Александр Невзоров: «Я был не просто плохим парнем, а прямо-таки хуже всех»

Приметы 1990-х возвращаются, и вместе с ними типаж хипстера сменяется образом крутого парня. Как известно, в 1990-х вы не просто общались с крутыми, то есть плохими парнями, а сами были, как бы точнее сказать... 

Вы можете не стесняться и договаривать: плохим парнем. Более того, я был не просто плохим, а прямо-таки хуже всех. 

Все смотрели «600 секунд», завидовали, хотели так же, но получалось у единиц. Как было принято себя подавать? 

Вы идеализируете 1990-е: они не были настолько радикально стилеобразующими, как теперь кажется. У бандитов, которые предлагали «крутую моду», порядки были весьма скромные. Например, в тамбовской группировке были запрещены меховые воротники, длинные волосы, спортивные штаны. Все было строго регламентировано, по-советски, существовали даже трудовые книжки с обозначением должностей: кто есть кто. И большинство сотрудников так называемых криминальных сообществ жили именно по таким законам. Субъекты покрупнее попадали под влияние больших брендов: Gucci, Versace или D&G звучали для них как сакральные и неопровержимые истины. 

Тем не менее у людей было смутное желание большого стиля: один из самых крупных авторитетов тех лет жил в доме в стиле северного модерна, а не в диковатом клубном доме на Крестовском. Даже малиновый пиджак выглядел как потребность в эстетическом высказывании. 

Это правда, но она исчезла с теми людьми. Чем бандит отличается от чиновника или от милиционера? Тем, что он не стесняется показывать свое благополучие в России, а чиновник или милиционер делают это в другом государстве. Сейчас задан тренд к усреднению, более того, к бедности и обнищанию. То есть хороший вкус диктует, что с помощью одежды в настоящий момент выделяться не стоит никому. Приготовьтесь, что картинка будет сереть и преснеть. При этом статистика продаж в люксовых универмагах такая же, как два года назад: очень богатые люди нищают последними. 

И вряд ли это произойдет? 

Будем надеяться, что произойдет. 

В 1990-х чиновники старались быть светскими: Анатолий Собчак ходил на приемы с участием Мстислава Ростроповича и модные мероприятия с Клаудией Шиффер и Евой Герциговой, что зачастую было одним и тем же событием. 

Это интересная история, но рассказывать ее не время. А топ-моделей тогда привозили на спор: получится с ними переспать или нет. На кону, между прочим, стояли огромные деньги.

Ваши эфирные кожаные куртки стали олицетворением стиля того времени и абсолютным объектом желания. Сколько их у вас было?

Сложно сказать, несколько. 

А где вы их купили? 

За границей. Я неряха, и кожаная куртка — наилучшая одежда для таких, как я. Попробуйте уронить огурец из салата на рукав пиджака Brioni — придется срочно нести его в химчистку, и дальнейшая судьба его туманна. А на кожаную куртку можно ронять любые огурцы. Достоевский в 1870-х писал, что если за границей он видит людей в кожаных куртках, то может побиться об заклад, что они русские. Я же всегда говорю: если нет никакой возможности скрыть то, что мы русские, давайте будем этим гордиться. Сложность ситуации в том, что такая возможность появилась. Если говорить о Петербурге, то это вообще инородное тело в России, город с абсолютно другой культурой всего. Нам пытается робко подражать Москва, так как думает, что мы владеем секретом сокрытия русскости. 

Тем не менее именно русские перестроечные маркеры вроде треников и бомберов сейчас в тренде.

Не льстите себе, до наших маркеров никому нет дела, как до стиля Эфиопии или Ганы. Мы до сих пор считаем, что мы — загадка для Европы как обладатели таинственной души, на самом деле абсолютно никого не интересуем. Да, общее состояние тревоги, неуверенность, болезненность того, что где-то опять зародился фашизм, где-то опять маршируют, бессудно убивают и воруют территории, в известной степени отражается на моде, но не надо думать, что это русский след. Если бы где-то образовалось государство, в котором верховодят питекантропы с дубинами и в шкурах, это тоже дало бы нотку тревоги — и свое отражение в моде. Мы переоцениваем факт, что Россия каким-то образом электризует мировую моду. Ничего подобного. Сейчас мы все играем в то, что сегодняшний мир немного пугает, при этом архипелаги стабильности в моде вроде Stefano Ricci никак не поддаются на эти манипуляции, потому что выше их. В панику красиво играют всякие Dsquared2 и японцы, но у них нет других ключиков к рынку, кроме как делать предельно экзотические, дерзкие, очень поперечные вещи. 

Такое ощущение, что в 1990-е при более ограниченном выборе самих вещей был более выраженный стиль, плюс-минус было сразу понятно, кто перед тобой: бандит, богема или профессура. 

Было сильно влияние интеллектуалов, которые всегда полагали, что они выше стиля, выше всего. Ровно до момента, пока им было необходимо доказывать свою интеллектуальность. Потом их отпускало, и становилось понятно, что перхоть, всклокоченные длинные немытые волосы, битое пенсне и старая солдатская шинель к уму отношения не имеют. Тогда-то и можно было начинать думать о красе ногтей. Свободомыслие и сейчас принято подчеркивать одеждой и стилем жизни, поскольку в России до сих пор нет других способов его демонстрировать. То, что тогда начиналось и к чему должна была прийти страна, — относительная европейская интегрированность. Но она просто не успела случиться. Хороший стиль завязан на европейскую стоимость предметов, которые диктаторски и совершенно авторитарно определяют твое сословие. Тем не менее, оказавшись в Италии и увидев бедно одетого итальянца, вы понимаете, что бывает великолепный стиль за скромные деньги. У нас такого не получится в ближайшие лет пятнадцать, а может быть, и тридцать. Нас подстрелили на лету, и дальше мы будем вариться в собственных эстетических представлениях. А русскому человеку невероятно тяжело выйти за границы придуманных им же самим условностей. Можно надеть самое дикое, аляповатое и бессмысленное, пойти по Милану — и ни один взгляд на вас не остановится. Только за это можно поклониться Европе: ты действительно имеешь право сделать с собой все что угодно, и это будет воспринято с пониманием и даже без особого любопытства. А здесь стоит вам чуть-чуть перебрать с яркостью шарфика, и вас уже начинают считать педерастом. Поэтому следующую декаду мы будем иметь в лучшем случае так называемую русскую моду, усредненную тихую кальку с европейской. У нас до фига талантливых людей, которые могут придумать и сшить отличные вещи, но к ним нужно пристегнуть десятки тысяч служащих, роскошные офисы, супертехнику, сети магазинов по всему миру. Этого не будет никогда, поэтому на русскую моду вообще не стоит тратить ни времени, ни денег. России нужно избавляться от понтов. Нам надо во многих вопросах признать свою неуникальность, несамостоятельность, и это позволит удобнее, шире и свободнее пользоваться теми плодами удивительного дизайна и моды, до которых нам тянуться и тянуться. Все заимствовано: телевизионные программы, стилистика книжек типа «Евгения Онегина», в которой русского не больше, чем в «Форде Фокусе», собранном во Всеволожске. Нужно честно признавать приоритет за теми, кто это изобрел, внедрил и благополучно разрабатывает, и не лезть со своими доморощенными глупостями. Единственное, в чем мы преуспели, — исследования по физиологии мозга академика Ивана Павлова, все остальное — краденое. Наука — вещь вообще транснациональная. И вообще, православная ракета не должна взлетать выше колокольни — это гордыня.

Кто в 1990-х был авторитетом в вопросах стиля?

Я не знаю, так как всегда пренебрегал любыми авторитетами, потому что хорошо знал им цену, и никогда не держался ни за какие имена и предложения. Вот это все меня совершенно не волновало. Мой круг друзей был весьма далек от этого. Этнолог Лев Гумилев носил клетчатые рубашки, плохо заправленные в советские штаны с треснувшим ремнем, генерал Александр Лебедь, если и надевал относительно приличный костюмчик, то выглядел в нем по меньшей мере потешным. Те, кого я уважал, были людьми, не умевшими одеваться и не ставившими себе такую цель.

А как вы сейчас справляетесь с ситуацией? 

Тяжело, как и все. 

Но любимые марки у вас есть? 

Да, но в отношении меня они ведут себя безобразно. Том Форд делает обувь, которую не просто невозможно надеть, в нее не получается даже проникнуть, настолько он заужает во имя эстетических соображений колодку. При том что он один из самых блистательных, талантливых и своеобразных дизайнеров. Чем больше респектабельности, тем мне уютнее. Но я ни в коем случае не отношу себя к модникам. Для этого нужно быть специалистом в этой области. Я в своей жизни видел не так много красиво одетых людей, и каждый раз я понимал, что для них это художественное высказыва-ние, тяжелый, важный труд продумывания всего, вплоть до цвета телефона или степени полированности кожи. На это меня никогда бы не хватило. Я могу создавать иллюзию приличного человека, не более того. Я не готов из этого творить дело всей жизни. 

Есть ощущение, что глобальная разница между 1990-ми и сегодняшним днем в том, что тогда была надежда. 

Было ощущение взлета, а сейчас мы думаем о том, как бы приземлиться. Но надежда тоже есть. На то, что эта посудина все же как-нибудь сядет. 

Цикл лекций Александра Невзорова «Искусство оскорблять». Эрарта, 13 апреля, 4 и 25 мая 

Текст: Ксения Гощицкая