Как петербургский дизайнер Маша Белик стала главным (пост)кутюрье страны?

Металлострой как предчувствие 

Откуда эта тяга к запредельному люксу у человека из Металла (поселка Металлострой. — Прим. ред.), объясни мне. Ты выходишь во двор, там дом по кличке Китайская стена и фонтаны с советскими львами, а сердце требует драпированного крепа кади?

Во-первых, Металл — это культурная столица Петербурга, оазис, затерянный между Рыбацким и Колпино! Я до сих пор очень люблю Китайскую стену (это самый длинный дом в поселке) и фонтан со львами: все они были плохо отлиты с одного слепка, поэтому все получились разные. Мой любимый был молодой и дерзкий лев, смотрящий на юго-восток. Еще у нас есть старинная водонапорная башня, несколько заводов и исправительная колония No 5 (как Шанель!).

Там у меня было все: библиотека, скрипка, фортепиано, рисование, театр, языки, хореография и даже лошади: на главной площади перед ДК Маяковского я каждый день тратила все свои карманные деньги на тяжеловоза Копу. Это было бешеное родео галопом без седла в – 20, ничего общего со скачками, на которые я сегодня одеваю своих клиенток, но вкус к элитному досугу в 11 лет у меня уже имелся.
Дома были лучшие цветы на обоях! Тюльпаны, пышные розы, мелкие соцветия — все это переливалось розовым, жемчужным и голубым. Я часами любовалась этими обоями: у детей очень психоделическое мышление.

Для меня Металл — навсегда город-мираж в стиле «Большой рыбы», там все остаются сразу и навсегда, и я искренне не понимала, почему его так недолюбливают родители. Я переезжала в своей жизни 21 раз, но самый страшный переезд был из Металла.

Из Металла на Петроградскую.

Для меня это была катастрофа. В 99-м Петербург был довольно страшный после благополучного Металла. Он безопасный, тихий, понятный. Дети растут в тепличных условиях, как в каком-то коконе, где они обласканы, там ни у кого даже родители не разводились, по-моему.
Я хоть и жила на Петроградке, но поступила сразу в 190-ю школу, и этот район — Моховая, Пестеля, Фонтанка, там контингент в те времена был своеобразный. Все пили. Было очень много коммунальных квартир, и многие мои одноклассники жили в таких. Я впервые в жизни увидела, что такое дети из коммунальных квартир. Они другие.

А чем они отличаются?

Они более взрослые, у них вредные привычки, они красились, они курили. У кого-то были выбиты зубы. Я такого не видела никогда.

И теперь ты все время красишься.

И ругаюсь матом.

Главное, зубы на месте.

Всё на месте. Мне нравится, как все движется. Как у Ерофеева, все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян.

Ты достаточно грустна?

Я достаточно задумчивая, мне кажется. Все происходит медленно как сон: это энтропия всего. И мне все нравится. К тому же я просто не понимаю, что правильно. Я не наблюдаю вокруг ничего правильного, именно поэтому кутюр, я считаю, самое приемлемое занятие, по крайней мере для нашей страны точно.

Почему?

Нужно делать вещи максимально абсурдные и непрактичные. Как всё здесь, поэтому это самая жизнеспособная конструкция.

Кутюр-дофамин и кутюр-фотошоп

Ты запустилась в 2018‐м. В чем разница между платьями Belik тогда
и платьями Belik сейчас?

Меньше практичности. Больше драмы, потому что я вижу, что на это есть спрос.

То есть люди хотят эмоцию, да?

Люди хотят эмоцию, совершенно верно. А чего ты еще хочешь получить от платья за такие деньги? Максимально прожить какой-то момент своей жизни. Кутюрное платье — мостик между тобой и этим возвышенным моментом, то есть оно тебя приподнимает над суетой, вот и все. Идешь слушать Моцарта — сделай усилие, нарядись, дотянись до него, соответствуй. Это же будет совсем другой объем ощущения. Просто мы не обращаем внимания на то, что часто проживаем ситуации, которым соответствует кутюр. Надеваем худи с бриллиантами и упускаем возможность великолепного переживания.

Это ли не абсолют тяжелого люкса?

Я бы не приписывала этому энергию денег. Вот энергию денег, мне кажется, дают большие бренды, которые ты надеваешь как доспехи, они тебя защищают от чужих предрассудков. Ты хочешь быть понятной, ты хочешь нести ясный месседж: я богатая женщина, у меня хватило денег. Вы все знаете, сколько это стоит, вы можете прийти удостовериться, там стоит ценник, вы все его видели.

Вот чек. А твое?

Я хочу, чтобы женщина в моем платье не думала ни о чем, кроме себя. Мне хочется раскрыть потенциал фигуры любой девушки, потому что он имеется. И кутюрные вещи — они способны внести серьезную корректировку в пропорции, то есть это действительно офлайн-фотошоп, там до десяточки сантиметров можно перераспределить. И вроде там корсет, и ты держишь осанку, расправляешь плечи, но напряжения нет! Женщина расцветает и расслабляется, потому что она уверена в своем великолепии, понимаешь? Мне кажется, люди скорее напряженно себя чувствуют в сомнительных нарядах. Когда приходит женщина в кутюре, смущенно себя чувствуют все остальные.

Про нефть, водку и собачку 

Помню тебя в Париже: сидим в каком‐то японском ресторане, смеркается, и тут заходишь ты, говоришь, что только проснулась, и заказываешь водки! Что вообще такого жовиального человека заставило заниматься таким сложным делом?

Когда я была замужем, я ничем не занималась. Я ходила по авеню Фош с собачкой.

Я забрала документы, ушла из «Мухи» (Академии Штиглица. — Прим. ред.) с пятого курса отделения моды. Но где-то уже через год я взмолилась, и меня приняли обратно. Задания — многофигурные постановки — я рисовала в Париже по фото, мне их присылали однокурсники. Кстати, очень прилично закончила пятый курс и защитила диплом.

У меня была готичная выпускная коллекция, называлась «Нефть». Хочу оттуда наворовать идей в следующую. Там точно был один дельный жакетик, мы его повторим. Тогда Гоша Карцев пришел в академию смотреть все дипломные коллекции, выбрал меня и предложил сделать бесплатный показ в рамках проекта LMA Presents: «Мы тебе дадим визажистов, моделей, режиссера Луковского». Было круто. Туда уже явились Фрол Буримский, который потом стал управляющим Ulyana Sergeenko, Соня Эрнст, одна из первых моих клиенток, — все там были.

Но ты вернулась в Париж.

Да, у меня была стажировка у Steffie Christiaens, а потом я осталась у нее дизайнером. Она была такая немного Ирис ван Херпен, экспериментальное ателье: мы постоянно что-то жгли, ковали металлические манекены, были такие лабораторные работы, кабинет химии и физики. Но потом ее обнес финансовый директор, а до этого он успел обнести Энн Демельмейстер и Дамира Дома. И тогда ее папа-инвестор строго сказал, что или она пойдет еще на фэшн-маркетинг и научится считать деньги (все, что не украл финдир, она вложила в замену паркета в старинном особняке, где была студия), либо он больше не даст ни копейки. И теперь она дипломированный маркетолог и под своим брендом делает ювелирку.

Как ты оказалась у Ульяны Сергеенко?

Она приехала с кутюрным показом в Париж. Фрол Буримский организовал встречу, и она пригласила меня на стажировку. Ульяна — совершенно уникальная. И я подумала, что смогу совмещать жизнь в Париже с новым занятием, но этого не произошло, мне пришлось рвануть в Москву, собрать чемоданы и приехать. Мне очень хотелось там работать! Через полгода меня назначили senior designer, в этой должности я провела в Ulyana Sergeenko 5 лет.

Я никогда не предполагала, что буду самостоятельной дизайнерской единицей. Для меня это было связано с чудовищной ответственностью, потому что я видела, что происходит с людьми, которые рискуют создать свой бренд. Но если у тебя есть собственное видение, оно начинает в какой-то момент перерастать систему, в которой ты работаешь, и твои страхи.

Как делать кутюр с нулевым бюджетом? 

Как ты решилась запустить бренд?

Взяла паузу, все обдумала, денег при этом не было вообще, и сначала я мечтала об инвесторе. А муж моей подруги Эки Векуа Родион Шишков (основатель «Самоката». — Прим. ред.) говорит: «Знаешь, Маша, твой формат — это три буквы F: friends, family and fools. Больше тебе денег никто не даст». Я все равно написала бизнес-план, и он у меня все сокращался и сокращался, пока я вдруг не поняла, что могу бюджет этого бизнес-плана сжать до нуля. Просто прийти в точку сингулярности, и в этой точке зародился мой бренд. Произошел большой взрыв: я поняла, как все сделать не то чтобы бюджетно, а просто бесплатно.

Научи!

Все делаешь по предоплате. Работает как архитектурный проект. Ты сдаешь папку, и человек у тебя приобретает твой проект на бумаге. Ты ничего не строишь заранее. Я решила продавать платья по эскизам. Отрисовала коллекцию, показала своему другу Саше Юдичеву, он тоже из Петербурга, работал в DayNight, а потом со мной у Ульяны. У него была серьезная клиентская база, наработанная годами. Он говорит: «Давай, работаем». И до сих пор со мной.

Команда — два человека? А кто конструировал?

Три! С нами был один конструктор. Я просто не умею, я не понимаю вообще, как это делается, я могу только сделать моделирование, то есть заколоть макет, я как скульптор, но начертить — никогда. Меня из «Мухи» два раза выгоняли из-за этого. По технологии — два и по конструированию — два. Макетировать я научилась как раз в Ulyana Sergeenko, потому что мне нужно было постоянно что-то объяснять конструкторам на пальцах. Ты просто берешь ткань, а ткань — она ничем не отличается от глины, у нее тоже есть своя структура. Когда ты ее понимаешь один раз, как она движется, ты уже начинаешь с ней общаться на равных.

Поэтому у тебя такое пристрастие к крепу кади, потому что ты подробно изучила его пластику?

Мне нравится работать со струящимися материалами, для меня они предсказуемы, я их очень много рисовала. Я понимаю их анатомию, потому что ткань — она имеет такую же звериную, абсолютно животную анатомию, как любое одушевленное существо. У нее есть своя структура, у нее есть свой скелет, и ты можешь предсказать, как она себя поведет. И если ты ее приручил, то она тебя слушается.

Кто купил первое платье Belik?

Вначале не было всех тех, кого мы одеваем сейчас: Лены Перминовой, Снежаны Георгиевой, Натальи Давыдовой, Элины Сафаровой, Юлии Снигирь. А был только один человек: не могу назвать имя, но я ей очень благодарна. Заранее обещала поддержать и поддержала: сделала первый заказ, который я, правда, перешивала дважды. Она об этом ничего не знает. Купили очень дорогую, но очень неправильную ткань на три изделия из пяти, и пришлось все полностью переделывать. В итоге я ничего не заработала в тот раз, но это сразу отрезвило, это сразу привело в тонус. Стало ясно, что мы тут не шутки шутим, мы работаем с живыми людьми, с живыми деньгами и благотворительностью никто заниматься не будет, поэтому надо продумывать каждый свой шаг. По сути я это освоила в рисунке. Мне посчастливилось заниматься у лучшего рисовальщика из «Мухи» Александра Сергеевича Спицына, и он учил пользоваться стирательной резинкой не для того чтобы стирать, а для того чтобы рисовать свет. А рисовать нужно так, чтобы по возможности ничего не стирать. Ты должен постоянно контролировать каждый свой штрих. Когда ты понимаешь это правило, применяешь его по жизни, помня о том, что у тебя нет вот этого обратного хода событий, то ты начинаешь пребывать в гипертонусе.

Правила жизни Маши Белик

Ты — свод удивительных правил. У тебя нет компьютера, ты против показов, сезонности, не собираешь мудборды, не смотришь чужие коллекции.

Раньше я очень много смотрела, и меня это делало посредственной. Я думаю, что меня это тормозило, потому что у меня не получается работать с чужим готовым материалом. Это как Pinterest смотреть, то есть тебе подсовывают чужое вдохновение, ты считываешь его как собственное, присваиваешь его себе задним числом и не понимаешь, что на ту же самую страницу подписано еще 200 тысяч человек, и они все вдохновились чужой переработанной мыслью, и этот чужой компост засоряет твой поток сознания, он не нужен. Мне нравятся исходники, то есть более чистая неструктурированная информация, которая приходит больше со всех сторон, чем в подготовленной и пережеванной ленте.

А с компьютерами что не так?

Я ненавижу экраны, мне не нравится эта дребезжащая картинка, яркий свет не люблю. И меня одолевает тупизна какая-то, когда смотрю в экран. В студии нет компьютера, а дома есть старый, надо раскочегарить, чтоб заработал. А что, для чего мне компьютер? Таблицы? У меня все на бумажках.

Да, а эскизы ты рисуешь акварелькой «Невская палитра».

Не «Невская палитра», у меня французская палитра! Я, кстати, эскизы рисую для себя маркерами, но если нужно для клиентов что-то особенное, то могу и расчехлить. И принты, в частности, лилии из последней коллекции — это всё мои акварели.

У тебя ноль пиара, соцсети обновляются примерно раз в год, ты не сотрудничаешь с инфлюенсерами. Откуда тебя все знают?

Сами пришли, сарафанное радио, потому что рекламой мы не занимаемся, у нас некому. Инфлюенсерам отказываем: шить несколько недель, а готовые вещи садятся на единицы, плюс я не считаю этот подход правильным и уважительным по отношению к моим клиентам, которые стоят в очереди неделями и платят большие деньги. Пытаюсь вспомнить, когда мы предоставляли наши платья, это какие-то исключительные случаи: например, Дарье Мороз на премьеру одного из первых сезонов «Содержанок». Или артистке Лизе Шакире для вашей обложки: самое сложное платье из коллекции на нее отлично село, это ли не чудо.

А долго к тебе стоять в очереди? Ты немножко уже как Hermès?

Мы стараемся пропускать поток равномерно. Просто есть клиенты, которые заказывают по 20 платьев, мы отшиваем их последовательно, потому что ни один человек не вынесет примерку 20 изделий.

Иногда на платья‐хиты приходит до сотни запросов, отшиваем мы единицы,
но первым платье получит тот, кто первым внес предоплату: тут все просто. А тираж у нас очень ограниченный: у меня есть свой внутренний лимит повторов.

Гальяно и Богородица

У тебя есть понимание, из кого ты такая произошла? Из какой школы модной мысли?

Я могу назвать три конкретные книги, которые перевернули мое детское сознание: «Ив Сен Лоран и театр», альбом репродукций Бакста и «Джон Гальяно» Колина Макдауэлла, которую мне папа привез из Европы. Меня просто поразила симфоничность мышления Гальяно. Там какая‐то магия, волшебство, пропорции и свобода абсолютная. Он совершенно свободен.

А в Металле все родители детям привозили книги про Джона Гальяно?

Послушай, они художники оба, учились в «Мухе», мама — график, больше 30 лет преподает живопись в школе искусств в Металле, папа — архитектор. Кстати, недавний папин блестящий проект — мраморная облицовка декораций для съемки моей последней коллекции.

Мы отсматривали мрамор, а эти слэбы, они выглядели ужасно пóшло.

Недостаточно по-каррарски?

Очень блестят. Всё не так, как в Эрмитаже. Ты спускаешься в Греческий зал Эрмитажа, и там правильный мрамор. Не было такой возможности — найти в Москве мрамор, которому 200 лет! Я позвонила папе. Когда у меня паника, я звоню папе. Папа всю жизнь мой драмкружок поддерживает. Я говорю: «Папа, мне срочно нужна стена мраморная». Он говорит: «Так давай мы тебе нарисуем?» У него помимо архитектурной деятельности еще бюро венецианской штукатурки, он с 90‐х этим занимается. Там изумительные люди у него работают из Академии художеств. А дальше папа пришел на строительный склад, ему там нарезали оргалитовые плиты. Их за неделю расписали под мрамор. Всю эту конструкцию мы сделали за две недели. Она как живая.

А зачем вообще потребовался мрамор?

Потому что это был Теодор Пулакис. Мне нужен был мэтч с Древней Грецией, нужна была храмовость. Пулакис не был древнегреческий, он был итало‐критский, главный из критской школы иконописи и основоположник гептанской.
Я месяцами накапливаю информацию, она просто записывается сама. У меня нет списков музеев, выставок, балетов, обязательных к посещению, книг к прочтению. Я считываю все естественным образом, никак не форсирую события. В этом есть некоторый фатализм. Иногда вдруг начинаю что‐то зарисовывать лихорадочно, и эти листы разбросаны везде. Я им даю настояться. Потом открываю, и дальше метод такой: если я смогла расшифровать, что там нарисовано, то, значит, это дельная идея. Если нет — мертворожденная. И вот я уже все отфильтровала, коллекция начала выстраиваться, и тут мне друзья сказали посмотреть на эту икону. Я увидела «Гимн Богородице» Пулакиса, и у меня просто все собралось, настолько совпало, там было все, что мне нужно. И все было раскидано по характерам очень круто и уже скомпоновано. А ты говоришь, зачем мрамор.

Ткань как живая материя

Скажи, вообще не бывает русских тканей, которые ты используешь?

Я пока не шью из бересты. Я даже боюсь начинать говорить, потому что, мне кажется, я разражусь таким гневом! Это позор просто, лютейший позор, что на выставке Premiere Vision нет ни одного российского стенда. У нас есть какая‐то выставка российских тканей, это очень стыдно: ощущение, что сейчас 50‐е годы.

«Братья и сестры» вайб?

Нарожали, и нужны пеленки очень сильно.

То есть только Италия и Франция, да? А Китай никак не догоняет?

Это мы не догоняем Китай. Там такие минимумы по заказам, с которыми мы бы не справились. Когда мы говорим об Италии, мы должны понимать, что Италия — это тот же самый Китай, то есть, допустим, они покупают китайский шелк, его красят в Италии. И он как бы сразу итальянский. Просто китайцы никогда не продают три метра ткани, а итальянцы продают. То же самое французы.

И главный вопрос: а как это стирать?

Иногда я сама отношу в химчистку клиентские вещи, наставляю там всех, чтобы
не испортили. Мы реставрируем наши изделия. Ничего не выбрасываем на всякий случай. Придет, например, любимая клиентка: «Ой, я на грудь поставила пятно». Платью три года, у нас лежит один кусочек, и мы его вставляем.

Ты человеку продаешь вещь, сдаешь в пакете на вешалке в кофре с воздушной подушкой внутри, чтобы она не мялась, и говоришь, что в кофре так на руках и носите, не складывайте в чемодан. Уезжает и все равно кладет в чемодан, а дальше есть вещи, которые не подлежат реставрации. Если деформируются плиссировки из натурального шелка, ты их не восстановишь. Если она под влажным воздействием разошлась, то все, это только выпарывать, стирать, заново перезакладывать в форме, запекать и вшивать, то есть это целый процесс, займет неделю как минимум такая реставрация. Но иногда бывает такая вещь, как память материала, и если его изнасиловали, плохо обошлись с платьем, то вот эта травма будет жить. У ткани абсолютно животная структура, там все то же самое. Я уже начинаю даже побаиваться этого эффекта, потому что действительно есть травмы, которые не стираются. И я сейчас не про пятна.

Фото:  Данил Головкин

Текст: Юлия Машнич

Стиль: Мария Фионина

Визаж: Глаша Гурьянова

Волосы: Маргарита Ханукаева

Ассистент мастера по волосам: Екатерина Покорная

Ретушь: Жанна Галай