«Театр мертв, когда превращается в музей»: Троицкий, Могучий и Басилашвили спорят о цензуре

Артемий Троицкий
музыкальный критик

О ТОМ, ЧТО ЕСТЬ КЛАССИКА

Лишь небольшая часть литературы стала классикой. Подавляющая же часть забыта всеми и навсегда или почти всеми, за исключением литературоведов. То, что явилось в виде классики, – это те вещи, которые формулируют некий общий знаменатель для населения планеты Земля. И если уж этот осадок классики нам выпал – значит, это и есть лучшее: самые умные и бескорыстные мысли, самые искренние и настоящие чувства, самые яркие характеры. Поэтому, конечно, то, что являет собой классика – это квинтэссенция всех благих помыслов и лучших фантазий человечества.

О КРИТИКЕ КЛАССИКИ

Вся классика, в общем-то, уже есть и она не меняется: все написано и все нарисовано. Меняется отношение к классике. Оно формулируется где-то наверху, потом, минуя средний класс, спускается в нижние инстанции и доходит до самого дна. Классическая пьеса Максима Горького иллюстрирует, кстати, достаточно благополучное сообщество по сравнению с тем, что мы имеем на сегодняшний день.

Те, кто критикует классику, воспринимают команду «фас» определенным образом, но вовсе не потому, что они эту классику здорово чувствуют. На самом деле, здесь все очень похоже на чувства верующих: у нас сейчас ведь очень много таких оскорбленных, которые бьют себя в грудь по любому поводу: будь то Pussy Riot, какие-то постановки или картины.

Лично я вижу в этом проявление крайнего лицемерия, потому что все эти «верующие», на самом деле, вовсе и не верующие. И мы это знаем. У меня была пара ситуаций в жизни, когда в споре удавалось в этом убедиться. Я спрашивал людей, чьи христианские чувства были задеты, когда они последний раз были в церкви. Оказалось, что очень давно, во время экскурсии во Владимир-Суздаль. О том, что такое причастие они вообще не знали. Не исповедовались никогда в жизни. Зачистка классического искусства – та же самая история.

Олег Басилашвили
актёр театра и кино

О ВНУТРЕННЕМ ЦЕНЗОРЕ И БЕСКОРЫСТИИ

В душе каждого художника, кем бы он ни был, должен существовать внутренний цензор. Классика, действительно, ─ лучшее, что нам оставлено. Она зарекомендовала себя — потому и используется для раздора скандала. Современное произведение ведь можно трактовать по-разному: то ли его так написали, то ли так срежессировали. А если в «Трех сестрах» Кулыгин и Вершинин выйдут на сцену в образе кентавров – это уже скандал. И здесь уже кроется большая опасность.

Я недавно прочитало блистательную книгу Дмитрия Быкова о Маяковском «13 апостол» и задумался, как гнали и травили футуристов. Так не являемся ли мы ─ те, кто отстаивает основы драматургии, ─ теми же самыми гонителями? Когда Георгия Александровича Товстоногова спросили, что самое важное в режиссуре, он подумал и сказал: «Самое важное ─ бескорыстие». Естественно, речь шла вовсе не о финансах и деньгах, а о попытке режиссера проникнуть в суть пьесы, понять, что волновало ее автора и попытаться донести эту эмоцию до зрительного зала. Каждый режиссер сделает это, безусловно, по-своему. Я думаю, в этом и заключается новаторство. Переделывать драматурга под себя, использовать классическое произведение, чтобы протащить собственную мысль ─ это, на мой взгляд, преступление. Перед классикой и всеми нами. Люди, которые используют свое положение, как саморекламу, ─ корыстны. Мол, посмотрите, как я оригинален.

Я вспоминаю «Вишнёвый сад» в Московском художественном театре с Василием Ивановичем Качаловым. Его Гаев действительно сдерживал рыдания на сцене, чтобы никто не услыхал. Это было на разрыв аорты, но сколько труда и нервных клеток было затрачено Качаловым, пока он к этому не пришел. Многие современные режиссёры идут на подмены. Например, в «Трех сестрах» Соленый – ужасающе трудная роль. Это очень сложно сыграть хорошо. Почти невозможно. И что я вижу в театре: выходит Соленый, у него руки смазаны специальной мастикой и горит огонь. Артистам нравится – ничего не надо делать, все и так само пылает. Корыстолюбие режиссёра приводит к отрицательному заряду в зрительном зале. Искусство всегда стремилось к свету. А сейчас новомодные режиссёры не воспитывают надежду и стремление к благу и добру, а тянут нас во тьму.

Екатерина Дмитриевская
театральный критик

О НОВОЙ ТРАДИЦИИ КЛАССИКИ

Мне кажется, что этот разговор уместно вести в контексте «Грозы» Александра Николаевича Островского. У этой пьесы вообще довольно печальная судьба: она и у автора особняком стоит. «Гроза» входит в школьную программу. И, глядя на своих детей, я могу сказать, что это их самое нелюбимое произведение.

В постсоветское время, например, был поставлен спектакль, который стал настоящей апологией Кабанихи. Катерина в этом прочтении – никакой не луч, а разрушительница семьи. Кабаниха с ней борется. Такого рода постановки становятся традицией, потому что начинаются психологические разборы. В Вахтанговском театре сейчас идет очень неплохой спектакль: там уже в программке объясняется, что все герои в этой пьесе ─ несчастны и каждого надо пожалеть. Спектакль сделан очень трепетно, но это прочтение так далеко от пьесы Островского.

При психологическом разборе «Гроза» что-то неудержимо теряет. Мне показалось интересной идея увести пьесу из области тонкой психологии к истокам, которые волновали самого ее автора. Для «Грозы» Островский предпринял поездку на Волгу, серьезно знакомился с фольклором. Так что ход Андрея Могучего ─ пойти от народной драмы – идея очень плодотворная. Это возобновление традиции через архаику. Народная драма, действительно, несет в себе определенный код. Во всяком случае, зритель захвачен. А всегда интересно, как он смотрит спектакль.

Андрей Могучий
театральный режиссер, художественный руководитель БДТ

О ВЫБОРЕ МАТЕРИАЛА

Я в некоторой степени фаталист, иду за судьбой. Выбор каждого материала обусловлен огромным количеством факторов, так что каждый случай уникален, а от этого и каждый спектакль становится уникальным. Это живой организм, имеющий свое детство, свое взросление, свою старость.

Поводов для выбора «Грозы» было несколько: мне стало интересно подобрать ключ к этому типу драматургии и отрешить себя от стереотипа. Это не значит отойти от традиции, только от ее воспроизведения. Другой причиной стало то, что Островского я никогда не делал и делать, в общем-то, не собирался. Не считал его своим автором. Так что это был такой момент попытки понять, что меня в нем привлекает и что в нем такого особенного.

ОБ АКТУАЛЬНОСТИ КЛАССИКИ

Мы живем в такое время, которое меняет человека. Вне зависимости от того, хотим мы или нет. Информационный поток, который перерабатывает мозг, его меняет. Проекция мозга, в свою очередь, меняет реальность. И так далее. Это очень сложный причинно-следственный процесс, который сейчас невозможно не учитывать. Я помню, как пытался привить любовь к чтению своему сыну. Предложил ему взять в поездку рассказы Чехова. Мы сели в поезд, раскрыли книгу и на втором же предложении я понял, что должен объяснить ребенку, кто такой статский советник. На подобные ссылки ушла вся поездка.

Я понимаю, что в классические произведения вшита какая-то универсальность. Но классика все же написана людьми в контексте своего времени. Многие вещи, которые стреляли когда-то как актуальные, взрывающие мозг и сердце, сегодня не работают. Универсальна любовь и смерть, не универсальны интерпретации и трактовки. А сами понятия, к которым мы стремимся и которые пытаемся себе объяснить ─ безусловно.

Ольга Манулкина
музыковед

О ВОЗМОЖНОСТЯХ ОПЕРНОГО ТЕАТРА

В оперном театре классический репертуар гораздо меньше имеет дело с современностью и даже с ХХ веком. Он ограничен снизу: барочные оперы все еще не добрались до России. Он ограничен и сверху: ХХ и XXI века ─ особый риск для театра. Поэтому человек, который интересуется нашим искусством, может быть уверенным, что в год его ожидает 20 «Травиат», 10 «Онегиных» и 15 «Дон Жуанов». В этой ситуации и встает вопрос о разнице постановок, а не только исполнений. Мы с некоторой завистью смотрим на коллег драматического театра, потому что там никто не говорит, что Гамлет не может выйти на сцену с гитарой.

Если мы говорим о внутреннем цензоре и попытке дойти до сути произведения, то я, наверное, не сделаю открытия: добраться до самого смысла мы не сможем никогда. Просто потому, что нет единого смысла, который кто-то когда-то заложил в произведение. И то, что мы из него вычитываем или наоборот, закладываем – зависит только от того, кто где и когда это делает. И сегодняшний режиссер имеет не меньше прав на это, чем его коллега 100-200-300 лет назад, если таковые были.

Чтобы заманить человека на оперное произведение, не нужно давать ему жареные и скандальные сюжеты, но важно донести, что это тоже театр. И там может быть актуальная жизнь. Так мы возвращаемся к вещам архетипическим. Мы можем через это искусство передать всем будущим поколениям. Театр мертв, когда он превращается в музей.

Подготовила: Камилла Джа