге на микроошибки, которые приводят к большому результату, иногда ужасающему результату. Один раз уступив и предав себя, сделав что-то против себя, к этому начинаешь привыкать.

Ты как раз производишь впечатление человека с ощущением собственных границ, что проявляется и во внешности: ты не защищаешься и не самоутверждаешься одеждой. Тебя научили этому родители?

Это какая-то сенсорная настройка, во мне это всегда было. Не думаю, что это из семьи. Как раз в семье мои границы нарушали довольно жестко, поколение наших родителей вообще к этому было нечувствительным по ряду причин. Я рано ушла из семьи, и мои ролевые модели были совершенно другими — то, чему я у них научилась, меня и сформировало. Мне повезло: я встречала необычных и классных людей. Мой случай не совсем нормален — хотя, конечно, это родители должны давать уверенность в себе, ощущение того, что ты личность, у тебя есть фундамент. У таких детей огромная фора — им не нужно тратить огромное количество времени и энергии на то, чтобы переформатировать и принять себя.

А как это произошло с тобой?

Мне, кстати, очень помогли съемки. Спасибо журналу «Собака.ru», который настойчиво пытался меня фотографировать. Благодаря снимкам очень многое начинаешь про себя и про свой имидж понимать. Потом я перестала бояться камеры, потому что осознала, как себя по­любить.

Человек становится красивым в тот момент, когда он понимает, что он красив.

Найти себя и принять — это довольно сложно. Я не считывала ту красоту, которую во мне видели фотографы и визуально восприимчивые люди. Пере­осмыслив это, я чувствую себя намного свободнее. Фотогеничность — это понимание своих ракурсов, которое дает простор для игры. Для внешности важно найти свой эмоциональный баланс, в котором ты расцветешь. Я полюбила Петербург — он мне позволяет быть собой. Историк Лев Лурье сказал: «Петербург — это дауншифтинг». И это так. Этот город помогает мне любить себя такой, какая я есть.

Фото: Антон Рудзат
Текст: Ксения Гощицкая