«Нам просто не нравится красивое. Мы все время выбираем псевдо» — экс-главред Vogue.ru ставит диагноз русской визуальности

За Марией Поповой директор отдела моды Ксения Гощицкая начала следить давно — задолго до эпохи телеграм-каналов. Мария вела самый интересный блог на платформе Livejournal. Тогда она еще жила в Екатеринбурге и выкладывала самые крутые луки с сезонных показов и очень красивые съемки — от i-D до Vogue. Где она их брала в эпоху до инстаграма, было не очень понятно, но впечатляюще. Потом началась московская карьера и главредство на сайте русского Vogue. Оставив эту позицию, Мария вернулась к давнему увлечению пленочными снимками и за год стала самым интересным и востребованным фотографом. В чем феномен? В том, что она всегда точно совпадает со временем. Сейчас Мария стала креативным директором петербургской сети бутиков Babochka. Еще один важный момент — именно с ее подачи нормкор стал легитимным в остромодных кругах России, потому что она умеет так расставить акценты, что сразу понятно, что перед вами работник модной индустрии. Детали решают.

Ты совсем недавно начала снимать и за год стала одним из самых модных фотографов — как так?

Мне всегда очень нравилось фотографировать, но катастрофически не хватало времени. Как-то после недели моды в Париже Наташа Туровникова (московский дизайнер и ди-джей — Прим. ред.) попросила меня сделать с ней съемку в Нормандии — ее забукированный фотограф не смог прилететь. Я взяла свою старую пленочную мыльницу Yashica, и у нас получилась очень хорошая история. В прошлом ноябре мы сидели с Наташей Гольденберг (на тот момент креативный директор ЦУМа. — Прим. ред.), и она вдруг спросила: «Снимешь со мной лукбук?» Ну я и сняла. Так все и понеслось. Теперь у меня пленочный фотоаппарат Сontax, он дает более четкую картину, менее артовую. Широкоформатные камеры, например, Mamiya, мне не очень.

Снимаешь исключительно на пленку?

Да, ничего не дублирую на цифру, не хочу даже тратить на это время. Многим кажется, что я делаю чистую картинку, но на самом деле, мне нравятся более насыщенные истории. Обожаю снимать на локациях: лукбук первой капсульной мужской коллекции весна-лето 2021 для WOS brand снят на фоне панелек Северного Чертанова. Сейчас я занимаюсь разработкой визуала для бутиков Babochka и часто снимаю в Петербурге.

Не жалеешь о том, что сменила позицию главреда сайта важнейшего журнала о моде на фриланс-фотографию?

Не то чтобы я выбирала. Vogue — такой журнал, из которого не уходят сами, меня уволили. Но это и хорошо: последние года два было по-настоящему скучно, я уперлась в свой потолок. Русский глянец очень традиционен. Он не плох, просто старомоден. Чтобы в нем все кардинально поменялось и стало актуальным, надо как в «Догвилле»: «Всех расстрелять, город сжечь!».

Почему нужны настолько радикальные меры?

На руководящие посты принято назначать очень удобных управляемых людей. Но мода не про это. Мода — про сильных личностей, про визионеров, про революционеров. При этом мода — дисциплина прикладная, задача фэшн-фотографии заключается и в том, чтобы создать историю, которая продаст вещи. Сильный имидж! И это в том числе, работа стилиста. Топовые или арт-фотографы, когда им предлагают съемку, смотрят на два момента: на издание и на портфолио стилиста — и после этого принимают решение, вписываться или нет.

За каких стилистов ты впишешься?

Мне нравится работать с Наташей Гольденберг, она не журнальный стилист, скорее, в жанре «как бы я сама себя одела», но это настолько уникально, настолько легко, что получается очень хорошая картинка. И конечно, со Светой Вашеняк, таких как она вообще больше нет, она готова убиться за любую фотографию, даже если это какая-то маленькая коммерческая съемка начинающего бренда. А больше тех, чей индивидуальный почерк мне нравится, нет.

Может быть, картинки стали не нужны? Только сторителлинг, только эксклюзив!

Журналу картинки обязательно нужны. Хотя бы из соображений поддержки рекламодателей. Но в них должна быть жизнь, должна быть эстетика. Когда я работала в Vogue, у меня с прошлым издателем был такой диалог. Мне приносили съемку, а я говорила: «Я это не поставлю, это не модно!», — а мне в ответ: «Кто ты такая, чтобы решать, что модно?» Так я же редактор Vogue! Кто, если не я, будет решать, что модно, а что нет. И это важный момент.

У кого сейчас получается правильная картинка? Португальский Vogue?

Мне, кстати, он не нравится. То, что сделала Юля Пелипас (директор моды украинского Vogue. — Прим. ред.), намного важнее. Она доказала, что человек с постсоветского пространства может сделать очень красиво, очень современно, очень по-женски. И она превратила себя в бренд, что очень круто. А самый главный мой вдохновитель — все еще фотограф Юрген Теллер. Обожаю Лотту Волкову (стилист и инфлюенсер. — Прим. ред.)! Сейчас от трэша она пришла к очень конкретной и убедительной картинке Барби ХХI века, которая цепляет. Лотта дает суперновый запал, она все еще экспериментирует, и ее не научились повторять. Какое-то время было интересно следить за стилистом и сооснователем журнала Self Service Сюзанн Коллер, фэшн-директором журнала 032с Марком Герингом, фотографом Квентином де Бри, который работает со всеми от Louis Vuitton до Lacoste и Rag & Bone, но их почерк стал слишком цитируемым.

Где проходит грань между «вдохновился» и «скопировал»? И стоит ли кэнселить всех, кто что-то за кем-то повторил?

Не вижу ничего страшного в том, чтобы позаимствовать хорошую позу или мейк. Инспирироваться — хорошо, точные цитаты — тоже хорошо, если они талантливо сделаны. Я вообще убеждена, что четкий мудборд — залог удачной и быстрой съемки. Фотограф Хьюго Комте практически повторяет старые работы Стивена Майзела — и все равно это красиво. Вообще люди, которые остро реагируют на плагиат и везде видят кражу интеллектаульной собственности, обычно сами нечисты, ведь мы реагируем только на то, что с нами резонирует. Дизайнера Симона Порта Жакмюса постоянно шеймят за копирование. Слушайте, вы попробуйте так талантливо скопировать, чтобы весь мир от ваших вещей писал кипятком!

Как бы ты описала свой визуальный язык?

Визуальный язык творческого человека часто определяет декада, в которую он взрослел. Для меня это были 1990-е, добытые из-за границы журналы i-D, Dutch и The Face. Конечно, напрямую цитировать их уже не хочется: ни рейв, ни гранж. Сейчас мне нравится более рафинированная, теплая картинка. Но из 1990-х в моих работах остались ирония, дикие позочки и странные сочетания одежды.

В чем твоя фишка как фотографа?

Я разбираюсь в моде, чего не хватает очень многим фотографам. Они делают модель секси, но часто это выглядит неактуально, потому что картинка создана чисто художественно, но без понимания важности сцепки со стилистом. А мне, конечно, очень повезло, что за годы работы в Vogue у меня сформировалась гигантская насмотренность.

Появился ли интерес к русским кодам? Есть ли шанс у тех, кто возрождает народные промыслы вроде «Крестецкой строчки»?

Россия — это мех! Без него в морозы никуда. Проблема промыслов в том, что они по-прежнему не выглядят круто. Очень тонкая история сделать их современными. Что-то я не вижу никакой строчки или вологодских кружев ни на тебе, ни на себе и ни на ком, а Bottega Veneta носят все вокруг.

Но у Гоши Рубчинского ведь в свое время получилось вывести постсоветское в топ.

Локальный дизайнер, как и фотограф, кстати, может быть успешен в мировой индустрии, если найдет в себе вот эту русскую ... (странность) и сможет рассказать ее понятным иностранцам языком, как Гоша и сделал в дизайне. Да, он взял стиль гопоты с окраин, но такой аккуратненький. И такая гопота есть в пригородах любого мегаполиса, поэтому эта брутальность многим отзывается. Если бы он взял чисто русскую историю, никто бы не подтянулся в таких масштабах!

А чисто русская история возможна на экспорт? Например, деревня?

Наша деревня уже давно не выглядит эстетично, если только не отправиться в реальную глубинку. В России это сложно: далеко, неудобно, нет инфраструктуры. Во Франции сел в машину или на поезд, приехал на симпатичную станцию в самую глушь, взял такси, остановился в красивой гостинице на побережье, тебе утром готовят завтрак, и ты такой: «Да, я бы здесь жил!» У нас же деревня не выглядит привлекательно даже в инстаграме Виктории Шеляговой. Сутки в пути, засранный вокзал, уродливые заборы и один красивый домик на поселок. В том же  Суздале очень симпатично, но жить приходится либо в дорогущей избе, либо если на эту избу нет денег, то в безвкусной гостинице с балдахинами из синтетики. Почему не сделать нормальный отель, где обычный человек будет себя чувствовать хорошо? На это влияет множество факторов: очень сложные погодные условия,
бедность в целом, отсутствие экономики. И есть мы любим больше, чем хорошо одеваться, потому что сыр мы делать научились, а нормально шить одежду — нет. Во Франции из поколения в поколение передается антиквариат, а у нас — любовь к линолеуму.

Мы не понимаем, что такое красиво?

Я считаю, что в России априори нет вкуса. Мы так долго были бедными, что хотим всего нового и чистого, нам просто не нравится красивое. Была надежда на новое поколение, но судя по тому, в каком нереально страшном доме живут главные тик-токеры страны, ее тоже нет. Я смотрела интервью Ксении Собчак с тик-токером Даней Милохиным и просто не могла поверить, что человек, который зарабатывает такие деньги, живет в настолько адском интерьере. Русский человек по-настоящему любит пластик, он должен везде прикрепить плинтус из гипрока. Мы даже наше советское наследие умудрились испохабить евроремонтом. В Москве строят новые дома — и почти все они псевдо-ар-деко. Почему не построить нереальный стеклянный дом, как это делают в Нью-Йорке? Зачем это псевдо? Нет запроса! Мы все время выбираем псевдо.

Хорошо. А что русскому человеку сделать?

Ничего. Все бесполезно. Надо научиться любить трэш. Будущее России, как творческой нации, это правильная работа с трэшем. Если не нравится — уезжать. Здесь ты должен кайфовать от нелепых сочетаний и с ними играть. Чистенький и хороший вкус у нас никогда не будет актуален. Ты можешь делать аккуратный вылизанный журнал, но миллиона подписчиков у тебя никогда не будет. А в медиа нужны цифры, так работает эта сфера. Не могут десять человек изменить вкус страны. У наноинфлюенсеров, таких как Шахри Амирханова или Наталья Ганелина, нет миллионов подписчиков. Миллионы — у Бузовой и Ивлеевой.

Наверное, так во всем мире: у Кардашьян тоже больше подписчиков, чем у Шарлотты Генсбур.

Отличие Кардашьян в том, что она бесконечно работает над собой, все время себя образовывает и, надо сказать, стала выглядеть очень модно! Ее совместный с Канье Уэстом дом оформлял культовый бельгийский дизайнер и антиквар Аксель Вервордт, на секундочку. А Бузова свой анпакинг делает на фоне евроремонтных дверей. И ей кажется, что это классно! Наши звезды купят себе дорогущую машину — мол, деньги есть! — но дом с уродским интерьером. В лучшем случае, там будет сусальное золото и антиквариат. Наша любимая любовь к дворцам! Но ненормально тащить всю эту роскошь в обычную квартиру, тем более в новостройку — это просто ... (трындец).

Ты транслируешь собственный стиль, которого в России не ждут от редактора Vogue, хотя бы и с приставкой экс-. Это не с иголочки и не лютый фэшн, а иронично и удобно. Ты понимаешь, что ты инфлюенсер?

Я никогда не забуду, как в Екатеринбурге девочки-редакторы журнала, для которого я писала первые большие тексты, как-то написали мне, что человек, который выглядит так, как я, не имеет права работать в модной индустрии. Хочется уточнить: а они вообще видели реальных людей, которые в этой индустрии работают? Наверное, можно сказать, что я инфлюенсер, хотя у меня в профиле нет и пятидесяти тысяч подписчиков, а бренды не присылают мне сумки сезона. Может, потому, что в it-bags я не очень верю — хожу с холщовым пакетом. Свою модность надо как-то по-другому высказывать, мне, например, нравится носить шубы! Может, я вообще ходила бы в сраном пуховичке, как Юрген Теллер. Но я не он. Мне нравится играть: простые брюки, но обувь Bottega Veneta. Вообще фетишизирую обувь. Люблю микс люкса и каких-то классных недорогих, но легендарных брендов вроде Patagonia.

Известно, что у тех, кто долго работает в модной индустрии, начинается профдеформация — мода как таковая как будто перестает волновать. А за кем тебе все же интересно следить?

Я очень люблю Lemaire. Мне кажется, это чуть ли не единственный дорогой бренд, который я покупаю. Нравится Bottega Veneta, но скорее, их работа с картинкой — очень сильный имидж, очень современный, но из вещей себе ничего не хочу. Разве что приобрела резиновые ботинки — это прямо мое! Слежу, что Мэтью Уильямс пытается сделать в Givenchy с помощью Лотты Волковой. Для меня это слишком агрессивно, но они разрабатывают свой ни на что не похожий визуальный язык, это прикольно! И конечно, я давно слежу за Кимом Джонсом, сейчас креативным директором женской линии Fendi. Мы познакомились лет двадцать назад в Екатеринбурге, куда с лекциями его привез Британский культурный совет, он только-только выпустился из Saint Martins. Тогда он меня спросил: «Откуда ты вообще здесь взялась?!», — с тех пор мы и дружим.

Кстати, это очень хороший вопрос: откуда ты взялась? Как сформировался твой глаз?

Я из екатеринбургской панельки на улице Рассветная, которая стояла примерно последней в городе. Дальше нее не было ничего. Но появился интернет! С картинками я любила работать всегда. Когда переехала в Москву, то долго не могла найти работу, потому что для многих изданий была даже слишком модной, а им нужен был более масс-маркет контент. И я попала ресерчером к Денису Симачеву (на тот момент один из самых главных модельеров России. — Прим. ред.), кропотливо подбирала визуальный материал: тогда в интернете все было сложнее устроено, не так-то просто было найти нужные изображения. А у меня уже была наработана своя база, плюс я умела очень хорошо искать, настраивая Google. Потом дизайнер Вика Газинская познакомила меня с Мирославой Думой и та позвала меня делать ее интернет-проект Buro. Оттуда я ушла в Vogue — меня уговаривали возглавить сайт почти год. Надо сказать, эта позиция оказалась для меня идеальной и оставалась такой очень долгое время. Выбрав фриланс, я поняла, что буду скучать только по показам, но так совпало, что их сейчас не проводят из-за пандемии. Поэтому я ни о чем не жалею — у меня стало сразу больше и денег, и свободы.

Текст: Ксения Гощицкая